— Мне кажется, тебя это не касается, — выплюнула я в телефон низко и грубо, зацементировав связки.
— Ты так думаешь? — прорычал Кирилл в ответ.
— Это не я так думаю, а законодательство Российской Федерации о неприкосновенности личной жизни. Перечитай, полезно…
— У тебя ПМС, чего завелась?
— Нет, предновогодний синдром хорошего настроения. И я не хочу себе его портить. Подарок можешь послать по почте или оставить у дверей, если это действительно подарок, а не предлог…
— Чего предлог? — оборвал меня Кирилл еще грубее. — Дочь увидеть?
— Мне настроение испортить. Я дала тебе шанс увидеть дочь полгода назад. Ты этим шансом не воспользовался. Вторых шансов не раздаю — закончились. Новые не завезут.
— Типа, шутишь?
— Типа, да…
Я привалилась к стене, чтобы подкладка пуховика впитала проступивший на спине ледяной пот.
— Я не разрешаю тебе дарить Любе подарок до Нового года.
— Запрещаешь, типа? Не много ли на себя берешь, Лизонька?
— Я взяла на себя все! — закричала я громче, чем требовала того гулкая лестничная клетка. — Ты самоустранился из жизни ребенка.
— Я исправно плачу алименты.
— По решению суда!
Мне хотелось дать ему в рожу, но рядом была лишь стена, и я колотила ее кулаком свободной руки. Свободной от обручального кольца.
— И по решению этого же суда я решаю, видеться дочери с отцом или нет. Вот сейчас я решила — нет, потому что у нас дела. И только попробуй нарушить мой запрет, мало не покажется.
— А что ты такая боевая? Нравится на халяву жить? Испугалась пинком под зад получить? Только я должен за квартиру платить?
— Да ты никому ничего не должен! — шипела я, чтобы не злить эхо и соседей. — Я решу вопрос с квартирой после десятого числа. Ясно? К ребенку это не имеет никакого отношения.
— Ну вот я и приду в свою квартиру.
Сердце бешено колотилось, но голова все же работала.
— Приходи. Только Любы в квартире не будет.
— Прятать будешь?
— В кино пойду, я тебе уже сказала, — отчеканила я, перекладывая телефон в другую руку, чтобы вытереть вспотевшую ладонь о пуховик. — Все, после десятого я тебе позвоню.
И я отключила телефон, чтобы тут же набрать Грише. Половина девятого. Ведь припрется Каменцев, как пить дать…
— Доброе утро, — Гриша ответил после второго гудка. — Только не говори, что передумала…
— Тебе сколько до нас ехать? — не стала я вдаваться в сантименты, и его голос сразу сделался серьезным:
— Это ведь не праздный вопрос?
— Мне нужно свалить из дома в течении получаса.
— Не доеду. Бери такси до Московской. А от дедушки Ленина я вас заберу…
— От кого?
Гриша хохотнул, но нервно.
— Там памятник у фонтана. Не была там никогда?
— Нет, я тот район вообще не знаю.
— Таксист знает. Не при Любе, да?
— Я понимаю, что от важных разговоров бесполезно бегать, но сейчас же Новый год… Твой дедушка Ленин может исполнить мое желание не встречаться с этим козлом до января? — спросила я с горечью, чувствуя неприятную резь в глазах.
— Внук деда Мороза тебя устроит? Он будет очень стараться исполнить это твоё желание. Давай, я у тебя пять ценных минут украл. Я буду у памятника. Ждать свой звездный час. Выше нос, Елизавета Аркадьевна! Он у тебя очень красивый.
Ты у меня очень хороший… Но этого я не сказала — пусть не думает, что подлизываюсь.
— У тебя тоже ничего так нос.
Хоть он и мешает целоваться, но мы приспособимся…
Я шла наверх, чувствуя на ногах сказочные железные ботинки. Еле волочила ноги. Неужели мне не хватило пяти лет, чтобы стоптать их? Кто дал Каменцеву возможность и право портить первый мой радостный день?
— Александр Юрьевич, я ключи забыла, — набрала я номер свёкра, отбивая тапки от невидимой пыли.
— Люба проснулась, — сказал он и через минуту открыл дверь.
Какое счастье, что мне не придётся ее будить!
— Кто звонил?
Не догадался? И не надо.
— Нам нужно побыстрее собраться. Я заказала такси.
Нет, я ещё ничего не заказала, но уйду все равно. Воскресенье, утро, машина обязательно будет свободна. Десять минут в соседнем дворе не беда. Переплачу, если не найду эконом-класса.
— Суп сами выключите. Через двадцать минут, — говорила я, стоя к свёкру спиной, безуспешно стараясь трясущимися руками зацепить пуховик за крючок. Потом плюнув, повесила его на капюшон.
— Лизавета, ты зачем на лестницу пошла?
Вот только не надо допроса! Не сейчас!
— Александр Юрьевич, я боялась разбудить ребёнка, — отрезала я зло.
— Чем? Телефонным разговором?
— Да! — почти закричала я и рванулась на кухню заваривать чай.
— Лизавета…
Но договорить ему не дал тихий голос Любы:
— Мам, высморкай мне нос…
Только этого не хватало! Я рванулась с ребёнком в ванную, включила воду. Люба нагнулась над раковиной, играя в слона. Большого слона! Соплей было море. Чертов сквозняк! Я приложила руку к лобику — не горячий, но тридцать семь на лицо — розовое, как пижама с сердечками.
— Иди в комнату и начинай одеваться, — скомандовала я и ринулась обратно в кухню.
Встала на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки крайнего шкафчика, чтобы взять коробку с лекарствами.
— Опять голова болит? — бросил мне в спину свёкр, и я даже не пыталась понять, заботливо или с сарказмом.
— Это для Любы. У неё сопли.
Ни слова про температуру. Жаропонижающее я спрятала в кулак. На виду остался только спрей для носа.
— Прогулка отменяется?
Она отменилась бы, не будь звонка от Кирилла.
— Это всего лишь сопли. Помоем нос и поедем…
— Лизавета!
Александр Юрьевич не дал мне выйти из кухни, остановив за плечо. Я с трудом удержалась, чтобы не скинуть его руку. Мне не нужно было спрашивать, что? Этим вопросом горел мой бешеный взгляд.
— Я останусь с ребёнком. Иди, раз тебе так надо…
— Что мне надо? — вырвалось у меня слишком громко.
— Лизавета, я все понимаю и очень рад за тебя. Но не надо тащить ребёнка на свидание… Ну и ребёнок вам не нужен там.
— Свидание?
Меня трясло, мое плечо билось в его ладонь.
— У меня нет никакого свидания… Мне надо увести ребёнка из дома, чтобы сюда не явился Кирилл. Вот что мне надо!
И я вырвалась. Ринулась в комнату. Ребёнок мой оставался в пижаме. Вернее, наполовину. Она спустила штанишки, но не вынула ноги. Может, я неправильно измерила температуру? Люба давно одевается самостоятельно. Даже колготки.
Снова потрогала лоб — нет, все тоже, чуть тёплый, и нос, к счастью, не пузырится. Но я потащила бы ее из дома даже с тридцатью девятью… Нет, не ради свидания, на которое меня благородно отпускали… Я не мать-ехидна! Не нужен сейчас никакой Кирилл в жизни Любы. Не нужен!
— Александр Юрьевич, дайте нам одеться!
Свекр впервые открыл к нам дверь без стука. Или стучал, да только я не слышала. Он исполнил просьбу, и я подтянула Любе колготки почти что к самому носу.
— Одевайся, одевайся! — торопила я вялого и сонного ребёнка.
И доторопила до скандала — Люба разревелась, когда я вырвала у неё из рук свитер с единорогом, подарок Вербова. Ладно, надевай, что хочешь!
— Александр Юрьевич! Да дайте уже мне одеться!
Я еле успела одернуть футболку, которую собиралась снять. Пришлось впервые повернуть на двери замок. Мы не запирались, даже когда занимались с Кириллом сексом. Его родители не думали нам мешать.
— Почему Люба плачет? — вынужденно вопрошал свёкр из-за двери.
— Да потому что мы торопимся! Дайте нам уже уйти!
Я снова влезла в джинсы, чуть не порвав колготки, которые все никак не желали натягиваться. Схватила водолазку и резинку, чтобы, не расчесывая — на это не было ни сил, ни времени, ни нервов — сделать Любаше хвост.
— Это Кирилл звонил? — наступал мне на пятки свёкр, когда я побежала в кухню паковать для ребёнка завтрак.
Пять минут — вылет.
— Да!
— Что случилось?
— Ничего! Я запретила ему видеть ребёнка!
— Почему?
— Я не хочу сейчас ничего объяснять. Оденьте, пожалуйста, Любу.
Я кинула в сумку термос, контейнер с блинами — съест без мёда, некогда и некуда отливать — и термос. У меня в желудке только чашечка кофе. Первый блин не получился комом, и я ничего не съела, а сейчас просто не могла. Потянула за молнию и только чудом не сломала, когда в ней застряла подкладка сумки.
— Лизавета, я хочу знать!
Я уже натягивала сапоги и не смотрела на свёкра.
— Вечером все объясню. Поправьте Любе шапку. Спасибо!
Пуховик я не застегнула. Мне и так жарко. Шапка тоже была набекрень. Люба ревела, но я тащила ее за руку.
— Не смей упираться! — я, кажется, впервые орала на ребёнка и силой впихивала в лифт.
А на улице схватила на руки и побежала, хотя головой соображала, что Кирилл даже на ковре-самолете не смог бы добраться до нас так быстро.