Набраться мужества.
План прост до зубной боли, но поделать с собой он ничего не мог. Держал в руках теплого, трепыхающегося кота, возмущенно фыркающего и пытающегося вырваться, как он сам несколькими минутами ранее – из-под крана. И думал только о том, что Алька этого зверюгу любила. И о том, что Алька любила его. Должна была любить. Не могла не любить.
Макаров мотнул головой, смахивая рой мыслей, которые зажужжали в черепушке, заставляя его снова испытывать болезненные ощущения. И проговорил:
- Резюме я тебе потом сам завезу. Все нормально.
Громов ухмыльнулся и свалил так же самостоятельно, как заявился в его квартиру.
А Макаров остался стоять посреди кухни, пытаясь справиться с диким желанием прекратить все это – просто позвонить Алисе и спросить, какого хрена в ту ночь от Ника она вернулась к нему.
Почему-то именно это засело в нем занозой, причиняющей боль. И вытащить не получалось, и грозило воспалением. Впрочем, воспаление определенно уже случилось.
Следующие два дня он провел как в тумане, но больше уже не пил. Хотя и есть не мог. Вид еды вызывал отвращение – его все еще мутило. Впрочем, еда – это громко сказано. Из не испортившегося в холодильнике остались только яйца на дверце. А мысль о яичнице снова поднимала в нем волну, заставляющую внутренности сжиматься в спазме.
Так и сидел на месте. То спал, то не спал, то изучал проклятую стену с потеками и смытым муралом. И дышал воздухом, льющимся из открытых окон, удивляясь тому, что совсем не холодно. В сравнении со всем остальным это имело наименьшее значение. И он до сих пор путал время суток, не задумываясь, который может быть час.
Утро пятницы встречал на крыше. Смотрел на окна домов, слышал, как переругиваются дворники, смачно матерясь, но при этом не теряя веселого тона. Из чьей-то квартиры уже звучала музыка. И редкие машины проезжали переулком, оглашая мир вокруг недовольным ревом. Илья снова начал слышать звуки. И снова начал различать мир вокруг – пусть и бескровный, бледный, едва шепчущий о том, что он существует, что есть не только четыре стены. Он успел об этом забыть за последние дни. Может быть, потому что остался один. Ничего и никого не хотел.
Одно знал точно – никогда в жизни он не был счастливее, чем в те месяцы, когда у него была Алиса. Несмотря ни на что. Все отступало на второй план.
А теперь все рухнуло. И он впервые осмелился произнести это – пусть только мысленно.
Рухнуло. Оставалось лишь признать.
Макаров медленно спустился в свою квартиру. Подошел к тому месту, где все еще валялся разлетевшийся в куски телефон. Поднял детали с пола и собрал. Включил. Стал ждать информации о пропущенных. И дождался нескольких смсок. Дважды звонила Мышь. Восемь раз – мать. Один – отец.
Алька больше не звонила.
С чего бы ей теперь звонить, если он до этого трубку не брал? Все предельно ясно.
К горлу снова подкатила тошнота, Макаров судорожно глотнул. И, не понимая, что и для чего делает, набрал ее номер. Оператор сообщал, что абонент недоступен, а он никак не мог понять, почему. И не отдавал себе отчета в том, что умоляет Альку включить телефон. Будто нет ничего более важного на свете, чем ее ответ сейчас.
Нужно быть полным идиотом, чтобы надеяться. А он набирал ее и надеялся. Постоянно, безостановочно, будто сошел с ума. И даже не задавал себе вопроса, для чего ему это нужно.
Помнил только ее взгляд, когда она собиралась и убегала от него.
Разве можно таким взглядом смотреть, когда не любишь? Его тогда пробрало. Пусть и не дал себе расплыться по полу. Но задело – до самого нутра задело. Она ведь ждала до глубокой ночи. Он это как-то сразу понял, когда увидел пиццу, стоявшую на столе. Потом просто собрал все в пакеты и выбросил – видеть это свидетельство ее ожидания было невыносимо. А сейчас вдруг всплыло – и уже не отделаться.
Любила же она его? Говорила, что да… Можно ли отдаваться с такой страстью, как было в их последнюю ночь, не испытывая никаких чувств? Он ведь помнил, помнил это ярче всего остального.
И снова все обрывалось об единственное, что неустанно подбрасывал разум. Такой она была с ним после Ника. Не состыковывалось. Не увязывалось одно с другим.
Какого черта ее вообще понесло из дома в этот проклятый клуб! Понесло. За местью понесло. Потому что он сделал ей больно. Но разве можно болью отвечать на боль, когда любишь? Илья скрежетнул зубами. Утром он сделал ровно то же. «Моя очередь». Чтобы все, что испытал сам, обрушить теперь на нее. И, видимо, у него получилось.
Он снова звонил ей. И натыкался на прежнюю стену – голос оператора. Алька телефон не включала.
На следующий день не выдержал. Сорвался. За ночь пришло четкое осознание – не может он без нее. И не имеет значения ее измена. Пусть было. Сам наворотил – надо было не слушать Нину, догнать, в ногах валяться, объяснять. В конце концов, вернулась она к нему. Была с ним. Ждала его. Если бы не мать, все было бы хорошо. И в это утро он собирал бы ее на работу – как давно вошло в привычку. Подвез бы до заправки. И ехал бы разбираться с собственной жизнью.
Самое главное оставалось бы незыблемым. Остальное как-то решилось бы.
Едва проснулся, отправился в душ. В конце концов, побрился, потому что меньше всего хотел ее напугать. Это не избавило его от темных кругов под глазами, но хоть позволило принять человеческий облик. Потом влил в себя чашку горячего кофе, покормил кота.
И поехал на АЗС.
Он слишком долго не видел Альку, чтобы не видеть и дальше. Иногда то, как сильно он любил ее, пугало. Но и об этом он предпочитал не думать.
В 6:05 Макаров уже влетал в магазин на заправке, надеясь увидеть за прилавком Алису. Но остановился у порога, едва заметив сонную физиономию Петруни, уныло возившегося с телефоном.
Тот поднял голову.
- А тебя чего принесло в такую рань? – в качестве приветствия буркнул он Макарову.
- Алиса где? – вопросом на вопрос ответил Илья.
- В отпуске.
- В каком еще отпуске?
- В двухнедельном, - проворчал Петруня. – Торчи тут теперь.
- Черт! – выругался Макаров и растерянно посмотрел на машину сквозь стекло витрины. – И давно?
- С понедельника. Хорошо ей, небось.
- То есть ты ее с субботы не видел?
Петруня задумчиво почесал репу и протянул:
- Неее… В субботу ее Танька сменила. Наверное, с пятницы. Че ты докопался?
- Ничего, - кивнул Макаров и задумался. Это многое усложняло. Проще было здесь поговорить. На нейтральной территории. Он бы убедил ее, нашел бы нужные слова, объяснил бы все, что жило в нем сейчас. Может быть, был бы шанс… простить друг друга?
А теперь придется ехать к ней домой, во Всеволожск, а там наверняка ее мама – суббота, законный выходной. И даст ли еще поговорить…
«Да уж, наворотил ты, Макаров», - хмыкнул про себя Илья, попрощался с Петруней и побрел обратно на стоянку, к машине, понимая, что делать нечего – поедет. Как миленький поедет. Потому что там Алька. И неделя без нее – тот еще ад. А он больше не хочет этого ада.
До города домчался быстро. До ее дома – еще быстрее. Гнал, выжимая из машины все, что можно.
Когда взлетал по лестнице, в голове была пустота. Только на мгновение задержался между двумя пролетами. И мимолетно подумал, что не имеет представления, что говорить. Но и эту мысль запихнул поглубже.
А потом оказался перед дверью квартиры Куликовских. И, не давая себе времени засомневаться, нажал на звонок.
Дверь открылась не сразу. Медленно, скрипуче отдаваясь в колодце подъезда. На пороге возникла Любовь Михайловна, в темном платье, от чего лицо ее казалось совсем бледным пятном, на котором выделялись лишь болезненно опухшие, не видящие ничего вокруг глаза. Илья почувствовал странное желание отшатнуться от женщины и уйти, ничего не спрашивая. Оно было тем более несуразно, что голова срабатывала так ясно и четко, как не срабатывала давно. Макаров подался вперед и сказал:
- Доброе утро, Любовь Михайловна. А Алису можно?