Понимая, что перед смертью не надышишься, Глеб бодро выпрыгнул из машины и пошел навстречу отцовскому другу.
— Привет, Дим Петрович. Сто зим, да? Обнимемся?
Геллер раскрыл руки, еще капельку надеясь, что Дима не заметит повреждений на своей машине. И он действительно собирался обнять Глеба, но отвлекла Алиса, которая хлопнула дверцей джипа. Дима не мог не заценить юную красотку, а потом скользнул взглядом по бамперу.
— Твою мать, Геллер, — заорал он, разглядев разбитую фару и добавил, — долбаный ты кусок еврейского дерьма!
Токарев дернулся, пытаясь схватить парня за грудки, но Глеб успел отпрыгнуть.
— Дим Петрович, это расизм. Ты в курсе? — не удержался Геллер.
— Это антисемитизм, двоечник, — продолжал лаять Дима, пытаясь прихватить Глеба за плечо, но тот удачно уклонялся, — Можешь приписать мне еще и геноцид, потому что я собираюсь оторвать твою пустую башку за то, что разбил мою тачку. А потом и батю твоего, недоумка, четвертую.
— Папу-то за что?
— За то, что разрешил тебе, руки из жопы, взять мою машину.
— Ты же мне сам разрешал, — напомнил Глеб.
— Это было один раз. И я был пьян.
— Ты не бухаешь до такого состояния, — снова напомнил Глеб, — И это было раз десять.
— Ты в кого такой умный, качок? В батю что ли?
— Неа, сам в себя.
— Главное, что не сам с собою.
Казалось, Дима все же сменил гнев на милость и решил не убивать. Но он таки поймал горе-водителя. Как и отец в день встречи, зажал шею Глеба подмышкой, повел к веранде.
Алиса совсем растерялась. Она понятия не имела, как реагировать, поплелась следом. На веранде уже стояли Настя, Саша и незнакомая женщина. Именно она первая вступилась за Глеба.
— Дим. Пусти его. Ну стукнул Глебка твой чермет. Трагедия тоже мне.
— Саш, ты шутишь? Это моя машина. Моя любимая машина. А он ее…
Алиса не сразу поняла, что Токарев обращается не к отцу Глеба.
— Твоя любимая машина полгода тут стоит. И пес бы с ней.
— Ничего не знаю, — настаивал Дима, отпустив, наконец, Глеба, но растрепав и помяв его хорошенько, — Пусть восстанавливает за свои бабки. Мажор московский.
— О боже.
— И не закатывай глаза, Саш. Это же наша машина. Мы же в ней… — Токарев подвигал бровями, — … чего только не вытворяли по молодости.
Геллеры хмыкнули все трое, Алиса зарделась, поняв намек. И только жена Димы, которую, видимо, звали Сашей, разозлилась.
— Ты меня с кем-то путаешь, родной. Не было ничего такого в «драконе».
— Да ну. Шутишь? — он втянул голову, понимая, что облажался.
— В Жуке было.
— Уф, да. В Жуке. Я перепутал.
— Склероз, Диман? — не мог не поддеть старший Геллер — Годы уже не те.
— Пошел ты. А ты машину мне починишь, — ткнул пальцем в Глеба.
— Я понял-понял, — кивнул тот.
— Эх, но я рад тебя видеть, пацан.
Он, наконец, сгреб Глеба в полноценные объятия. Саша погадила парня по спине, а потом подставила щеку.
— И я рада.
— Взаимно, — улыбнулся ей Глеб, — Познакомьтесь, кстати. Это Алиса. Алис, это Дима и Саша Токаревы.
Все встало на свои места, и Алиса немного расслабилась. Она попыталась уточнить отчества Токаревых, но оба они, как и отец Глеба, отказались величаться по батюшке. Особенно Дима. Он, разумеется, выдал свое коронное: «Какой я тебе, к херам, Петрович».
Алиса прошмыгнула в комнату, чтобы не вливаться в компанию хозяев дома. Не хотелось снова уточнять, что она подруга Миши, а не Глеба. А такой вопрос явно назревал.
Глеб же с удовольствием последовал на кухню за Настей и Токаревыми, но у входа в дом его притормозил отец, закрыв дорогу.
— Ты цел? — спросил он, обеспокоенно рассматривая лицо сына.
— Да, порядок. Немного струхнул, но уже успокоился.
— Алиса?
— То же самое.
— Что вообще случилось?
— Не справился с управлением.
Саша нахмурился. Он прекрасно знал, что Глеб часто гонял на Диминой машине. Несколько раз даже видел и верил, что тот вполне уверенно справляется с полным приводом и самой паршивой дорогой.
— Где вы были вообще?
— Купаться ездили.
— Алиса без купальника, — подметил Саша в традициях Эркюля Пуаро, — Она вроде бегать в обед уходила в той же одежде?
— Пап, тебе докопаться не до кого? — вспылил Глеб, — Что за допрос? Дай пройду. Пить хочу, да и поесть не отказался бы.
Саша подвинулся, пропуская его в дом.
На кухне шли жаркие дебаты. Дима изо всех сил придумывал наказание для Глеба, а Саша и Настя пытались унять его жажду мщения. Всех быстро помирил старший Геллер. Пока Глеб заглатывал еду, как удав, отец предложил ему сделать сто берпи. Стандартная кара для опоздавших на тренировку. Глебу не составило бы труда их отпрыгать, но он заныл для приличия. Дима повелся на этот показательный скулеж и начал с энтузиазмом настаивать.
Когда Геб насытился и немного переварил пищу, все вышли на улицу, чтобы стать свидетелями исполнения приговора.
Геллер разбил сотню на четыре по двадцать пять. Брал паузу в минуту, а потом приступал снова. Пока он скакал, Дима и Саша бурно спорили, правильно ли он распределил повторения. Токарев настаивал, что надо прыгать по десять, но меньше отдыхать. Геллер втирал ему про кислородный долг и другие премудрости. Без толку, разумеется.
В итоге, когда Глеб закончил, они решили зарубиться друг с другом. На шум и движуху сбежались все, кто жил на базе. Только Алиса сидела в комнате, как сыч, боясь даже нос высунуть, хотя ей безумно хотелось посмотреть на стихийные соревнования. Миша звонил дважды, сначала звал на ужин к родителям, потом на пиво в пабе с сестрой. Алиса в который раз отказалась и обрадовалась, что он не стал настаивать и уговаривать. После того, как она переспала с Глебом, стало очевидно, что не стоит знакомиться с Мишиными родителями. Миронова продолжала цепляться за стабильные и спокойные отношения с Симоновым, но сил на смотрины у нее не было. Боялась, что сорвется, не выдержит. И не зря.
На реке с Глебом ее слабость стала более чем очевидной. Не отпускала щемящая сладкая боль. Она хотела его касаний, его поцелуев, его всего целиком. Словно той ночью Геллер активировал проклятие, и теперь она обречена отвечать ему взаимностью.
Поэтому Алиса сидела по вечерам в комнате или болтала с Настей и Сашей. Они ей очень-очень нравились. Отец Глеба травил спортивные байки, рассказывал, как начинал сам в кроссфите, часто советовал Алисе дельные вещи по питанию и технике. Настя… Она была так же открыта и дружелюбна, но Алису все время напрягало, что она знала о ней и Глебе. Или догадывалась. В то утро они не очень выбирали выражения, явно перегибая палку. Настя ничего об этом не говорила, даже не намекала. Она вела себя свободно, а вот Алиса вечно дергалась в ее присутствии.
Поэтому, когда за ней пришла Настя, Миронова вздрогнула, напряглась.
— Пойдем, — велела хозяйка базы без преамбул, — там сейчас такое начнется. Они уже жмут, а скоро и становой начнут меряться.
Увидев на лице девушки муки творческих отговорок, Настя добавила:
— Отказы не принимаются. В Москве будешь киснуть. Тут — веселье.
Алисе ничего не оставалось, как натянуть кроссовки и последовать за ней во двор. Не пожалела. Наказание Глеба превратилось в стихийное соревнование. Народ разделился на команды. Алиса оказалась в связке с Глебом, Токаревым и Настей. Делились по принципу два старика в команде. Соревновались по трем дисциплинам: жим, бег, подтягивания.
Напряжение между ними словно рассеялось. Спорт и командный дух отодвинули на второй план личные трения и переживания. Алиса вопила во все горло, болея за Глеба во время упражнений. Лупила по ладони изо всех сил, когда он заканчивал, и крепко обнимала, если выигрывал.
Хотя Саша Токарева кудахтала и скакала вокруг мужа, он показал всем молодым класс, пожав больше всех. Пятьсот метров быстрее всех пробежал младший Геллер, а Алиса удивила народ, добив нужное команде количество подтягиваний потрясающе красивым баттерфляем.
— Это я ее научил, — похвастался Глеб отцу.
— Не Миша? — старший Геллер задрал бровь.
Глеб, оставив этот вопрос без ответа, пошел выразить восхищение Алисе.
Потом еще долго спорили, кто выиграл. Судейства как такового не было, но все самовыразились, получили заряд адреналина и позитива. Отметить решили гриль-вечеринкой на открытом воздухе.
Утомленные дополнительной дозой нагрузок, (а кто-то и возрастом) атлеты и гости разошлись по комнатам задолго до полуночи.
Глебу не спалось. Он ворочался с боку на бок, но так и не мог уснуть, хотя устал не меньше остальных. Пошел на кухню, попить воды. Почти не удивился, увидев там Алису, которая стояла у открытого окна, впитывая прохладу. В сумраке июньской ночи она была похожа на нимфу, которую боги сами велели соблазнить. Глеб напомнил себе, что она ему не принадлежит, что она решила быть с Мишей. Умнее было бы уйти, оставив ее в покое. Но когда он поступал по уму, если дело касалось Лисички?
— Не спится? — тихо спросил он, наливая себе воды.
— Жарко, — отозвалась она, не оборачиваясь, тоже глотнула из стакана.
— Здорово зарубились сегодня, да?
— Офигенно.
— Ты ведь первый раз участвовала в таком?
— Первый.
— Почему? В Джедае часто народ соревнуется.
— Не знаю. Времени не было. Да и какой из меня атлет? Я для себя занимаюсь.
— Иногда надо. Весело же. В этом вся суть кроссфита.
— Меряться членами? — не сдержалась Алиса.
— Типа того.
Глеб ухмыльнулся.
— Мне не надо, — уперлась она, — Один раз — да, весело. Но я люблю стабильность.
Кажется, говорила не о тренировках.
— Ради чего тогда ты тренишь?
— Чтобы хорошо себя чувствовать, быть в форме.
— И адреналин тут не причем? То чувство, когда ты побеждаешь не других, а себя. Разве это получишь на обычной тренировке?
— Да.
— Но не так остро.
Он подошел почти вплотную, почти касался губами уха, продолжая говорить:
— Не так глубоко, не так сильно. Тебе нравится это, Лисичка. Ты не сможешь без этого.
— Смогу, — упрямилась она.
— Зачем?
— На адреналине легко заработать травму.
— Ты можешь выйти из дома, споткнуться на ровном месте и упасть, заработав такую же травму. Поэтому будешь дома сидеть?
— Буду.
Глеб не выдержал, развернул ее к себе лицом.
— Не будешь, — рыкнул он.
Алиса уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. Глеб почти не чувствовал ее усилий. Он целовал ее лицо, брал в плен губы, крепко сжимал плечи, растирал кожу спины, забираясь ладонями под майку. Он ничего не говорил. Все было сказано. Устал давить на нее, доказывать. Напрямую и иносказательно. Он просто устал. Он просто хотел ее сейчас. Хотел всегда. Знал, что она хотела. И пользовался этим. Брал. Воровал. Словно пытался надышаться перед смертью, зная, что болен. Или, что она больна.
Алиса боролась собой с переменным успехом. Она то отталкивала Глеба, то прижимала к себе, то вонзала ногти в его кожу от переизбытка страсти, то лупила изо всех сил. Стонала сквозь всхлипы беспомощности. Она обожала его и ненавидела в этом момент.
— Глеб, не надо. Пожалуйста, Глебушка. Нет, нет, нет, — повторяла Алиса, как заведенная, — Не надо, не надо, не надо.
Но Глеб ее словно не слышал. Он не желал слушать. Только чувствовал. То ли уговаривал ее, что это последний раз. То ли пытался так договориться с самим собой. Он помнил все, что говорила Алиса. Помнил про Мишку. Но, как и дома, той ночью, все это не имело значения. Он просто хотел ее. Вцепился, как коршун в добычу. Как клещ в жертву. И не отпускал. Пил ее, мучил, изводил. Рвал себе душу в клочья, но не мог остановиться.
Геллер подхватил Алису, усаживая на столешницу. Она развела ноги в стороны, чтобы он устроился между них, притянула к себе, но все еще продолжала лепетать:
— Нет-нет-нет…
Дергала его за волосы, чтобы отодрать голодный рот от своей кожи, но он не поддавался. Алиса хныкала от мучительного удовольствия, снова загребая белокурые пряди пальцами, подставляя шею и плечи кусачим поцелуям.
— Нет-нет-нет.
Она заерзала, подвинулась ближе, скользнула рукой по торсу Глеба. Ладонь нырнула за резинку трусов. Геллер завыл, хрипя и кашляя, чтобы приглушить звук. Он поднял голову, чтобы взглянуть на нее.
— Я…
Что он хотел сказать, Алиса не узнала, потому что вспыхнул свет. Он ослепил их, как комета, как знамение, как огненный всполох карающего меча.
Алиса едва не упала, спрыгивая со столешницы, чтобы спрятаться за широкой спиной Геллера. С трудом, но различила в дверях кухни силуэт скудно одетого мужчины, в котором узнала отца Глеба. Присутствие и его жены она поняла по голосу.
— Ох, боже мой, — вскрикнула Настя, утыкаясь в плечо Саши, чтобы не видеть, как эрекция оттопырила боксеры Глеба, — Глаза! Мои глаза!
Почти сразу она пришла в себя и начала выпихивать мужа из кухни, приговаривая:
— Бог с ним, с творогом, Саш. Как-то и есть расхотелось. Пойдем, мы тут лишние. Помешали…
Но куда там? Старший Геллер буквально врос в пол собственной кухни. Как ни пыталась Настя, а сдвинуть его не могла.
Саша смотрел на сына во все глаза. Глеб, продолжая закрывать собой Алису, тоже не прятал взгляда.
— Глеб, мать твою! — взревел Геллер.
— Саш, тихо. Ради всего святого! Хочешь весь дом разбудить? — цыкнула Настя.
Далее Саша громким злобным шёпотом несколько минут описывал поврежденный ум сына, используя самые крепкие выражения.
Алиса тихонько поскуливала. Она понятия не имела, что хозяин дома, всегда интеллигентный и доброжелательный, вообще знает такие фигуры речи из великого и могучего. Даже Глеб не ожидал подобного от отца, который всегда умудрялся полоскать ему мозг на литературном русском. Пару раз он слышал, как батюшка поминал собаку женского пола, когда навалилась налоговая проверка одновременно на журнал и клуб. Глеб думал, что тогда Саша был в бешенстве. Нет, он всего лишь был зол и раздосадован. А в бешенстве он пребывал сейчас.
Исчерпав эпитеты и метафоры, старший Геллер выдал:
— Она, черт дери, девушка твоего друга. Твоего лучшего, **ядь, друга.
— Я в курсе, — огрызнулся Глеб, наконец, очнувшись, чтобы вставить слово.
— Так чего же ты творишь, Казанова неугомонный? Ты же…
— Ну, давай, скажи! — теперь Глеб повысил голос, — На языке же вертится. Не стесняйся. Говори! Я же, как мать, да?
— Ох, боже мой.
Саша провел по лицу ладонью. Казалось, слова сына выбили у него почву из-под ног.
— Думаешь, я сам не понимаю? Паршивая аналогия, но ведь так и есть, — продолжал Глеб, — Два друга и одна женщина. История повторяется.
— Хватит! — осадила их Настя.
Она перестала цепляться за мужа, пересекла кухню, бесцеремонно схватила Алису за руку, вытаскивая из-за Глеба, потащила ее к выходу, бросив по дороге:
— Вы двое не угомонитесь, конечно, пока не наговорите друг другу гадостей, но девочке это слушать не надо. Не орите! — закрывая плотно дверь.
Она отвела ее за руку к комнате хостела.
— Иди спать.
Алиса всхлипнула, хотела что-то сказать. Не знала, что, но рот открыла. Настя оборвала ее.
— Не надо, Алис. Просто иди спать. Утро вечера мудренее.
Подтолкнув ее к спальне, Настя сама пошла к лестнице, что вела наверх к хозяйским комнатам.
Алиса не посмела ослушаться. Она залезла в постель, накрылась одеялом с головой. Ее всю трясло от нервов и сдерживаемых рыданий. Остаток ночи она прислушивалась к голосам и шорохам. Рано утром, справившись с дребезжанием в голосе, позвонила Мише. Наговорила какой-то ерунды о работе, угрозе увольнения, срочном возвращении в Москву. Симонов пытался расспросить, но она только твердила, что нужно срочно ехать. Он забрал ее еще до общего подъема. Не прощаясь с хозяевами, Алиса сбежала.