- Во мне проснулся дух сватовства. Венику найдем что-нибудь молодое и активное, - рассмеялась Нина и быстро добавила: - А из тебя сделаем папашу.
Макаров ничего не ответил. Заставил себя промолчать. Пустил дым на улицу. Пересчитал окна в доме напротив. Громов пас Нину столько лет, что пальцев обеих рук не хватит пересчитать. Правда, между делом он успел дважды жениться и развестись. Но есть вещи, которые навсегда. Их дружба с Мышью тоже навсегда. Из того же разряда.
- Давай лучше мне молодое и активное, а из Веника папашу, - в конце концов, выдал он после длительного молчания.
- Макаров, я не ослышалась? – удивленно спросила Нина, упершись взглядом в его спину.
- Ты б подумала, - продолжал посмеиваться Илья. – Вот ему реально потом может быть поздно. Пятый десяток разменял.
- Да отстань ты со своим Веником, - отмахнулась она. – О тебе интереснее. Ты всерьез готов жениться?
- Таааак, - Макаров снова повернулся к ней, в глазах его, сейчас не скрытых линзами очков, плясали веселые огоньки. – Опять мама подослала, да? Мало ей агента у меня дома?
- При чем здесь Валентина Павловна. Ты сам сейчас условие сообщил. Кстати, вот запросто, а?
- Ешь свой салат и не фантазируй, - отмахнулся он.
- Ясно, - улыбка сползла с ее лица. – Твоя недопанна и мертвая жизни тебе не давала. Теперь она еще и воскресла…
- А вот сюда точно не лезь, Мышь, - ответил он, не приближаясь больше, но буравя ее тяжелым взглядом.
Они никогда не вспоминали того, что случилось ночью, когда Нина призналась ему в любви. Совсем никогда. Из Германии она его встречала, может быть, с некоторой надеждой, но та улетучилась довольно быстро. Потом они просто работали вместе, просто общались, просто сумели вернуть свою дружбу. Но это не значит, что все было забыто. Никто никогда и ничего не забывал. И Альку помнили оба.
- А то что? – с вызовом спросила Нина. – Нарывы надо вскрывать, Илья.
- Теперь мы играем в больничку, и ты у нас хирург?
- Ну кто-то же должен!
- Позволь со своей жизнью мне разбираться самостоятельно. И в том, как сложилось, она не виновата.
- Какое благородство! – язвительно проворчала Нина. – Только если бы не этот твой дурацкий корабль, ты бы так и считал ее мертвой! Ей хватило ума извиниться?
- По всей видимости, всем, включая тебя, было бы лучше, если бы я и дальше считал ее мертвой, - зло рассмеялся Макаров. – Все, Мышь. Впредь я не стану это обсуждать, постарайся запомнить!
- Где ты только ее откопал! – сказала она, уткнувшись в тарелку.
- У Литейного моста, - буркнул Илья.
Домой он возвращался в странном состоянии отупения. Оно наваливалось на него иногда в последнее время после поездки в Польшу. После Алисы. Он то не находил себе места, мечась по городу в поисках хоть чего-то, что займет голову, то впадал в ступор. Как и теперь.
Чувствовал себя пауком в бутылке. Вокруг мир бурлит и переливается, а он даже паутину сплести не может – стекло скользкое. Нужно было что-то делать. Его энергия искала выхода – и не находила. Он был связан словом, ее семьей, своими ошибками и годами, что пролегли между ними. Слишком много связующих деталей, мешавших даже дышать.
Когда-то давно думал, что если бы вернуть все назад, если бы она была жива, то он чувствовал бы себя освободившимся. Хотя бы потому, что имел бы возможность сказать ей то, что мучило его столько лет. Оказалось, заблуждался. Она жива. Но он по-прежнему ничего не может – даже заставить ее слышать.
Если бы это хоть немного походило на нарыв, он бы даже радовался. За дренажем при соответствующем уходе следует полное исцеление. Нет, у него будто ноги или руки не было. Фантомные боли. Инвалидность на всю жизнь.
Дверь открыла Василиса Сергеевна.
- Я трезвый! – рыкнул ей с порога Макаров.
- В это время суток вы редко бываете нетрезвым, Илья Евгеньевич, - отозвалась домработница, закрывая за ним дверь. – Вот если бы вы вернулись под утро…
Илья кивнул и разулся. Сразу направился в гостиную, взял со стола стакан и придвинул графин. И только потом проговорил вошедшей следом женщине:
- Это я к тому, Васенька, что так и можете передать Валентине Павловне. Илья Евгеньевич в полном порядке…
- Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, - с чувством королевского достоинства сказала Василиса. – Ужин подавать?
Илья устало вздохнул, провел ладонью по волосам и мрачно кивнул.
- Нет, я ужинал в офисе, - глухо произнес он. – Извините.
- Есть компот, ваш любимый, - не унималась домработница.
- Терновый?
Василиса кивнула.
- Холодный!
- Умеете вы соблазнять, - мрачно заметил Макаров. – Давайте.
Домработница довольно удалилась на кухню и вернулась через пять минут с подносом, на котором на кружевной салфетке в самом центре стоял кувшин с компотом и высокий стакан с гранями, закрученными по спирали.
- Дальше я сам, - буркнул Илья.
Он все еще стоял посреди гостиной, так и не присев. Когда Василиса оставила его одного, судорожно перевел дыхание, плеснул напитка в стакан, но вместо того, чтобы пить, поплелся в свою комнату, наверх. И каждый шаг по лестнице давался ему так тяжело, как если бы к ногам привязали гири. Он давно не чувствовал себя таким изможденным. Мучился каждую минуту, каждую секунду… и не знал, как излечиться.
Вошел в комнату. На кровати свернулся калачиком сонный Францевич. Его сопение успокаивающе в кои-то веки не действовало. Напротив – оно вызывало волнами накатывавшие воспоминания. Горячие, болезненные, заставляющие горло сжиматься в спазмах. Если бы он не знал, что это такое, наверное, было бы страшно. Тоже своего рода фантомная боль.
Макаров сдернул душивший его галстук и бросил прочь. Еще один предмет сковывавший все вокруг.
Алиса приехала. Спустя двенадцать лет Алиса приехала с того света – просто лифтом поднявшись на его этаж. И она была чужой. Вела себя, как чужая. Даже смотрела на него, как женщина, которой до него дела нет. Они будто разговаривали на разных языках. Раньше ему казалось, что понимали друг друга без слов – теперь просто разучились говорить. Он был пауком в стеклянной бутылке. И как бы он ни кричал, она не могла его слышать.
Чего еще ждать после стольких лет? Друзьями, как с Мышью, они никогда не станут. Черт подери, Алиса никогда не будет нужна ему в качестве друга! Какая дружба между ними после всего?
Макаров медленно подошел к большому комоду возле окна. Старинная дубовая махина, произведенная в Тифлисе, найденная среди рухляди на блошином рынке и собственноручно приведенная в божеский вид, заменяла ему и письменный стол, и сейф, и даже аптечку. Он помнил, как купил его в первый месяц по возвращении из Мюнхена.
Тогда шел дождь. Противный, мерзкий. И это чудо с резной поверхностью, покрытое многими слоями грязи и отвратительно дешевой, лущившейся и вздувающейся белой краски, просто стояло на улице, ничем не защищенное, никому не нужное. Макаров налетел тогда на «антикварщика», как полубезумный, спрашивая, за сколько тот отдаст, и как можно забрать. Отдали за бесценок. Забирал сам.
Комод благополучно перекочевал в особняк отца. Илья возился с ним несколько недель, скребком слой за слоем снимая старую краску, шлифуя дерево, покрывая его пековым лаком, меняя ручки и замки. До тех пор, пока он, в конце концов, не превратился в настоящее произведение искусства. Если бы точно так же, как мебель, в порядок можно было привести собственную душу. Смешно. Тогда ему казалось, что он самого себя создает заново.
Но, как в одном из ящиков комода, с внутренней стороны на стенке было отпечатано слово «Тифлисъ», так на нем самом отпечаталось его прошлое.
И он всегда будет тем же мальчишкой, который едва не сошел с ума от горя, сколько бы слоев отвратительной белой краски на него ни нанесли, сколько бы ни держали под дождями, сколько бы ни кочевал по свету.