— Лиза, она умеет читать!
Вербов силой вырвал у меня из рук меню и вернул Любе. Даже прижал пальцами, чтобы я не вздумала забирать его вновь.
— И в меню есть картинки!
Вербов очень легко начал диктовать свои условия — нам, или во всяком случае — мне. Хотя мы сидели за обеденным столом, а не за столом переговоров. Впрочем, стол не круглый. И вообще постулат Гоши вечен — у мужчин, во всяком случае. Если он не сам будет решать, что станет есть моя дочь на обед, то уж я точно не получу от него права сделать заказ на суп. На секунду мне даже показалось, что это он так наказывает меня за упрек, который я ему выдвинула, когда Люба по его попустительству влезла на диванчик с ногами:
— Значит, воспитывать можно только чужих детей?
Чужих? Надо было сказать «посторонних», но Вербов понял меня правильно, даже без моего дополнения:
— А своих только баловать…
— Она разулась, разве нет? И для чего здесь стоит диван? Чтобы можно было чувствовать себя комфортно. А ребенку с болтающимися в воздухе ногами комфортно не будет. Еще остались вопросы? Или я предельно ясно объяснил свою позицию?
И тут между нами протянулась детская ручка. Она прикрыла пальцы Вербова — совсем по-женски, обалдеть! Откуда у нее этот жест? От женской природы?
— Почему ты кричишь на мою маму? Из-за меня?
Боже, слова ребенка легли бальзамом на мою истерзанную ревностью душу.
— Я кричу? — опешил Вербов. — Люба, извини… Лиза, тоже извини.
— Люба, он не кричит. Он просто привык говорить на работе очень громко.
— Но сейчас он не на работе…
— Давай, Люба, лучше выбирай еду, а то мы так и не пообедаем, — придвинулся к ней Вербов, используя все преимущества диваносидения.
А я сидела напротив на стуле, с мягкой подушкой, но все же стуле и через стол от ребенка, который еще пару дней назад был только моим, а теперь кто-то заявлял на него права, причем полные. Мне это не нравится? Скорее, я к этому не готова… Не была готова и вот сейчас в ускоренном порядке перенастраиваю свои нервы. Они дрожат — только бы не лопнули. Но один оборвался, когда Люба четко произнесла «папа»… Господи, Вербов, надеюсь ты знаешь, что делаешь… Будет жестоко и мерзко, если ты играешь моим ребенком в своих личных целях — психологических и сексуальных. Не надо впутывать ребенку в постельные отношения с его матерью. Если тебе надо только это, то я соглашусь без всякого «папы».
И вот когда Люба снова произнесла это новое для себя слово, я поймала на себе внимательный взгляд Вербова и только через секунду поняла, что он смотрит на официанта, который стоит у меня за плечом.
— Две солянки, пельмени, блины с лососем две порции, морс не холодный и два пунша. Один приготовьте, пожалуйста, без алкоголя. Это для меня.
А с алкоголем, значит, для меня — за спаивание немалолетних тоже не всегда по головке гладят.
— Папа, я хочу сушки.
— И сушки.
— Какие сушки? — наконец отыскала я свой голос, придавленный кирпичом слова «папа».
— Обыкновенные сушки или с маком, — это дал ответ на мой невопрос официант, и за меня ответил Вербов:
— Обычные, пожалуйста.
— Гриша…
— Ребенок хочет сушки, в чем проблема? — снова повысил он голос. — Лиза, в чем твоя проблема?
Это Вербов добавил уже, когда официант ушел. В чем? Да в тебе, милый, больше ни в чем. Не в сушках же, право!
Дизайн ресторана выдержан в советском стиле и залы напичканы всевозможными атрибутами быта века двадцатого. Потому и музыкальное сопровождение соответствующее: Мне говорят: он маленького роста. Мне говорят: одет он слишком просто. Мне говорят: поверь что этот парень. Тебе не пара совсем не пара… Только не та пара — это я. Зачем я ему в качестве пары? Ведь можно было просто переспать со мной… Или хотя бы сначала переспать, а потом уже навязываться в папы к чужому ребенку… Мне было больно потерять мужа, которого я любила, но я была почти взрослой на тот момент, а вот Любе потерять «папу» будет куда больнее — она еще не знает, какие люди жестокие лгуны… Вербов, ты ведь не можешь оказаться циником? Ведь не можешь…
— Я не знаю, Гриша… Извини. У меня нет праздничного настроения, вот и все…
— Нет, так сделаем. Не сделаем, так купим? Скажите, Елизавета Аркадьевна, где продается хорошее настроение? Я никаких денег не пожалею.
— Не сомневаюсь, — выдала я достаточно зло. Истратился ты на нас уже конкретно.
— И я не сомневаюсь, что ты заработаешь мне еще больше. Поэтому мне нужно обеспечить тебе здоровый дух прямо сейчас, а то мне начинает казаться, что это ты меня на дух не переносишь.
Взгляд злой — или мне уже всякие чертики везде мерещатся?
— У меня выходной, — слова давались с трудом, но я их произносила.
— А у меня прогул без уважительной причины. Я сбежал на свидание, а что получил? Промывку мозгов, а это уже больничным попахивает, а я завтра планировал работать полный день.
— Зачем? — я смотрела ему в глаза. Вернее, он не отпускал меня взглядом.
— А что мне еще делать? Заранее слушать по зомбоящику, что в будущем году будет лучше…
— Гриша, приходи к нам, — я это сказала! Он прав, надо ловить момент, а не искать слова, когда те не к месту и не ко времени. — Ты как Оливье любишь? С мясом, с курой или с колбасой?
Он не отвечал, молча смотрел мне в глаза, и от напряжения они у меня начали слезиться.
— С курицей. Не надо говорить по-питерски. Мы с тобой не совсем местные. Мы знаем нормальный русский язык. И не только его… По-молдавски это означает нечто другое. То, на чем сидят. Я долго не мог привыкнуть… Хотя дома у нас по-молдавски почти не говорили.
Напряжение только усилилось — он сейчас что-то расскажет о себе? Нет, ошиблась.
— Я целый день думал, как утащить тебя от домашнего Оливье… — выдал Гриша полушепотом.
— Никак…
— Я это знаю. Я вообще люблю размышлять над нерешаемыми проблемами. Например, отчего вымерли саблезубые тигры…
— Ты придешь? — перебила я.
— А ты надеялась, что откажусь?
— Я надеялась, что ты согласишься.
— Я буду лишним…
— Папы лишними не бывают…
— Смотря какие… Во сколько мне прийти?
— После работы. К девяти, — попыталась улыбнуться я, но получилось лишь усмехнуться.
— Можно только поставить одно условие? — спросил и не стал ждать от меня даже кивка. — Я куплю и Оливье и все прочее. Я не хочу, чтобы ты пахала весь день ради… ребенка, который хочет сушек. Мне-то точно ничего не надо.
— Даже солянки? — это я кивнула на появившиеся на столе тарелки.
— Может, посидишь со мной в офисе? Тогда возможности готовить у тебя просто не будет…
— Гриша, в чем дело? Я не собираюсь устраивать разносолы. Я приготовлю то, что планировала приготовить…
— К черту еду! Ее всегда можно купить… Люба, — он вдруг повернулся к ребенку. — Отпустишь маму завтра на работу? Обещаю, я не буду на нее кричать. Отпустишь?
— Завтра вторник, — ответил ребенок спокойно. Ее вопрос, кажется, и не удивил совсем. — Мама ходит на работу только в пятницу.
И Люба уткнулась в пельмени.
— Не отпустишь, значит?
— Неа… — ответила она уже с набитым ртом.
Что за странный диалог? Что за странное желание видеть меня в офисе? Разве Оливье не важнее? У меня еще даже картошка не сварена.
— Ну вот… А я думал подарить маме хорошее настроение. А то она у нас и в новом году такая злюка будет.
— Мама не злюка, это ты злюка…
Получил? Может, кому-то надо жевать, а не говорить. Солянка стынет.
— Ну, за мою фантазию… — Гриша вдруг поднял стакан с пуншем и толкнул донышком верх моего. — Старею. Даже ребенок раскусил меня… — добавил он совсем шепотом. — Ну что поделать, не заслужил в этом году…
О чем он вообще? Я сделала глоток — обжигающий, как и его взгляд: только направлен он совсем мне не в глаза. Алкоголь должен согревать, почему же тогда по моему телу разбежались мурашки?
Вербов так и не объяснил тайное значение своих слов до конца обеда. Люба рассовала недоеденные сушки по карманам куртки и, уже будто по привычке, дала руку своему новому — а можно сказать и первому — папе.
— Лиз, кто тебя фотографирует? — спросил вдруг Вербов на улице, запуская Любу в стоящий на приколе мотоцикл.
— Александр Юрьевич.
— Талант. Или просто с моделью повезло.
И снова этот взгляд, только на этот раз от него мне стало жарко.
— Папа, у тебя есть мотоцикл? — Люба не протянула к Вербову руки, когда тот решил вынуть ее из красной мотоциклетной коляски.
— У меня есть квадроциклы. В четверг поедем на дачу. Я тебя на них покатаю.
На дачу? Нет, только не это! Я не готова встречаться с его семьей. Нет, это неправильно… Мы еще недостаточно знакомы для этого.
— Договорились?
Они обо всем договариваются в обход меня. Люба пожала протянутую руку, и Вербов наконец сумел вытащить ребенка из мотоцикла.
— Какая дача? — прошептала я не своим голосом.
— Лиза, обыкновенная. На которой без тебя разразится большой скандал. Кстати, я знаком с твоим бывшим свекром, а ты не хочешь познакомиться с моей мачехой? Это нечестно, тебе не кажется? И это не для тебя. Это для Любы. Там квадроциклы и две сорви-голова. Это я о своих братьях. Мне кажется, чем раньше научить девочек общаться с мальчиками, тем девочки лучше будут понимать их. С полуслова, согласна?
— Гриша, в чем дело? — снова начала заводиться я. Пунш согрел и голову тоже. Снять бы шапку, выпустить пар.
— Лиза, при ребенке про такие вещи не говорят, — он улыбался, как всегда. — Но у тебя еще есть шанс поговорить со мной об этом в офисе. Подумай…
Если бы многоточечная пауза не снабдилась ощутимым прощупыванием моего пальто, я бы по-прежнему невинно хлопала ресницами… Вот, блин, гад, выражения выбирает!
— Лучше ты хорошенько подумай… — я хотела вырвать руку, но Вербов предусмотрительно стиснул мне пальцы, чтобы точно никуда…
— Да нечем, Лизонька, уже нечем…
— Не называй меня Лизонька. Никогда! — вырвалось у меня нечаянно, и я вырвалась, уже намеренно, потому что Вербов меня отпустил.
— Извини, учту. Против Бетси или Элизабет или Элайзы, ты ничего не имеешь?
— А чем тебя Лиза не устраивает?
Мне хотелось прекратить уже этот дурацкий разговор и уйти с разряженных в пух и прах улиц во дворы, чтобы найти одинокий Мерседес.
— Да тем, что эта Лиза в офис не ходит… Все, шучу, шучу… Я буду хорошим в последний день года и мне воздастся в новом. Верно?
Я промолчала — ну что он при ребенке заладил? На это есть телефон и буковки на виртуальной клаве. В виртуальной реальности я умнее. Это в жизни я жутко торможу…