Рыжие англичане не похожи на рыжих русских. Рыжина отца Честера носила шоколадный оттенок. Или каштановый. Белая, мгновенно обгорающая кожа. Веснушки по всему полю. Яркие губы. Шоколадно-каштановая волна в волосах. Категорически беззащитный синий взгляд. Желание усыновить и кормить грудью викарий рождал во всех женщинах, начиная с категории ноль плюс. А в остальном: тридцать один год, метр девяносто — рост, вес — килограмм девяносто пять, не меньше. Широковат в кости. Плавки позволяют оценить библейские места весьма положительно.
Вторые сутки он канается на тему наших с ним отношений. Быть или не быть. Вечный британский вопрос.
— Катерина зовет тебя сегодня на банкет? — как-то криво построил фразу Чез. Сидел под навесом возле крошечного синего бассейна. Там плескался катин младший. Розовощекий блонд. Колька или Кольша, как она его называла. Видно, отец его вышел из Сибири, как Ермак. И снова зашел. Средний мальчишка, чуть помладше Кирюши, чернел откровенно кавказскими кудрями. Нос и цвет кожи туда же. Панамка стояла на его шевелюре сверху чистой декорацией. Щекотал братана в розовую пятку под мелкой водой. Сама блогерша и колумнистка стрекотала кнопками ноута тут же на пластике лежака.
— Ты к кому обращаешься? — все всегда видит и замечает вокруг быстрая Катя. Выстукивает параллельно диалогу очередную фейк-бомбу в сети.
— К Лоле, — мягкая улыбка чарующего тембра.
— Она спит. Хотела бы я знать, чем вы занимались до пяти утра. Нет! Я не хочу этого знать, — женщина славилась резкими разворотами на сто восемьдесят. И по жизни и в литературе. — Это ваши дела, преподобный. Вечером все идем на очередной местный сходняк. Вход обязателен с детьми, карманными собачками и священниками. Платья и штаны в пол. Улыбнись, дорогой. Про священников я пошутила.
Я слушала их болтовню, укрыв надежно глаза зеркальными очками. Как бы спала на белом пластиковом топчане слева от Честера. Смотрела, как у кромки воды общается с очередным пляжным красавчиком девочка Наташа. Вот он поправил лямку купальника на ее плече. Ухмыляется. Лет двадцать кавалеру. Неужели не видит? Ей же больше пятнадцати не дашь. При неполных тринадцати. Или видит? Или мне мерещится всякая фигня? А он просто болтает с симпатичной девчонкой, как любой нормальный человек. Что на меня нашло?
— Ты спишь? — Чез подобрался ко мне близко. Запах сандала и молочного шоколада. Сладкоежка.
— Нет, — я видела сквозь зеркала очков, как он смотрит на мой живот. Губы облизнул. Пересыхают, видно. — Я не пойду сегодня с вами. Я работаю.
— Уволься. Нанимаю тебя няней. Будешь жить с нами в люксе. Сэкономишь на жилье и заработаешь, — Катя все знала о том, как лучше для всех. Как иные быстро принимают решения.
— Спасибо. Но я не могу. Дядя Гриша…
— Переживет без тебя этот вечер старый алкоголик! — Катерина была несокрушима в своем материнском эгоизме. — Нам ты нужнее! А вдруг снова пожар или потоп? Кто спасет моих детей?!
Наша компания долго ехала в такси. Полтора часа, не меньше. Увидев за стеклом машины проплывающие мимо колонны и фронтоны, чуть не застонала в голос от досады. Автомобиль приземлился и встал, как пень, качнув всех синхронно вперед. Тот самый дворец культуры, где я так мило провела время две недели назад. Теперь я входила сюда с парадного крыльца. Благопристойное общество гостей. Штаны и платья в пол. Мне досталось синее.
Я снова застукала Наташу с дымящейся сигаретой в руке рядом с официантом позади дома. Сама пришла сюда за тем же самым. На этот раз она не спешила прятаться.
— Если я не заложила тебя в прошлый раз, то ты решила, что теперь все можно? — спросила я делано-равнодушно.
Официант оглянулся, и я его узнала. А он меня. Глядел на мою фигуру внутри длинного платья цвета электрик с удивлением. Словно я с маскарада сбежала.
— Привет, — откровенно рад встрече. — Не танцуешь больше?
Тыкает и не спешит признавать во мне гостью дома. Намекает на артистическое прошлое.
— Нет. Пою. Наталья иди к маме, — я тоже хотела уйти.
— Кот вышел из больнички. Передать ему привет? — парнишка ласково ухмылялся. Видел мои застольные подвиги с рыжими жонглерами в прошлую субботу. Таскал нам водку и пил сам рядом. Царапина на моей щеке зажила.
— Передай. Скажи, что в следующий раз мой папик уложит его на кладбище.
Я ровной походкой двинула на хозяйскую половину особняка. Руки тряслись.
— Здесь не курят, — услышала я в спину. Гуров. И этот здесь, Как не уходила.
Я медленно обернулась. Затянулась сигаретой так, словно она была последней трубкой мира. Очень надеялась, что выгляжу независимо.
— Каждый раз, когда я вижу вас, Лола, вы меня удивляете. Здравствуйте, — он протянул мне руку. Смотрел в глаза серо. Что это?
— Добрый вечер, — я вложила пальцы в сухую ладонь. Гуров не спеша поднес мою руку к губам. Ого! Перезагрузка?
— Красивое платье. Вам очень идет, — он еще не отпустил мои пальцы. И держался строго своего всегдашнего «вы».
— Спасибо. Если позволите. Я вернусь к своим друзьям, — я высвободилась и пошла к большой, яркой и шумной компании, центром которой были душка-викарий и хозяйка дома. Встала позади. Гуров остановился рядом.
— Лола, я бы хотел… — начал он говорить и не успел.
— О, Лев Иванович, идите сюда! — хозяйка с властно-уважительной простотой, как умеют только очень состоятельные люди, пригласила генерала в центр. Тот неожиданно нашел мою руку и, взяв под локоть, повел рядом с собой.
— Прелестная у вас спутница, Лев Иванович, — улыбнулась дама, похвалив меня, как булавку на галстуке. Быстрый женский взгляд щупом от макушки до каблуков. Нет. Фейс-контроль я не прошла. — Рассудите нас, сделайте милость. Как, по-вашему, кинуться в огонь, спасая чужую жизнь, это благородный поступок или безответственное безрассудство? — если бы могла, она взглядом захлопнула бы меня в кладовке. К швабрам и пылесосам. Улыбалась поверх досады отлично сделанным лицом. Что-то явно сдвинулось в композиции ее вечера. Не в ту сторону.
— Все зависит от результата. Если спасение удалось, то это, без сомнения, благородный поступок. Если все умерли, то тогда это сплошные неприятности, из которых мучительная смерть в огне — самая легкая, — улыбнулся Гуров тонкими губами. Черный юмор, ну надо же.
— Или грудь в крестах, или голова в кустах. Я правильно говорю? — влез в разговор Честер. Похоже, он один среди сегодняшних гостей был в теме пожаров и спасений.
— Говорите вы правильно. Но не очень к месту, простите, — хозяйка обернулась от генерала к викарию. Выпустила нежность из черных глаз. Чез хлопал пушистыми ресницами с обезоруживающей прямотой.
— Спасти ребенка из горящего дома — подвиг самый настоящий. В любом обществе и стране такие люди называются героями, — высказался викарий, с любопытством разглядывая нашу с генералом парочку. — Разве у вас это не так?
— Конечно, так, преподобный Честер, — проворковала хозяйка праздника, просовывая ладошку ему под руку. — Но разве не правильнее было бы дождаться специалистов?
— Стоять и ждать, пока ребенка накроет горящим потолком? Я ведь сам там был и растерялся. Как и все. В том числе и охрана, которая обязана следить за порядком. Тоже решил, что тушить пожар должны специалисты, как вы их назвали. И только один человек подумал о маленьком мальчике внутри. Юная девушка. Рискнула жизнью своей и спасла ребенка. О чем тут теперь рассуждать? Дело сделано и, слава тебе, Господи, все живы, — Честер улыбнулся широко и искренне, как немногие умеют здесь.
— Вы говорите о пожаре на детском празднике в среду? Мне докладывали. Случай действительно редкий по своей отваге и исключительному везению. Безумству храбрых поем мы славу, — снисходительно рассмеялся Гуров, слегка проведя пальцами по моей руке на своем локте. Я мечтала провалиться сквозь землю или хотя бы слинять в туалет.
— Да! Как это верно, генерал, — сразу поменяла направление дама, цепко держа в наманекюренных лапках локоть английского святого отца. — Как прекрасно вы сказали! Безумству храбрых…
— Увы. Это не я. Но сказано неплохо, признаю, — генерал небрежно разрешил древнему классику помочь с цитатой.
— Да, прекрасно сказано. Жаль, что имени отважной спасительницы мы не знаем. Поистине, такой благородный поступок достоин наказания, — хрипловато- интимно рассмеялась хозяйка в лицо викария.
Я впилась в лицо добряка Чеза огромными глазами. Заткнись! Он сморгнул. И чуть улыбнулся синим взглядом. Неужели дошло? Кивнул.
— Господь видит. Остальное не так важно, — отделался подходящей случаю фразой. — Почему наказания?
— Это шутка, милый отец Честер. Пора к столу! Прошу вас, господа.
— Все-таки, вы странно шутите здесь, — заметил негромко британец. Поглядывал, как Гуров, светски беседуя с хозяйкой, ведет меня к центральной точке местного гостеприимства. Тот держал за руку крепко. Хоть дерись.
Катя сделала большие глаза, когда я проходила мимо нее и детей к главному столу. Я дернулась в ее сторону. Гуров сжал теснее мои пальцы на своей согнутой руке. Катерина незаметно показала открытую ладонь. Все нормально, мол, давай, давай.
Давай? Я ныла сама с собой всю эту неделю. Я угробила дружбу с двумя отличными парнями, парясь над выходкой этого самодовольного, все знающего про жизнь придурка! Я совсем не тот человек? Ты ошибся, Гуров? Ну-ну.
— Присаживайтесь, Лев Иванович. Познакомьте нас со своей спутницей, — радушная хозяйка широко провела рукой над главным в этой пафосной вечеринке столом. Ешьте, дорогие гости, тут все свежее.
— Моя старая подруга Лола, — пошутил веселый сегодня генерал. Отодвинул для меня стул, обогнав лакея.
— Мне нужно в дамскую комнату, — объявила я, не стесняясь, и ушла. Возвращаться к их крокодильским улыбкам и деликатесам не собиралась. Хватит с меня генеральских закидонов.
Наташка целовалась с тем самым официантом. Он притер ее к стене узкого коридора между господской половиной дома и службами. Я громко хлопнула дверью туалета. Он отскочил.
— Краев не видишь, малый! Ей только двенадцать. Присесть охота? — прошипела я. Нифига мне не мерещится. Так и есть. Что-то происходит с девчонкой. Что-то очень знакомое.
— Я тут не причем. Она сама, — бормотал испугано парень. Отодвинулся в самый конец прохода.
— Ноги делай быстро, пока я добрая. Или…
— Все-все, — он исчез.
— Почему ты все время лезешь? Отвали от меня! — громко, не стесняясь орала Наталья. Публики ей явно не хватало. Зрителей и скандала. Ясно.
— Развлекаешься? О человеке подумала? Его же могут посадить. Статья не самая веселая, — сказала я, машинально вытаскивая сигареты.
— Да плевать мне! Посадят и хорошо! Просто отлично! Пусть их всех пересажают! — зло и громко бросала слова в меня девчонка.
— Понятно. Постой рядом, пока я курю. Не мечтай, тебе сигарету не дам. Сейчас вернемся в зал. Тихо-спокойно едим и возвращаемся обратно. Дома я расскажу тебе историю. Если твоя круче, то потом ты удивишь меня. Но только, если твоя круче! Поняла? Все. Стой и нюхай дым.
Мы уселись на узкий пролет лестницы для прислуги в закоулках отеля. Ею никто не пользовался. Неудобно. У меня был ключ. Наташа втихаря допивала весь вечер шампанское со стола. Я видела. Не мешала, когда она початую бутылку умыкнула, спрятав в сумку с подгузниками. Удивляло только, что вездесущая Катерина пропустила этот момент в биографии старшей дочери. Теперь эта пузатая асти мартини стояла между нами на бетоне пыльных ступеней. Наталья отхлебнула из горлышка. Прорвало.
Он, разумеется, был самый красивый в школе и старше ее. Нравился всем девчонкам. Понятное дело, она влюбилась без памяти, как все. И соврала, что ей почти шестнадцать. Идиот. Без глаз и мозгов. Уговорил на Новый год. Сказал, что без этого настоящей любви не бывает. Совал ей свой скользкий член в руки, между ног. Ничего не сделал толком. И убил все в момент. Потом хвастался одноклассникам, что получилось. Разразился непонятный скандал. Без имен, зато с намеками. Активная всегда Катерина перевела дочь в другую школу, так и не разобравшись в спешке, что произошло. Теперь бедная Наташка вообразила, что не нравится мужчинам. Никак, никогда и никаким. Двенадцать лет. Дурочка. Я вытирала сопли и говорила положенные слова. Успокоила и замазала сладким враньем пополам с мартини душевную детскую брешь. Подняла ее уставшее, зареванное тельце на ноги и увела спать. Баю-бай, малышка, пусть тебе приснится заяц на велосипеде. Поцеловала в лоб, слушая спокойное дыхание. Слава богу, что она начала рассказывать свою историю первой. Иначе, наслушалась бы от меня такого, что ни приведи господь.
Честер сидел в гостиной. Я не сразу заметила его темную фигуру в углу большого дивана, разрезавшего зал пополам.
— Уснула? — тихо спросил, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Здесь викарий ночевал. Простынь и подушка в углу белели на фоне одетого в черное мужчины. Половинка луны заглядывала в незашторенное окно. Второй час ночи. Час Быка, как любил когда-то прикалываться Олег.
— Да, — села рядом, держа недопитую зеленую бутылку в левой руке. — Банальности станешь вещать, как всегда?
— Ты сердишься, — улыбнулся он своим красивым голосом.
— Я злюсь, — резко расставила акценты. Надоел этот святоша. Банальности — это еще деликатно с моей стороны.
— А как же тот, о ком ты хотела молиться в церкви?
— Нет его. Не существует наяву. Мечта, как та снегурочка, — я залпом допила шампанское из горла. Повернулась к мужчине. Он шумно выдохнул в сторону, словно горькой водки выпить собрался. И поцеловал меня. Я не сопротивлялась, послушно следуя за его долго и бесполезно сдерживавшим себя телом. Платье, сдающееся под нетерпеливыми руками мужчины, вдруг накрыло меня другим запахом. Гуров.
— До свиданья!
— До свиданья.
— Приятный вечер!
— Чудесный! Нам так понравилось…
Гости разъезжались с парадного крыльца. Такси, дамы и господа, плачущие от недосыпа дети. Хлебосольная хозяйка. Суета.
— Лола, — голос Гурова отловил меня на ступенях широкой лестницы. Я следила глазами за старшей дочерью Катерины. Интерес генерала не трогал меня никак. Пошел!.. Я, не удержавшись, передернула плечами.
— На пару слов, — объявил он.
Я приняла от Кати спящего младшего сына и пошла быстро к подъехавшей машине. Гуров не отставал.
— Лола!
Пошел в жопу. Больше всего на свете хотелось сказать мне. Я передала малыша Кате, уже приземлившей себя в салоне автомобиля.
Взрослый Гуров ухватил меня за локоть. Стоял близко и неуместно под любопытными глазами разъезжающихся гостей. Застыла в профиль.
— Что? — я откровенно грубила. Он не попросил прощения за свои прежние слова. Не успел или не посчитал нужным? Сейчас мне это не важно. Плевать мне на генералов с высокой вышки. Наталья беспокоила меня. Где она? Не вижу.
— Мне бы хотелось, — он замялся в своей вечной зависающей манере. Пытался увидеть что там, в моем злом лице. Тянул к себе ближе. Его запах, плюя на все, нравился мне на подкорке. Жил отдельно от душного оскорбления.
— Чего? Чего бы тебе хотелось? Никак не придумаешь? А мне казалось, что мы друзья, — выдохнула я то, что вертелось во мне все эти семь дней. Травило обидным ядом. Если мы друзья, то какая разница, прокусил мне очередной случайный придурок губу или нет? Трясу ли я маракасами на глупой сцене или рассекаю в платье от Биркин на пафосной тусне? Друзья, как обычно познаются? Забыл? Я в друзья не набивалась, господин добрый охотник.
— Я был не прав. Мы не друзья, конечно. Не исчезай. Останься со мной. Прошу.
Он крепко держал меня за руку. Я не повернула головы. Запах? Нет.
— Пошел вон, Гуров. Не до тебя, — я вырвалась и спрятала себя в кондиционированную прохладу такси.
— Я люблю тебя, бэби, — прошептал мне в щеку Чез. Приподнялся на локте и заглянул в лицо. — Можно я так тебя буду называть? Когда одни.
— Наедине. Можно, бэби, — улыбнулась я, переворачиваясь на живот и зарываясь лицом в подушку. Он целовал меня в спину мягкими губами и водил по коже тяжелой горячей ладонью. Нежно. Как же нежно. Безопасно. Как же хорошо, что он решился. Давно мне не было так спокойно и тепло. Я невольно подавалась в след за его касаниями. Честер снова накрыл меня собой.
— Я есть хочу. Нет. Как это по-русски? — говорил мне в шею сзади. Стучался снова в меня гладким собой.
— Голодный, говорят у нас, — посмеялась я. Вывернулась в липких наших объятиях. Силикон старой резинки приклеился к попе. Мысль о детях Катерины заставила спрятать его под простынь. Достала из-под подушки новый презерватив. Не я их там приготовила. Святой отец озаботился. А он не так наивен, этот британский поклонник все того же парня из Назарета.
— Я спрятал их там вчера, — улыбнулся в мои губы Чез. Целуется умопомрачительно.
— Пять баллов, милый! — я лизнула его в мочку уха. Чувствовала, что перебираю с насмешками, но поделать с собой ничего не могла. Веселил меня новый образ викария страшно. — Как угадал?
— Просто верил, — выдохнул мужчина честно и повел тела к оргазму, как нормальный человек.
Утром нас разбудила Наталья.
— Просыпайтесь, влюбленные! — звонко крикнула она. Впервые слышу от нее такой радостный звук. Полегчало? — Пора вставать! Пошли на рынок, а потом на пляж!
Поехали в стороны полосы занавесок. Солнце взошло над морем.
— Выйди, пожалуйста, я голый, — смущенно попросил викарий из глубин дивана за моей спиной. Своим потрясающим голосом.
— Ты самый стеснительный поп на свете! — заржала Наташка, убегая.
— Ты много видела попов? — когда он смущался, его акцент здорово усиливался, вплоть до непонятности.
— Голых, пока ни одного!
Деятельная Катерина выставила нас всех на рынок. И на пляж.
— Там и позавтракаете, — распорядилась она. — Я, наконец, поработаю без вас. Честер, ты отлично смотришься с Митей на плечах. Лолочка, ты мое золото ненаглядное, памперс на Кольшу не забыла надеть? Натусик, слушайся преподобного и няню. Вперед, дорогие мои, и раньше обеда не возвращайтесь!
— Я тебе не мешаю? — спросил Чез, в сотый раз прикасаясь ко мне.
Он действительно с трудом удерживал свои руки. Тянуло его ко мне трогательно и забавно. Словно он проверял каждые пять минут, существую ли я на самом деле. Или все окружающее — сон. В сотый раз провел ладонью по плечу. На левом моем бедре ребенок сосредоточено сосал круглую, румяную сушку на веревочке. Точил новые зубки.
— Нет, — я улыбалась. Женщины за прилавками улыбались в ответ. Любовались нашей милой компанией неприкрыто и радостно.
— Святое семейство, — прикололась Наташа. И то верно. — Я хочу такую же юбку, как у тебя.
Крытый рынок шумел на разные голоса и языки. Запах чеснока, базилика, укропа, мяты, вечной кинзы и нагретых помидоров. Человеческих тел, убитых дезодорантов и соленой близкой воды. Продавцы смотрели на нашу компанию с одобрением.
— Какой черненький у тебя сынок. Как будто бы из наших, — посмеялся пожилой армянин, поглядывая на абсолютного брюнета Митяя на плечах рыжеволосого Честера. Взвешивал желтую черешню на старинных весах. Те, понятное дело, показывали погоду.
— Здесь нет килограмма, — холодно заявил британец. Не оценил шутки.
— Нет, так нет, — не стал спорить продавец, мгновенно уловив в нем рыночного зануду. Вплоть до контрольных весов. Бросил в пакет щедрую горсть ягод. — А это тебе, красавица.
Он протянул Наташе большой персик. По дороге передумал и отдал мне. Улыбнулся и подмигнул. Я забрала черешню и бонус.
— Нелегко, оказывается, ходить по городу с красивой девушкой, — вздохнул Честер.
— С двумя красивыми девушками, заметь! С двумя. Возьми, Наталья. Он хотел отдать тебе, но побоялся. А вдруг Честер его зарэжэт, — мы сообща радостно заржали над смущенным парнем. Он краснел веснушчатым лицом и глядел гордо.
Мы еще поболтались по рынку, разглядывая и пробуя разную снедь. Колбаса и чурчхела. Домашние сыры и пахлава. Комплименты и шутки по обе стороны риска. Английский мужчина привык и расслабился. Наташка сияла счастливыми глазами. Сменила шорты на джинсовую юбочку, вроде моей, тут же за прилавком крошечного магазинчика. Старалась копировать даже мою походку. Что ж, здесь я могу подать хороший пример. Балетное детство неистребимо.
— Есть хочу, — объявил Митяй.
В Лучшей Забегаловке Мира стояла благословенная прохлада. Честер разочарованно поджал губы. Недоволен нашим с Наташкой выбором.
— Зачем есть это международное дерьмо, если столько прекрасной национальной еды кругом? — проворчал он, усаживая ребенка на высокий стульчик.
— Не сердись. Нам хочется, — я поцеловала его тихонько в висок и ушла к кассам.
— Здравствуйте, Лола!
Я обернулась. Передо мной стояла… Как ее Андрей тогда назвал? Вечность назад, когда целовал меня взахлеб черной ночью на пирсе.
— Лара? — я попыталась улыбнуться.
Девушка была беременна. Беременная девушка. Оксюморон? Ну, надо же. Совсем немного. Больше выпячивает живот. Чем он торчит на самом деле. Но извечный женский жест руки, прикрывающей чрево, перепутать невозможно. Ни с чем.
— Это ваш малыш? На яхте ведь был другой, я помню. Кирилл его звали, — беременная девушка хотела все знать.
— Я работаю няней, — объяснила я сразу это все. Губы в улыбку складываться отказывались.
— А, понятно, — покивала подруга Андрея.
Глаза сами, без моей воли, сползли на ее пальцы. Кольцо известное искали. Нашли. Интересно, знает ли она про Кирюшу? Знает, конечно. Должна. Да мне-то теперь какая разница. Лара что-то говорила, я не слушала. Гадкое у нее имя. Отвратительное. И сама она страшная. Я красивее в сто раз. Голос ужасный, тонкий, лезет прямо в мозг.
— Лола, пошли есть. Бери поднос, — Наташа потрясла меня за плечо.
Я взяла. Пошла к столу. Губы заплясали сами. Руки следом. Со всей тщательностью поставила коробки и стаканы, чтобы не расплескать.
— Что случилось? — Чез пересел ко мне ближе на диванчик.
— Ничего, — хотела я сказать. Ничего не вышло. Я застыла, упрямо отвернув лицо к окну. Слезы текли, размывая жизнь за стеклом, словно дождь. Больше всего на свете я хотела исчезнуть. Не быть. Р-раз и нет меня. Нет этой разрывающей в куски боли. Нет невозможного, непонятного, глухого отчаяния. Я не хочу. Я не могу. Я не умею так страдать. Нет. Это не со мной. Не может быть. Это не он. Это не я.
Давно. Не помню, когда.
— На! — Дрозд не дожидаясь моего ответа, сунул мне наушник в левое ухо. Обнял за плечи, и мы пошли.
Колено болело сильно, но я терпела. Выбросила направление к хирургу, что дала мне врач в лицейском медпункте, в мусорный бак за школой. Дома полно таблеток, съем что-нибудь. Этот чертов сустав вечно вылетал куда-то после уроков физкультуры. Привет из балета. Навсегда.
— Сигареты есть? — спросил мой парень, останавливаясь у дверей нашего всегдашнего заведения.
— Мужчина без денег — бездельник, — ухмыльнулась я. Выкинула его орущий наушник нафиг. Музыка. Терпеть ее не могу. У меня тяжелая наследственность. Симфоническая классика с рожденья.
— Поговори у меня! — покровительственно высказался Дроздов, вытаскивая из внутреннего кармана куртки мятый комок бумажек. Плюет на бабки. Это видно. Молодец! Воняет зверски и страшен, как смертный грех. Зато не трус.
— Ее не пущу. Хоть, что хошь. Проверка сегодня, — сказал охранник на входе.
— Ты охренел? — попер на него Дрозд.
— Это ты охренел! У нее пятнадцать лет крупными цифрами на лбу нарисовано! Завтра приходи.
Вообще-то мне тринадцать. Скоро будет. Об этом если кто и догадывается, то точно не они. Густо нарисованные глаза и рот. Черная куртка, короткая юбка, гринды. Рыжие кудри подстрижены собственноручно и торчат, как положено. Идем по мокрому проспекту вперед. Ноябрьский ветер запахом реки пихает недовольно в спину. Мимо старых и новых витрин. Минуем известный магазин, где яркий свет в ландышах стекла разбивает темно-серую мглу. Сворачиваем. Подгребается еще тройка ребят. Тянем одну сигарету на всех. Слабенький душок конопли. Противно, но снова терплю. Широкая арка двухсотлетнего гранита. Холодная вода рядом. Бутылка водки на пятерых. Ладно, что холодно. Добрый Дрозд сует мне сначала в рот конфету, потом свой язык. Опять терплю. Ненавижу целоваться. Что они все в этом находят? Лезет мне под юбку. Тесно сжимаю колени и изо всех сил пинаю его в середину голени.
— Ну, че ты? Че ты? — он уворачивается от моей ноги, не отпускает, но не пристает больше.
Че я? Ни че! Я — целка. Узнает, засмеет. Посылаю его в положенное место, и мы все идем дальше.
— Клавка зарезалась! Айда смотреть! — выскочил из низкой парадной знакомый пацан.
Айда-шмайда. Где он такие слова берет? Татарин, что ли? Гремя ботинками и еще какими-то железками, мы вперлись на второй этаж. Дверь с парами звонков по обе стороны косяка светила щелью в убитый камень лестницы.
Девушка сидела на полу. Прислонившись спиной к облезлому чугунному корыту. Кругом была вода. Из белых запястий текла красная кровь. Ноги в черных колготках на бело-синем шекере пола выносили на ум каких-то арлекинов и коломбин. Мужики беззастенчиво разглядывали полную грудь в прозрачном от воды лифчике. Потом кто-то догадался вытащить телефон. И понеслось. Пальцы средние и остальные. Рожи глумливые на фоне мясной лавки комедии дель арте. Еще чуть и члены из штанов повытаскивают. Станут фоткать их возле обескровленных губ.
— Вы хоть в скорую позвоните, ироды! У нас городской отключен! — седая тетка в халате растолкала парней. Присела перед Клавкой. Похлопала ее по щекам.
— Так, валим отсюда. Скорая ментов вызовет. Валим! — скомандовал Дрозд и все громко затопали на выход, оставляя на коричневом, замазанном масляной краской паркете мокрые и красные следы.
Почему она это сделала? Для чего? Я набрала ноль-три.
— Клавдия, отзовись, Клавдия, глаза открой, Клава, Клава, — женщина упорно пыталась достучаться до сознания самоубийцы.
— Она, наверное, еще таблеток наелась, — сказала я. Серебристые блистеры валялись в раковине. Серебристые блистеры. Ну, надо же.
— Ты кто такая? Я тебя не помню, — тетка оглянулась и рассматривала.
— Одноклассница, — соврала я. Тут в айфоне пробудилась неотложная помощь.
Адрес, выяснения, что да как.
— Позови ее, может быть, она тебе отзовется, — женщина обматывала руку девушки выше локтя бинтом. Закручивала его в жгут. Сначала одну, потом вторую. — Сто лет не делала ничего такого. Забыла все. Не стой столбом, помогай.
— Привет, — ничего умнее я не нашла сказать. — Привет, подруга.
Клава приоткрыла тяжелые веки.
— Ты кто?
— Я ангел, — прикололась я от растерянности.
— Ага. С таким блядским макияжем? Очень похоже, — растянула улыбку Клава. — Дроздов приходил? Видел меня?
— Видел. Приходил, — я не верила ушам. Дрозд? Этот вонючий придурок?
— Че сказал? — интерес явно вытягивал барышню назад в этот мокрый мир.
Что же он сказал? Валим? Ей, что мне сказать? Он ее имя хотя бы помнит? Или у них что-то было? Девушка смотрела на меня смутными глазами и ждала.
— Нифига себе. Так сказал, — все, что я смогла придумать.
— И все?
— Ты из-за него? Что у вас было? — я не удержалась.
— Трахались все лето на даче. Потом в город вернулись, и он меня бросил. Сказал, что я ему надоела. Другую завел. Я его люблю. Он у меня первый, — девушка с красивым именем Клавдия заплакала. Кровь выступила сквозь бинты на руках.
Слава богу, прибыла наконец-то Скорая помощь. Мы с соседкой долго одевали послушную, как несчастная кукла, девчонку. Мое платье пропиталось насквозь кровавой водой. Молодой врач ругался матом и глядел на нас испуганными глазами.
Дрозд поймал меня в подъезде. Я так неслась сквозь морозные ночные дворы, что не сразу заметила его худую черную фигуру между стеклами дверей. Запах нечистой одежды, водки и анаши.
— Че так долго? Ты мокрая вся! Пошли ко мне, — он попытался засунуть мне в рот язык.
— Отвали. Я замерзла. Домой хочу, — я выкручивалась, как рыба.
— Них…я себе! Я прождал тебя целый час! Я… — мужская рука задрала мою слегка заледеневшую юбку.
— Лола, это ты? — голос нынешнего парня моей Али раздался с площадки третьего этажа. Пригодился.
— Сука! Завтра в восемь! — храбрый Дрозд спрятал руки в карманы и покинул театр действий. Слинял в свой дом напротив.
Ага! Жди! У меня ты первым не станешь, точно!
— Ничего не говорит уже три часа, — сообщил расстроено Честер негромко Катерине.
— Четыре, — поправила его честная Наташа. — Как в ресторане перестала, так и все.
Мы вернулись с пляжа.
Я пришла в себя. Не страдала больше. Еще чего! О чем? О ком? Пф! Разговаривать не хотелось. Просто рот открывать лень. За моей спиной молчание. Переглядываются между собой. Я уложила спящего Кольшу в кроватку. Как славно было бы залезть в такую же, с высокими спинками-бортиками. С мягкими вставками и веселыми картинками. Что бы, если стукаться в них головой, то не больно и познавательно. Я забилась в угол дивана и закрыла глаза. Устала от чего-то.