- А я попробовал сымпровизировать.
Логинов позвал официанта и начал делать заказ, глянув на Илью. Макарову же есть совершенно не хотелось. Он все пытался сопоставить то, что видел, с тем, что помнил. И понять, как пробить эту странную стену, что выросла между ними за годы тишины. Понимал, что эти шаги придется делать ему самому. Потому что когда-то сам заложил в той стене первый кирпич.
Выдав официанту сдержанное: «Мне то же самое», - он снова легко, как это не было на самом деле, заговорил:
- Но знаешь, даже несмотря на то, что ты так обманул его ожидания, он продолжает ставить мне тебя в пример. Видать, по привычке.
- И что сейчас его не устраивает? – удивленно спросил Никита.
- Отсутствие жены и наследников нашей монаршей фамилии.
- Вряд ли это зависит от желания родителей, - невозмутимо отозвался Логинов.
- Вряд ли… У тебя давно семья?
- Смотря относительно чего. По календарю – немало. А по жизни – мне еще не надоело.
- Здорово! Она полячка?
- Наполовину, - ответил Никита и с усмешкой поинтересовался: – Ты что мне допрос устраиваешь?
- Нет, просто… Мы же сто лет не виделись…
- Не виделись…
Разговор замер. Появился официант, расставил тарелки, пожелал приятного аппетита. Логинов принялся за еду. Он готов был делать что угодно, даже съедать второй ужин, только чтобы Илья не спрашивал о семье и не удумал напроситься в гости. Можно было отказаться от встречи, но Никита до необъяснимого ужаса опасался, что этим и подтолкнет Макарова к тому, что тот может появиться на пороге их с Алисой дома. А этого допустить было нельзя. Десять дней. Надо продержаться десять дней.
«Осадное положение какое-то!» - чертыхнувшись, подумал Никита. Понимая, что сам же себя в него и загнал.
- Ник, послушай, - вдруг, будто услышав его мысли, медленно, странно серьезным голосом заговорил Илья. И взгляд его сейчас уперся в Логинова и казался взволнованным и… неуверенным. – Я понимаю, что я как снег на голову… И, если бы не эта командировка, наверное, не решился бы никогда, но я давно уже думал. Столько времени прошло… Было бы враньем сказать, что меня отпустило, но, может быть, сейчас, когда жизнь в колею вошла и… разбросало так… В конце концов, дружили же мы всю жизнь… Я хочу просить тебя попробовать снова общаться.
- Ты думаешь, мы сможем общаться, как прежде… после всего? – так же серьезно спросил Никита.
- Как прежде уже и не получится, - мрачно усмехнулся Илья. Убедился. Стена действительно была – не только перед его мысленным взором. – Ты здесь, я в Питере. Да и времени немного… Но пару раз в год созваниваться, чтобы поздравить друг друга с днем рождения и отправить племяннику подарок – много времени и труда не надо. У тебя же один ребенок? Или инфа устаревшая?
- Пока один. Дочь. Кстати, угодить с подарками ей непросто, - сказал Никита и подумал, что уже несколько лет просто спрашивал Соньку, что она хочет, и тихо удивлялся ее просьбам – не спросил бы, снова б не угадал.
- Познакомишь?
- У нее еще школа, времени свободного немного. Посмотрим… - уклончиво ответил Логинов.
- Ясно, - кивнул Илья, прекрасно понимая, что ничего не будет. В дом его не пустят. Не простили. И не простят никогда. Потому что если для него самого это не перестало иметь значение, почему для Логинова должно перестать? Наивно полагать, что вина стирается с течением времени. Даже если все давно изменилось. Даже если Никита сумел полюбить кого-то другого и построить семью – ему, Макарову, в этой семье делать нечего даже в виде далекого русского дяди. Не то что близкого друга.
Наверное, это было справедливо.
Конец ужина вышел смазанным – что называется, ни о чем.
Возвращаться в номер не хотелось, и после ухода Логинова Илья еще долго сидел – теперь уже у бара. Спать отправился только под утро, не зная, получится ли уснуть. Впервые за последние двенадцать лет он осознанно постарался вернуться к прошлому, хотя вслух ничего так и не было произнесено. Главного никто никогда вслух не говорит.
Может быть, оттого все так и случилось, что Илья много болтал когда-то. С тех пор молчит.
Заснуть все же удалось, но сны были тревожными. Ему все казалось, как когда-то давно, что стоит протянуть по подушке руку, коснешься пушистой влажной головки. Но именно потому и не протягивал. Даже во сне.
***
Устало массируя затекшую шею, Алиса наблюдала, как веселый утренний дождик, радугой переливаясь в лучах утреннего солнца, громко бьет по сочным листьям-лопухам огромной катальпы, растущей под самым окном комнаты, которая была чем-то средним между гостиной и кабинетом.
Накануне Никита вернулся поздно, сердитый и озабоченный. Шумно ввалился в спальню, бросив открытой дверь.
- Случилось что-то? – сонно спросила Алиса.
- Обязательно должно что-то случится? – рявкнул он, сдергивая с себя пиджак.
- По тебе видно…
- Да по тебе тоже очень многое видно! – теперь он зло рассмеялся и сел на кровать, та прогнулась по его весом, а он стал стаскивать брюки.
- Нашел время, - вздохнула она.
- Что? Не нравится?
- Не очень.
- А что нравится? – Ник обернулся и рванулся к ней, нависнув над ее телом. Склонился так низко, что его горячее дыхание опалило ее кожу. – Вот просто возьми и скажи, что тебе нравится?
Она не ответила, снова вздохнула. Смотрела ему в лицо, слабо освещаемое светом из коридора. Глаз не видела, но видела плотно сжатые губы. В голове слабо заворочалась мысль, что ей его жалко, и Алиса отвернулась.
Логинов быстро поцеловал ее шею, спустился ниже, к груди, прикрытой шелком сорочки, прикусил сосок. Хрипло выдохнул и перекатился на спину. Больше ничего не говорил, и дыхание его постепенно становилось тише, пока совсем не успокоилось.
А Алиса, проворочавшись около часа, в конце концов, поднялась и ушла в ту самую полугостиную-полукабинет, где и просидела до самого утра в обнимку с ноутбуком под аляповатым абажуром, расписанным ею еще в бытность учебы в Политехнике. Результатом предутренних бдений стала беседка, о которой давно разглагольствовал хозяин дома, где Логиновы снимали одну из четырех квартир, на втором этаже, а сам владелец дома располагался на первом, по диагонали от них, и был неопасно помешан на своем саде, разбитом еще его прадедом вокруг дома и усердно хранимым каждым поколением.
Когда она добрела до кухни, оказалось, что Ника уже нет. Включив кофеварку, равнодушно подумала, что он к ней даже не заглянул с утра. В последнее время, чем реже они пересекались, тем спокойнее она себя чувствовала. И все чаще Алису посещали мысли о разводе, который должен бы стать облегчением для них обоих. С каждым днем, месяцем, годом они лишь сильнее загоняли себя в угол безысходности. Никита отвлекался на стороне, Алиса делала вид, что ни о чем не догадывается, избегая сцен и истерик. Не в ее праве требовать от него верности. И все же она бы слукавила, если б сказала, что ее это не волновало. Ранило – с самого первого дня и до вчерашнего вечера. Самая последняя дурочка поняла бы, что означает «много работы» и «буду поздно». Но, стоило признать, ночевал Никита всегда дома. Наличие жены обязывало. Алиса прекрасно понимала это, и понимала, что мешает ему построить другую жизнь, где он сможет найти счастье, которого она никогда ему не даст.
Аромат кофе, распространившийся по кухне, вернул ее к действительности. Еще через несколько минут в помещение прошлепала босая и растрепанная Соня.
- Проспала, - звонко сообщила она со своим легким акцентом и нырнула в холодильник, чтобы вынырнуть с бутылкой молока.
- Ну молодец! – отозвалась Алиса. – А кто убеждал, что взрослая, ответственная и все сама?
- Ну так ведь взрослая, ответственная и все сама! – расплылась в широкой улыбке девочка, открутила с бутылки крышку и хлебнула молоко прямо из нее. – Уже почти выхожу.
- Пончик съешь! Лучше два, - сказала мать, прекрасно понимая, что Сонька все равно сделает по-своему. С унаследованным упрямством Алисе удавалось бороться с огромным трудом, и сегодня определенно не тот случай, когда у нее есть на это силы.
- В школе съем! – отмахнулась Софья Куликовская и умчалась одеваться.
Перед самым выходом еще раз залетела на кухню, поцеловала мать в щеку, схватила со стола приготовленные пончики. И так же стремительно вылетела. Училась она в паре кварталов и почти с самого первого дня в школу ходила самостоятельно. Независимость ее характера поистине впечатляла. Особенно если вспомнить, сколько ей лет. Но к этому времени она говорила уже на трех языках. Дома – по-русски. Вне дома – по-польски. Английским владела свободно. А теперь бредила еще и испанским. Собственно, для того в языковой лагерь и отправлялась к удовольствию отца и сожалению Алисы. Но запрещать ей что-либо было действительно крайне затруднительно.