- Какой еще бензовоз? Куда въехал? Где? – Логинов тяжело дышал, не желая осознавать того, что слышал. – Илья!
- Да обыкновенный бензовоз! – резко заорал Макаров, вскакивая с места и нависая над братом. – Она в автобусе куда-то ехала! Я не знаю куда! Не знаю! Ее мать мне не сказала!
Никита вздрогнул. Не от крика Ильи – от того, что именно орал Макаров. Он подался к нему и медленно спросил:
- Куда-то? Ты не знаешь, куда ехала твоя девушка и где она погибла?
- Да, мать твою! Не знаю! Мы с ней поругались, и она уехала!
- Я знаю, что вы поругались, она говорила. Но я привез ее домой!
- Ты? – дико хохотнул Макаров. – Ты привез ее домой? Да, ты, тварь, привез ее домой! После того, как трахнул! А потом, конечно, привез! Только я не пойму, чего так быстро-то! Домой запросилась? Не понравилось?
Подумал Логинов только после того, как врезал Илье в челюсть. Но недолго. Потому что следом ударил тяжелым кулаком в живот.
- Скотина тупая! Ты что наделал?! – выплюнул он ему в лицо.
Макаров согнулся пополам, от боли потемнело в глазах. И в конце концов, осел на пол. Дышал через раз, мучился. И сильнее всего мучился тем, что недостаточно больно, чтобы перекрыть то, что секунда за секундой убивало его. Посмотрел снизу вверх на брата. Взгляд прояснился. И он заговорил:
- Я видел, Никит. Видел. Там камеры натыканы, дурак. Диски где-то тут валялись, показать могу. Вы лизались с ней на глазах всего клуба, а потом ты ее уволок. Так что нехрен… Это смысла не имеет…
- Придушить бы тебя, гаденыша, да тетку жалко, - Логинов отвернулся. – Она пьяная была. Ну лезла целоваться, дурочка малолетняя. А талдычила только о тебе, кретине. Ты как ее в таком состоянии вообще из дома выпустил? Это я несколько часов ее россказни об удивительном мальчике Илюше Макарове слушал. Другой бы не стал! Я. Привез. Ее. Домой.
- Ты меня за идиота держишь?! – крикнул Илья, поднимаясь с пола и не желая ничего слышать. – Не, ты реально считаешь меня идиотом?! Она только после трех прикатилась! Я думал сдохну из-за вас. Из-за тебя! Каково это, а? Каково быть с девушкой, которую я люблю, и которая любит меня! Тебя от себя не воротит?
- Нет, - пожал плечами Никита. – Потому что я не знаю, каково это. Одно дело увести ее у тебя, заставить ее полюбить меня – это было бы интересно. Но для Алисы никого не существует, кроме тебя. А тебе, как всегда, показалось мало. Пошел ты, Макаров! Никогда не прощу тебе того, что ты ей сделал.
Он обвел глазами комнату, на короткое мгновение задержавшись взглядом на размытой стене, криво усмехнулся и ринулся из квартиры, чувствуя ком, вставший в горле.
Дверь хлопнула на всю парадную. Макаров вздрогнул от этого удара. Но остался стоять посреди комнаты. Только смотрел теперь на стену. Блуждающим взглядом, в котором совсем не было жизни. Потом медленно подошел к картине, так и не ставшей картиной. И провел по ней рукой. Краска не приставала к ладоням. Здесь она навсегда, что бы ни было.
Нелепо. Дико. Он касается стены, к которой прикасались ее пальцы, а ее самой нет. И все так в этой комнате. Даже плед в кресле у балкона – она всегда оставляла. Ее плед, хоть и негласно. И столько еще всего… Вся квартира ею наполнена. Каждая мелочь.
Всего-то три месяца.
А заменила все на свете.
Макаров приложился щекой к стене, там, где было размыто. Закрыл глаза и стоял какое-то время, потеряв этому времени счет. В сущности, счет ушел в минус. Оборвался утром среды.
Бедная… звонила ему… до последнего звонила, даже во вторник.
Не думать!
Ни о чем не думать.
Когда в комнате стемнело, Илья расстелил диван и лег. Под боком пристроился кот и едва слышно мурчал. Потом он заснул. И Макаров проваливался несколько раз, но тут же выныривал. Снов не помнил. Снов, наверное, и не было. Были образы вокруг. Как фотографии в серванте Любови Михайловны. Стоп-кадры. Они сыпались на него, не давая вздохнуть и заполняя все пространство. Порхали бабочками по комнате. И тихо шептали ему что-то важное. А он, как ни вслушивался, разобрать не мог. Все заглушал скрип кресла. В нем кто-то всю ночь просидел, раскачиваясь туда-сюда.
Но стоило открыть глаза, как видел, что по-прежнему один. Что ничего не изменилось и ничего не изменится.
Под утро вылез из постели. Всыпал в кошачью миску корма, сколько влезло. И оставил открытыми еще несколько банок. Полюбовался своей работой. И направился на балкон.
Оказывается, он любил рассветы. Они казались ему всегда символом надежды. В символизм он немного верил, хотя и отрицал это. Выходит, что зря.
Было теплее, чем накануне. Воздух становился весенним, пусть февраль еще не закончился. Но это ничего не меняет – он обещал весной сводить ее на Диво остров. А теперь и не сводит. Получается, обманул.
Макаров вцепился пальцами в перила и вдохнул поглубже. Ему нравилось, как воздух полз по носоглотке. Он казался ему свежим и вкусным. Его не хотелось выдыхать. Но вместе с выдохом из горла вырвалось громкое и отчетливое:
- Доброе утро, Алька!
Сказал и сам испугался звука своего голоса.
Потом все делал быстро. Будто часовая стрелка ускорилась, не желая давать ему и мгновения на передышку. К чему это? Он и так знал, что время вышло, что все кончено. Что не передумает.
Потому просто механически делал то, что должен был. То, что было правильным.
Веревка нашлась бельевая толщиной в палец. Смешно. Из шкафа старых жильцов, который они когда-то увлеченно разбирали. Алька по-хозяйски выбросить не дала. Пришлось повозиться, пока получилось с ней хоть как-то сладить. Опыта вязания подобных узлов у него не было – он и галстук-то завязывать так и не научился.
Потом пошел в ванную. Полотенцесушитель закреплен низко, но это пофигу. Главное, что надежно сидел в стене. Внушал доверие. В мире вообще мало что внушает доверие, кроме полотенцесушителя в старой квартире. Эта мысль показалась забавной. В его сознании она и отпечаталась.
Сел на колени, примеряясь. Пытаясь понять, что делать дальше. А потом стал крепить веревку.
Когда и с этим было покончено, выдохнул и закрыл глаза.
____________________________________________________________________________________________
Вдохнула и открыла глаза, чтобы заново началось. Еще не зная, что случилось. Еще не помня удара и огня. Еще ни о чем не ведая. И эти первые мгновения девственной белизны казались похожими на белый снег, когда он только летит из неба.
Зиму она пережила. Зима закончилась. Но этого она не знала тоже. И было то незнание благословением – потому что ей только предстояло снова вернуться в жизнь.
***
Месяц спустя
Март тянулся бесконечно. Изо дня в день. Изо дня в день. Без малейшего просвета и без малейшей передышки. Он оттягивал на себя время, а потом отпускал, и оно взлетало хищной птицей в небо, чтобы снова упасть. И начать ползти. Медленно-медленно набирая силы. Не давая вырваться из своих лап.
Работой завалили. Но это было даже хорошо. Работа позволяла ни о чем не думать. Были дни, наполненные цифрами. И были другие дни – редкие, но бывали. Когда он вспоминал себя, прежнего. До всего. И тогда начинал искать приключения – больше не вставляло. Ничего. Ни алкоголь, ни бабы. Почему-то, глядя на себя в зеркало, радовался тому, что совсем не похож на Илью. Будто бы это могло от всего уберечь, но в то же время понимал – уже не уберегло.
Несколько раз встречал Нину с Веником. Мышь выглядела успокоившейся и даже, пожалуй, счастливой. Громов тоже выиграл игру. Только непонятно, с кем он играл. Но, во всяком случае, Никите казалось, что игры из его собственной жизни ушли окончательно.
Больше ничего этого не будет.
Не будет и Макарова. Но об этом он предпочитал не думать.
Однажды в начале апреля звонил Евгений Степанович. Справиться, как дела. Будто бы про погоду спрашивал. Ник задавать вопросы так и не решился. К чему? Уехали и уехали. Макаров-старший никогда бы не бросил все на свете, это было не в его правилах. По официальной версии – в отпуск. Но отпуска́ не длятся месяцами.
Апрель пришел нежданный. Никита будто бы и забыл, что бывает апрель. Весь мир ограничивался февралем и мартом – а тут вдруг апрель.