— О! Замолчи! — воскликнул Дидье. — Пощади нас.
Из чистого садизма Луи бросился описывать подробности одну ужаснее другой Мы вынуждены были заткнуть уши. В лесу мы остановились у самого пруда. Мужчины стали кидать мешки, которые долго прыгали по воде, прежде чем утонуть.
— Жозе не рассказала тебе еще о последнем чудачестве Юлиуса А. Крама? — поинтересовался Дидье.
— Нет, — ответила я. — Напрочь забыла.
В этом момент Луи как раз собирался бросить камень и стоял чуть пригнувшись. Не меняя позы, он обернулся и спросил:
— И что же это за чудачество?
— Юлиус решил финансировать журнал, в котором работает Жозе, — объявил Дидье. — И эта молодая женщина, которая только что смотрела, как телится корова, скоро будет решать судьбы современной живописи и скульптуры.
— Ты смотри, надо же… — проговорил Луи.
Затем он резко дернул рукой и камешек, прежде чем исчезнуть, подскочил раз пять или шесть по стеклянной глади озера.
— Неплохо, — отметил он, довольный собой. — Это большая ответственность, не так ли?
Он взглянул на меня, и неожиданно мои смутные будущие обязанности предстали передо мной полными суетного тщеславия и опасности По какому праву я согласилась выносить приговор творениям других, если сама не была уверена в собственном мнении? Я просто сошла с ума. И взгляд Луи заставил меня понять это.
— Дидье представил все немного иначе, — сказала я. — На деле я не буду заниматься критикой. Я буду лишь говорить о том, что мне нравится, что меня восхищает.
— Ты сумасшедшая, но вовсе не поэтому, — сказал Луи. — Неужели ты не отдаешь себе отчета, что за твои слова, как впрочем и за молчание, тебе будет платить Юлиус А. Крам?
— Нет, Дюкре, — возразила я.
— Он будет платить посредством Дюкре, — поправился Луи. — Ты не можешь на это согласиться.
Я смотрела на него, смотрела на Дидье, который опустил глаза, смутившись, что коснулся этой темы. Я занервничала. Как тогда, в «Пон-Руаль», я вдруг увидела в нем врага, судью, пуританина. Моего прекрасного возлюбленного больше не было.
— Вот уже три месяца я работаю в журнале, — сказала я. — Может быть, мне не хватает опыта, но я зарабатываю этим на жизнь, к тому же эта работа мне нравится. Мне глубоко плевать, кто мне платит Дюкре или Юлиус.
— А мне не наплевать, — ответил Луи.
Он нагнулся и подобрал с земли камешек. У него было жесткое лицо. Мне пришла в голову глупая мысль, что сейчас он запустит этим камнем мне прямо в лицо.
— Все думают, что я любовница Юлиуса, — сказала я. — Во всяком случае все думают, что он меня содержит.
— Такое положение вещей тоже должно измениться, — прервал меня Луи. — И как можно скорее.
Но что в конце концов он хотел изменить? Париж — большой город. Никакой четкости, лишь смутные уловки и кажущиеся реалии питали его среду. Но я, я принадлежала Луи и только ему. И он знал об этом. Или же он хотел, чтобы я восхищалась только им одним? Неужели он хотел, чтобы я отказалась от своих одиноких прогулок по музеям, выставкам и улицам города? Неужели он был не в силах понять, что некий голубой оттенок на холсте или некая форма восхищает меня не меньше, чем новорожденный теленок? Так же как под его взглядом я ощущала себя более живой и настоящей, я видела природу ярче и полнее через взгляд художника. Неужели я вырожденка, синий чулок, или у меня слишком много претензий? Во всяком случае с меня было довольно. Мне уже не восемнадцать лет, и я больше не ищу Пигмалиона, пусть даже в лице ветеринара. Я стояла и переживала эти мысли, глядя на дорогу, которую не видела. Луи взял меня за руку.
— Не нервничай, — сказал он. — Всему свое время.
Затем он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ. В это мгновение я поклялась себе навсегда остаться рядом с ним и посвятить свою жизнь разведению коров. Очевидно, Дидье, который все это время не проронил и слова, почувствовал перемену в моем настроении и, облегченно вздохнув, принялся насвистывать «Жизнь в розовом». В этот вечер и эту ночь, если, конечно, у нас будет время, если наши тела, столь жадные до наслаждения, столь боящиеся разъединиться, оставят нам время, мы поговорим об этом. Но в своей трусости и сладострастии, я уже понимала, что ни я, ни он — мы не позволим проскользнуть между нами ничему, ни единому слову, если, конечно, это не будут слова любви.
18
— Я не могу ехать в Лондон, — сказала я. — Я не могу уехать завтра.
— Постойте, — ответил Юлиус. — В пятницу, субботу и понедельник торги в Сотбисе. А так как Дюкре настаивает, чтобы именно вы поехали на…
Мы сидели на террасе у «Александра», и к нам только что присоединилась Ирен Дебу.
— Вы не любите Лондон? — спросила она. Между тем это очень красивый город, а аукционы Сотбис представляют собой очень волнующее зрелище. Возьмите с собой Дидье, если боитесь заскучать.
Я сопротивлялась. Послезавтра должен был приехать Луи, и я очень сомневалась, что он с радостью примет предложение сопровождать меня. Вот уже пять вечеров подряд мы говорили с ним по телефону и строили планы, как разобьем, наконец, бивуак на два дня в нашей квартире на улице Бургонь, будем сидеть и слушать в темноте пластинки. Он не захочет садиться в самолет, останавливаться в отеле, смотреть картины. Он не захочет ничего, кроме меня.
— Я вас не понимаю, — сказала Ирен Дебу.
— Это точно, — быстро ответила я.
Я видела, как она покраснела от гнева. В последнее время я редко встречалась с ней и ее приближенными. Мы подолгу засиживались в редакции, охваченные творческим энтузиазмом, а потом я сразу шла домой. Дома я кормила собаку, ела сама и тут же засыпала после звонка Луи. Юлиус часто приезжал завтракать в небольшой ресторанчик недалеко от редакции. Казалось, он загорелся новым проектом не меньше нас. Он даже возил с собой в машине, подобно прилежному ученику, книги и альбомы по искусству, которые ему рекомендовал Дюкре. Он даже настоял на том, чтобы предоставить мне из своей конторы небольшой автомобильчик, чтобы мы с собакой чувствовали бы себя более комфортно.
Но в тот день я действительно попала в ловушку. Мне нужно было четко и ясно сказать «нет» на предложение поехать в Лондон. И не просто сказать, но и объяснить причину своего отказа. И присутствие мадам Дебу не только не смущало меня, а наоборот облегчало задачу. Она, конечно, превратит мою историю любви в анекдот, в маленькую интрижку, немного досадную. И этим своим обвинением в легкомыслии она должна была облегчить мне исповедь.
— Дидье тоже не может. Мы ждем его брата, Луи, который должен приехать в Париж на два дня.
При этих словах Юлиус не повел и бровью, зато мадам Дебу даже подпрыгнула на стуле. Она оглядела меня с ног до головы, а потом сурово посмотрела на Юлиуса.
— Луи Дале? — спросила она. — А это что за история, Юлиус? Вы в курсе?
Воцарилось молчание, которое Юлиус похоже не собирался нарушить. Он смотрел на свои руки.
— Юлиус совершенно не в курсе, — ответила я с вызовом. — Я познакомилась с Луи совсем недавно. Вы знаете, это он подарил мне собаку. Короче, он будет в эти выходные в Париже, и я не хочу ехать в Лондон.
Ирен Дебу разразилась пронзительным хохотом.
— Чушь, — сказала она. — Просто чушь.
— Моя дорогая Ирен, — начал Юлиус. — Если вас это не обидит, то я бы предпочел обсудить это с Жозе чуть позже. Мне кажется, что будет удобнее…
— Мне тоже, — заявила она. — Можете приступить к обсуждению прямо сейчас, если хотите. А я ухожу.
Она вскочила со стула и умчалась с такой скоростью, что Юлиус едва успел привстать, чтобы попрощаться.
— Вот это да, — сказала я. — Что это с ней?
— А с ней то, — сказал Юлиус, — что она думала, — как впрочем и я, — что вы очень любите свою работу, что вы ухватитесь за представившуюся вам прекрасную возможность, что вы не пренебрежете ею ради какого-то незнакомца. По сути, Ирен, несмотря на все свои недостатки, любит вас. Просто она не знает, с какой легкостью вы увлекаетесь.
— О ком это вы говорите?
— Об этом Луи Дале, — спокойно ответил Юлиус. — О нем и еще о том пианисте из Нассо.