Я не подсыпала отравы в еду, но пробовать собственную готовку не хотелось. Как и вспоминать йогурт с мёдом. Сколько килограмм я сегодня сожгла и нервов, не хотелось даже прикидывать. Я стояла у окна, вжав ладони в холодный подоконник и при этом чувствуя ногами жар от батареи. За окном тьму прорезали одинокие фонари. Я чувствовала себя одним из них. Где-то там в бескрайнем темном городе была моя звездочка с одним офонаревшим мужиком, который удосужился все же прислать сообщение, что опаздывает минут на сорок. Я зависла над экраном телефона, не зная, что послать ему в ответ. Хотелось просто послать и грубо — что он себе позволяет, но я спросила: где вы? — и не получила ответа.
— Александр Юрьевич, они обедали, а может быть даже ужинали. Пожалуйста, идите поешьте? — заглянула я после стука в комнату свекра.
Это был не совсем вопрос, скорее — приказ. Хоть кто-то должен меня слушаться!
— А ты?
А я не в состоянии проглотить даже корочку хлеба, которую отломила от буханки. Да что же мне так везет на засранцев?! Звук уведомления заставил меня подпрыгнуть вместе со сковородой — хорошо, не выронила ни картошку, ни рыбу, это все, на что хватило моей усталой и замученной за последние полгода фантазии. С большим трудом я брякнула сковороду на подставку и схватила телефон. Нет, всего лишь Степанова с очередным, слишком уж настойчивым, предложением присоединиться к их новогоднему столу.
— Ты не успеваешь с готовкой? — нагрубила я. — Я могу настрогать тебе Оливье…
Отправила и лишь затем прикусила губу.
— Лиза, я серьезно.
— Я тоже. Спасибо, но я буду с дедом.
— Так я и его приглашаю. Думаешь, трех стульев не найдем?
Да, в этом вся Лия — не поймешь, где шутит, а когда серьезно говорит.
— Мне не до улыбок. У меня Кирилл активизировался… Только не спрашивай ничего, я не хочу его обсуждать…
— Козел. А я думала, что это ты сообщение про Гришку проигнорировала…
Она еще что-то печатала, но я успела отправить свой ответ прежде, чем ее текст увидел свет в моем ящике:
— Извини, мне ребенка кормить.
И Лия стерла продолжение своего сообщения.
Черт, неужели Каменцев увидел фото и прочитал комментарии? Да пусть даже так, это же не повод вспоминать про ребенка! Зачем ему понадобилась Лиза? Расспросить Александра Юрьевича не получилось — я к нему и так и этак, со словами и без слов… Но либо дед не хочет говорить, либо ничего не знает. А самой строить предположения мне уже страшно.
— Спасибо, Лизавета…
Я даже не заметила, как деда Саша поел. Не удивлюсь, если две потеряшки действительно отправились ужинать: куда иначе они могли запропаститься? Люба никогда ничего не клянчит… Не клянчила, потому что со мной такое не прокатывало, но Гриша же на все скажет — да. Это же в мужском характере покупать женщину любого возраста.
Теперь я схватила телефон с твердым намерением позвонить — и пусть только посмеет не ответить на мой звонок. Черт возьми, он взял чужого ребенка! Я, мать-дура, отдала ребенка человеку, которого знаю три дня — офис не в счет. Может, у него там деловая встреча нарисовалась и он потащил ребенка черти куда к черти кому… Не просто же так попросил не звонить. Не из-за капризов дочери же решил пойти со мной на конфликт? Только бы не потащил ее к кошкам. А она ведь просилась туда у него с утра…
Боже, Кирилл, какого черта ты притащился именно сегодня?! Этих двоих нельзя оставлять одних!
Я уже почти нажала на кнопку вызова, как сработал домофон. По моему вопросу «кто?» было все ясно, поэтому Вербов молча подтолкнул ребенка к диалогу с матерью. «Это мы» — интересно, кто это «вы» и с каких таких пор это «вы»?
Я нарочно не пошла открывать им дверь. Вернее, открыла замок и приоткрыла дверь, но решила не работать для них швейцаром. Александр Юрьевич успешно ретировался к себе в комнату и закрылся там, сказав, что не хочет нам мешать.
— Мама, это тебе!
Ребенок вручил мне огромный букет красных роз. Это они лишние сорок минут за цветами в очереди простояли? Или… Искали цветочек аленький? Я как-то в момент вспомнила про свою просьбу к Деду Морозу.
— Чтобы не ругалась, — добавил его внук.
Я не успела спросить, на что? Потому что Люба выдала:
— Мы елку купили.
— Что?
Переспрашивать было глупо, потому что елка уже вошла в прихожую раньше Вербова. Он явно прислонил ее к стене на лестничной площадке, когда запускал в квартиру ребенка в расстегнутой куртке. Цветы в руке — это, чтобы я в глаз ему не дала?
— Извини, я знаю нормальный елочный базар только в Новой Голландии.
— Зачем? — только и смогла выдать я, глядя на довольную физиономию Вербова, высовывающуюся из-за колючей макушки. Наверное, он сейчас такой же колючий, но целовать я его не буду по другой причине: я не просила у него елку! Не я просила… Неужели Люба?
— Для новогоднего настроения. У вас же нет живой елки. А искусственные не пахнут.
— Купил бы свечку! — вырвалось у меня.
— Сказал же, что будешь ругаться… Не ругайся, такое дело… Скажи лучше, куда поставить… И… На выбор, либо елку подержи, либо шнурки мне развяжи…
Я раскрыла рот, но к счастью не лишилась дара речи.
— Я лучше потом пол помою, — ответила я, не в силах сдержать улыбки. Боже, Вербов, ну как тебе это удается?!
Я открыла ему дверь в свою комнату, где на тумбочке у окна стояла искусственная елка. Ставить настоящую было некуда, и Вербов понял это с первого взгляда.
— Я бы тебе сказала заранее…
— Безвыходных ситуация не бывает. Поставим на кухню…
— Издеваешься сейчас, да?
— Нет, предлагаю выход из безвыходной ситуации. Какие у тебя будут варианты — обсудим. Они у тебя всегда имеются…
Это он меня сейчас подколол или наоборот подчеркнул, какой я ценный работник?
— Ты лучше знаешь этот регион, — и он обвел свободной рукой комнату.
Хорошо, не спросил, где я сплю. Все убрано — стерильная чистота.
— А больше нигде нельзя ее поставить? — спросил Вербов совсем потерянным голосом, не получив от меня никакого ответа.
— Подожди. Я спрошу.
Комната свекра была больше, но это была его территория, и я даже на Новый год не собиралась на нее вторгаться. Сейчас же вынужденно постучала, и мне тут же открыли.
— Александр Юрьевич, можно к вам елку поставить?
Он обернулся на свою комнату растерянно. Место было, если втиснуть дерево между сервантом и шкафом. Или если поставить напротив окна, рядом с телевизором и чуть-чуть оттащить к двери диван.
— Конечно.
Но для начала пришлось их познакомить. Колючей оставалась только елка, эти двое без лишних разговоров пожали друг другу руки. Не знаю, вспотели ли ладони у Александра Юрьевича, но в сухости рук Вербова я не сомневалась.
Елка была в горшке, так что поставить ее проблем особых не составило, как и оттащить диван.
— А сейчас я схожу в машину за игрушками.
Боже… Гриша, что ты делаешь?! И что не делаю я — не раздеваю ребенка, который носится по квартире в куртке — хорошо еще Люба про обувь не забыла бесшнурочную. Глаза чуть-чуть потухли, когда елка не поместилась в нашу с ней комнату, но Любу все равно можно было как светящуюся звезду или ангелочка сажать на елку без всяких игрушек.
— Ты зачем выпросила у Гриши елку? — сорвала я с нее шапку.
— Я не просила елку. Честное-пречестное.
— Лизавета, зачем ты на ребенке срываешься? — свекор стоял в дверях своей комнаты, которую делил теперь с елкой, и смотрел на меня осуждающе.
Я срываюсь? — светился негодованием мой взгляд. Или Александру Юрьевичу просто неприятно присутствие в квартире Гриши, вот и нашел, к чему придраться.
— Ну, вы сами, надеюсь, справитесь с гирляндой и шариками? — спросил Вербов, протягивая мне объемный пакет. Через порог.
— А ты не останешься? — в мой голос так и не вернулась мягкость. — Я ужин приготовила. Или вы поужинали?
Секунда замешательства — или он просто смотрел мне в глаза и искал оставшееся в них тепло.
— Мы к тебе спешили. Нервничали. Голодали. Но я не хочу мешать. Завтра сходим куда-нибудь после елки. А сейчас я пойду.
— Я ужин приготовила, — повторила я не мягче, а еще более твердо.
— Лиз, я бы с удовольствием, но здесь я лишний, — нагнулся он ко мне, чтобы говорить шепотом. — Я не люблю быть лишним.
— Ты не лишний, — я тоже шептала. — И Александра Юрьевича я уже покормила. И они вместе с Любой нарядят елку.
— Ты действительно хочешь, чтобы я остался? Только скажи, и я останусь.
— Да, хочу.
— А что с моими шнурками?
Я машинально опустила взгляд к его ботинкам. Обтоптанным явно Любой.
— Не маленький. Сам справишься. Я тебе сейчас тапки дам.
— Только не тапком, ладно? Я действительно хотел, как лучше… Елка пахнет, чувствуешь? И в машине у меня теперь пахнет Новым годом…
— Как ты впихнул туда елку?
Я протянула ему тапки, он сунул ботинки под скамеечку.
— Переставил автокресло, разложил оба сиденья… Мне предлагали доставку, но мне хотелось прийти к тебе с елкой сегодня. Мне хотелось прийти к тебе с праздником.
— Боже, цветы… Я о них забыла.
Быстрее на кухню, поставить розы в воду… Они явно подарены от всего сердца.
Через пять минут мы уже сидели за столом втроем, через десять — вдвоем.
— Поговорили?
Я опустила глаза:
— Поговорили. Но ни к чему не пришли. Кирилл и отцу сказал, что ему, типа, нужен ребенок. Но моему ребенку такой отец не нужен…
— Лиз… — Мне пришлось поднять глаза. — А как Люба к нему обращается?
— А никак… — я закусила губу, не понимая, почему мне стыдно за Кирилла. — Люба слишком мало его видела, чтобы как-то его называть. И она не спрашивает о нем, и меня это более чем устраивает… Ты зачем сейчас спросил?
Вербов отвернулся со странной улыбкой и ответил, глядя на стену, у которой стоял обеденный стол — всю увешанную детскими рисунками.
— Да тут Илона выдала: у меня есть папа и есть дэдди. Правда, она в обратном порядке сказала. Я все-таки у нее на втором плане… И теща еще масла в огонь подлила, требуя, чтобы Илона говорила со мной исключительно по-русски, так она теперь вообще со мной говорить не хочет… Я ей пытался сказки на ночь читать. Говорит, ей неинтересно — думаю, она просто половину слов не понимает. Попытался по-английски читать, так Илона тут же заявила, что меня невозможно слушать и по-английски она может спокойно читать сама. И вообще она уже не маленькая, и я могу ей не звонить каждую ночь. Даже сейчас, когда она только с бабушкой, Илона отказалась со мной говорить. Сказала, у нее важные дела… Я не думал, что это произойдет так скоро. Что папа ей станет совсем не нужен. И мне кажется, я уже никак не могу повлиять на ситуацию…
Он говорил не для меня. Он говорил для стены. Просто высказал вслух, что носил в себе. Предложить выпить я ему не могла. Если только чаю.
— Чай хочешь?
Вместо ответа Вербов резко поднялся.
— Я лучше пойду. Завтра хочу в восемь в офисе быть. Ты возьми такси до театра. Я подъеду уже туда и буду с вами до вечера.
Он задвинул стул, сделал шаг к двери, но вместо того, чтобы выйти в коридор, наоборот закрыл дверь и резко обернулся: на нем не было лица. Вернее, была маска — страшная.
— Лиза, — он схватил меня за плечи. Достаточно сильно и достаточно неприятно. — Ты только не подумай, что это из-за твоей дочки. Я о ней не знал больше месяца, пока не стал выяснять, какого черта ты работаешь из дома. Хотя вообще-то выяснял немного другое, свободна ты или нет. Я был уверен, что нет, и был готов отбить тебя у него. А ребенок… Это не главное. И ни в коем случае я не ищу в Любе замену Илоне. Лиза, но я могу стать для нее отцом и если ее надо отбить у Кирилла, я сделаю это…
Я дернулась, но свободы не получила.
— Ты ее покупаешь, тебе это не кажется? — откинула я голову, чтобы видеть его лицо.
— Любовь… — он выдержал паузу, чтобы я не думала, что он говорит о Любе, — нельзя купить. Ульяна отказалась от всего, что я ей давал, ради мужика, у которого, по хорошему, за душой ни гроша. Она точно зарабатывает больше него. Я даже не купил Любе подарок на Новый год. Скажи, что она хочет? Я уже знаю про платье, которое появится под елкой ровно в полночь. Что еще?
— А почему ты должен что-то ей дарить? — я выдержала долгую паузу, но так и не получила ответа. — В Новый год подарки дарит Дед Мороз, а ты не дед… Не надо ничего дарить.
— Жестокая ты женщина, — по губам Вербова скользнула улыбка. — Я ведь все равно подарю. И ты будешь мучиться с моим подарком, как с елкой.
Я машинально подняла руку к колючей щеке, и Вербов отпустил мои плечи, чтобы прижать мои пальцы еще сильнее. Щека оказалась не колючей, он побрился еще раз.
— У моей дочери действительно все есть.
— Кроме папы?
Теперь молчала я.
— Не надо об этом… Это очень больно… — вырвалось у меня, как в разговоре с матерью. — Терять… Когда только нашел.
— Лиза, мы только нашли друг друга… О чем ты говоришь? — он не смеялся, это горький смешок сам прорвался в его речь.
— Чтобы ты не торопился с моим ребенком.
— Да я и с тобой не тороплюсь… И даже не говорю тебе, что ты прогуливаешь завтра рабочий день…
— Я попрошу отгул…
Он покачал головой и переместил мою ладонь себе на губы.
— Тогда возьму больничный. По уходу за ребенком. И снова отведу ее к волшебному доктору. Гриша, что ты делаешь?
Я попыталась отнять ладонь от его губ, но он в отместку еще и языком ее тронул. Господи, что он со мной творит…
— Поставил подпись и печать на твоем заявлении.
Он потряс нашими сцепленными пальцами в наэлектризованном воздухе.
— Но я никуда тебя не отпускаю… От себя.
— Не дари ничего Любе материального, ладно? Обещай. Ты уже подарил ей елку: и живую, и театральную.
— Понял. Не дурак.
Дура я, что как идиотка улыбаюсь. Но ничего не могу с собой поделать. Мне хорошо, и я не хочу, чтобы Гриша уходил. Но суровая действительность не спрашивает моего на то разрешения. Как дожить до завтра? Я в детстве, наверное, так не ждала елки…