- И где это, если не у черта на рогах?
- В Иркутской области! – буркнула Алиса и выскочила в коридор.
В коридоре обои были ободраны так же, как и в гостиной. Алька приволокла откуда-то цветные краски и расставила их по полу. И сейчас едва не навернулась о них. Илья успел придержать, развернуть к себе и удивленно поинтересоваться:
- Ты всерьез собираешься туда ехать?
- Сначала напишу, - упрямилась Алиса, наконец, раздеваясь, - а потом поеду!
- А я? Меня ты тут одного оставишь, да? – в его голосе звучала обида, которая немедленно озадачила бы ее, если бы не смех в его светло-серых глазах. Алиса успела запомнить и привыкнуть: когда он не в духе – темнеют, когда все хорошо – кажутся удивительно светлыми.
- А ты поедешь? – спросила она, выпрямившись и являя собой комическую фигуру – на голове все еще красовалась шапка, из-под которой торчали взлохмаченные косы.
Макаров вздохнул, криво усмехнулся и устало проговорил:
- Давай с Христиановским что-то решится, и подумаем, Аль? Правда, беда.
- Так я и не говорила, что прям завтра еду!
- И тянет же тебя на экзотику.
- Да неважно, - отмахнулась Алиса и, быстро поцеловав его, ушла в комнату.
Он снова поплелся за ней. Вошел следом. Оценил масштабы катастрофы. Та была налицо. Алиса рассматривала голую стену. Под стеной здесь тоже стояла краска. Что она собиралась со всем этим делать, он не представлял, но забавлялся, глядя, как она примеряется. Не лез. У нее в смысле стен был полнейший карт-бланш.
Недолго думая, подошел к ней со спины, обхватил руками плечи и прошептал на ухо:
- Обиделась, да?
- Нет. Может быть, ты прав, и все это ерунда.
И, кажется, больше уже не думала об этом. Сосредоточенно смотрела на пустую стену, неожиданно увидев, наконец, то, что она хочет сделать. До этого идея была нечеткой, даже в период, когда она решила срывать обои, в голове витали осколки образов, не желавших складываться в единую картинку, а на обложке тетрадки по математике нарисовался Францевич с треугольной мордой, тельцем-цилиндром и овальным хвостом.
Высвободившись из рук Ильи, Алиса подхватила одну из банок с темной краской. Ровные линии разной толщины и длины стали появляться на стене. Их оставляла за собой кисть, которую Алиса раз за разом опускала в краску, и продолжала вычерчивать геометрические фигуры, вытянутые к потолку и растворяющиеся в перспективе.
Несколько мгновений Макаров внимательно наблюдал за ее действиями, будто пытался понять, что происходит и с чего вдруг. Потом не выдержал, спросил:
- Что это будет?
- Город, - ответила она, останавливаясь, и оглянулась.
- Город?
- Не видишь? – улыбнулась Алиса. – Потом… потом понятнее станет…
- Да нет… Я просто… Не знаю, - медленно пробормотал он, рассматривая, как стена заполняется чем-то масштабным и пока еще неясным. – Ты рисуешь? Думал, хочешь через трафарет цветочки какие-нибудь, котиков…
- Котиков не умею, - хохотнула она, возвращаясь к своему городу. – Сейчас я урбанист!
- А меня нарисовать можешь, урбанист? – рассмеялся Илья.
- Нет, портреты тоже не умею, - честно призналась она.
- Самоучка?
- Немножко.
- В любом случае, у нас будут самые крутые стены, - широко улыбнулся он. – Эксклюзивные. Голодная?
- Потом. Попозже…
- Так не годится. Шапку сними, художница, - он сдернул с ее макушки дурацкую вязаную шапку и с наслаждением взъерошил выбившиеся из кос волосы. – Я сварю тебе кофе. А потом все остальное. Наверняка же перемерзла!
Алиса была до ужаса мерзлявой. Это забавляло и умиляло его.
- Чаю хочу, а чайник, наверное, уже остыл. Я сейчас, еще немного, - бормотала она, и с помощью ее кисти прямоугольники домов заморгали разноцветными окнами.
- Подогрею, - пожал плечами Макаров. Поцеловал ее в щеку и тихонько вышел из комнаты. На кухне, под столом, сидел Францевич и умывал свою начинавшую становиться наглой морду. Илья включил чайник. Извлек кота из убежища и внимательно посмотрел на него.
- А нас с тобой она не умеет, - сообщил он и почесал его между ушек. За что получил решительный отпор – котенок немедленно долбанул Макарова по руке.
***
- Мне она нравится. Я люблю ее. И я хочу с ней жить, - медленно, будто разговаривал с душевнобольным, произнес Илья, глядя на отца в упор.
- Да ты меня не гипнотизируй, - Евгений Степанович несколько изменил вальяжную позу в любимом кресле в кабинете почти фамильного особняка, куда пригласил своего единственного отпрыска для важного разговора. – Упорство – похвальная черта. Лишь бы не становилась упрямством.
- При чем здесь упрямство? Ты меня не слышишь? Я ее люблю, мы живем вместе, я счастлив. Что именно тебя не устраивает?
- Абсолютно все устраивает, - развел руками отец, - но содержать ее я не намерен.
- Она работает, и ты ее не содержишь. Остальное тебя не касается, по-моему.
- Касается! – рявкнул Макаров-старший. – Потому что я содержу тебя, лоботряса! Со всеми потрохами, машинами, чертовой квартирой и девочками. Но теперь у тебя появится уникальная возможность тоже поработать и узнать, как это увлекательно – жить на зарплату.
Илья вскинулся и глянул на Макарова-старшего. Взгляд этот был совсем таким же упрямым, как у отца. И не сулил ничего хорошего.
- И что это значит? – хмуро спросил он.
- Что все твои счета заблокированы. Хочешь жить своим умом – живи!
- О как! – нервно хохотнул Илья и скрестил на груди руки, откинувшись на спинку стула едва ли не так же, как его отец.
Это все начинало напоминать ему ту еще войнушку. Причем, как казалось, на ровном месте.
Первое сражение пришлось на конец января, характеризовавшегося двумя основными нюансами. Во-первых, разгромленностью квартиры, на стенах которой продолжали появляться дома и мосты. Но едва ли это в данный момент способствовало наведению порядка. И, во-вторых, Ником, который с несвойственным ему энтузиазмом взялся навещать их во внеурочное время, приглашать в кино или просто собраться всей толпой. Причины такого его поведения Илья понимал прекрасно. Как понимал и то, что сам позволил. Но выхода не было, приходилось терпеть. Они дружили – всю жизнь дружили. Но и намерения побесить казались очевидными.