В горе у них получилось. В радости – совсем никак.
Но двенадцать лет жизни не выбросишь, даже если почти ничего уже не осталось.
Нет, он любил ее. Они могли быть очень счастливы вместе, если бы только его любовь могла хоть что-нибудь изменить. Стоило отдать Алисе должное. Из нее вышла хорошая жена, которая и в постели оставалась именно женой, не любовницей. В каждом ее жесте, каждом движении, каждом поцелуе он неизменно чувствовал готовность, благодарность и… неизбежность совершаемого. Дурацкое слово, не передающее в полной мере того, что он ощущал. Она не любила. Была страстной, нежной, любопытной, увлеченной. Но ни минуты его не любила. Лишь поддерживала в том, чего он хотел и к чему стремился. В конце концов, ей тоже нужен секс. И едва ли она склонна идти за ним куда-то из дома.
Если бы он мог забыть, с чего все началось, забыл бы с большой охотой. Чтобы все было с чистого листа. Чтобы без прошлого. Чтобы хотя бы не знать, как выглядит его жена, когда она по-настоящему счастлива.
Но и это тоже невозможно.
Память услужливо стирала тот день, когда Алиса пришла к нему – он не помнил ее лица, не помнил, что чувствовал, что она говорила. Только отрывками.
Ее у двери в большом берете.
Как двигались ее губы, когда она произносила какие-то слова.
Себя, когда разбил стакан, не удержав его в дрожащей руке.
И собственный вскрик: «Живая!»
Он был отчаянно влюблен тогда. Сильнее, чем когда бы то ни было в жизни. И все, что было потом – росло снежным комом на тот далекий день.
Иногда Логинов спрашивал себя: пришла бы она к нему, если бы не необходимость. И думал, что, скорее всего, Алиса и не вспомнила бы о нем. Но ей действительно нужна была помощь.
Когда первые объяснения стихли, а его изодранные нервы постепенно стали настраиваться на нормальное функционирование, он, наконец, понял, что она от него хочет. И это вызвало дурацкую умильную улыбку на лице:
«Польша? Почему Польша? У тебя же мать здесь, Алис».
«Мамы больше нет, - совсем бесцветно ответила она. – Здесь никого больше нет».
«Как нет?! – встрепенулся Логинов, пытаясь поймать ее взгляд – не должно быть в этот день горя. – Когда это… когда?»
«У нее давно сердце было… - она посмотрела на Никиту, пытаясь объяснить то, что не могла сказать словами. – А пока я в больнице… Она так и не узнала, что я рюкзак под своим сиденьем забыла спросонок. Ей и сообщили».
«Черт… прости…»
Он замолчал. Молчал долго. Смотрел на Алису и никак не мог понять, что делать дальше. Вместо всего важного, о чем она просила, в голове навязчиво вертелась странная, пугающая и такая манящая мысль, что теперь она у него, что только он знает, что это может быть началом уже их – общего, на двоих. Нет, еще не строил планов. Боялся. Но для чего-то же она выжила. Для чего-то пришла к нему.
Тая принесла чаю и бутерброды. Потом он уговорил Алису перекусить, будто оттягивал время. И глядя, как она ест, раз за разом прокручивал все рассказанное ею. Почему он так просто поверил, когда узнал о ее гибели? Почему не начал проверять? Почему не удостоверился?
Логинов привык все держать под контролем. Но тогда был… убит.
А теперь она пришла сюда, живая, здоровая и пила чай в его кабинете.
Он невольно протянул руку и прикоснулся к ее лбу, приподнимая челку. Алиса отстранилась и вымученно посмотрела на него.
«Я просто… просто… удостовериться хотел, что ты настоящая… Дотронуться… - проговорил он, мучительно подбирая слова. – Так вообще бывает?»
«Бывает… - она отвела глаза. – Я головой сильно ударилась, в себя не приходила долго, потом… Напутали».
«Твари… - пробормотал Логинов. – Ладно. С этим ясно… Еще раз объясни для непонятливых… Зачем тебе в Польшу? Что ты там делать собралась? Чем Питер устраивать перестал?»
«Не знаю… - пожала она плечами и надолго замолчала. Никита тоже молчал, глядя на нее. – Не знаю, как объяснить. Хочется начать сначала. Здесь… здесь не за что зацепиться. Хожу по квартире – вокруг мамины вещи, а моего будто и нет ничего. Не могу там долго быть, прихожу только ночевать. Баба Зоя, это соседка, как видит меня – сразу в слезы. Так и хоронит меня каждый день. Это дурацкий, но шанс всё изменить, совсем всё. А в Польшу я всегда хотела. Как думаешь, мечты должны сбываться? – горько усмехнулась Алиса. – Может, найду кого из родственников. У меня несколько бумаг от отца осталось. Попробовать хотя бы…»
Пока она говорила, в его голове начала расти надстройка. Которая со звуком Алисиного голоса крепла и развивалась – пускала новые ответвления и росла дальше. Можно вывезти ее за границу. Можно позволить ей там жить. Можно дать ей то, что она просит. И тогда никто никогда ничего не узнает про них. Какова вероятность, что отец не сболтнет никому из ближнего круга? Если оговорить, то не сболтнет. Среди прочих достоинств Логинова-старшего была еще и понятливость. И даже если у него ничего не получится, у Алисы появится шанс на нормальную жизнь. Разве не виноват перед ней так же, а может, и в бо́льшей степени? Ведь сам позволил всему случиться, не уберег.
Никита внимательно посмотрел на Алису и медленно проговорил:
«Мечты должны сбываться – хоть для разнообразия. Ладно, убедила… Я свяжусь с отцом. Сильно быстро не обещаю – сама понимаешь. Да и поляки – народ скрупулёзный. Но карту оформим. ВУЗ выберешь, какой захочешь. Все будет хорошо».
Она слабо улыбнулась, вспомнив, как всегда говорила об этом маме.
«Ну да… хорошо…»
В сущности, он не мог сказать, что было плохо. Все вышло действительно хорошо. Сначала Алиса уехала сама, едва получив документы. Вопреки всем ожиданиям, в том числе, видимо, и собственным, выбрала не экономический, а Вроцлавскую политехнику. Продолжала учить польский. Жила в квартире, которую он для нее нашел. И искала свою семью. Если в Питере ей не за что было зацепиться, то здесь цеплялась за все подряд.
Первое время Логинов мотался к ней часто. Едва ли не по два раза в месяц. К рождению Соньки остался насовсем. Понимал, что эти мотания туда-сюда ничего не решат. И понимал, что у нее просто нет выбора – она была слишком многим ему обязана. И благодарна. Он просто остался, сообщив, что будет жить с ней. И она приняла это.
Вопрос с работой решился к ноябрю. И снова спасибо Логинову-старшему, не задававшему вопросы, а делавшему то, что нужно сыну с выражением лица «от**бись». Правда, давая ему наводку на «Metprom Polska», представительство крупного российского металлургического завода во Вроцлаве, не поленился, высказался:
«В Поляндии твоей я тебе помогать и захочу – не особо смогу. Дальше сам. Сам».
«Главное сделал, - усмехнулся тогда Никита. – Спасибо».
«Да не за что. Мне еще сеструху твою на ноги ставить. Так, может, хоть она при мне на старости останется».
«Тут уж как воспитаешь», - хмыкнул сын.
«Привет художнице твоей. На свадьбу-то позови!»
Но на свадьбу звать никого не пришлось. Они расписались в польском консульстве в Познани. Буднично и обыкновенно.
Алиса была спокойной и казалась счастливой. И еще она была красивой. Безумно красивой. Даже в последний триместр беременности.
Честно все это по отношению к ней? Едва ли. Никита отдавал себе отчет в том, что воспользовался ситуацией. Алисе Куликовской нечего было предложить ему, кроме себя самой. И она знала, что он ее любит.
Он признался почти сразу. Еще когда она только собиралась улетать из Питера. Просто сказал ей: «Подумай. Я ведь не тороплю». И понимал, что этими словами отрезал ей все пути к отступлению. Но успокаивал себя тем, что, возможно, однажды она сможет ответить ему взаимностью.
Они оба ошиблись. Он – в том, что можно кого-то влюбить в себя, если этого хочется. Она – в том, что на благодарности можно строить жизнь.
Каждый расплачивался по-своему. Хотя их брак едва ли можно было назвать невыносимым. Потому что бесконечно старались оба.
Но, в конце концов, люди устают стараться, когда не получают ожидаемого.
У нее за плечами оказался политех, найденные родственники – седьмая вода на киселе – и несколько успешных проектов.
У него – жизнь в чужой стране, скучная, но хорошо оплачиваемая работа и бесконечные попытки что-то изменить.