— Ты платье, что ли, надевала? — расхохотался Гриша, выскочив из машины, чтобы открыть мне дверь.
А я не закрыла молнию на пуховике специально: действительно хотела, чтобы он увидел подарок не на манекене. Впрочем, платье село так хорошо, что я могла бы служить хорошей рекламой бутику. Правда, пришлось взять у Лии колготки. Смешно: обещала подарить ей на НГ новые — теперь придется дарить две пары.
— Забудь про колготки. Надеюсь, Гришка теперь перестанет на мне срываться… — как-то совсем не шутливо сказала Степанова, закрывая за мной входную дверь.
— Когда забирать Любу? — спросил он, сняв с моих губ тонкий слой помады.
Мне хотелось прижаться к нему, но я боялась испачкать белую рубашку. Пиджак, наверное, висел в машине. Он сорвался по звонку Деда Мороза прямо из офиса, не успев заехать домой, чтобы переодеться в празднично-домашнее.
— Ближе к вечеру…
Гриша стиснул ладонями мои пылающие щеки.
— Степанова на премию напрашивается?
В его глазах бегали озорные чертики, а в моих — розовые свинки. Я действительно чувствовала себя по отношению к Степановой неблагодарной свиньей: чтобы отблагодарить ее, у меня не хватит никакой фантазии…
— Лия делает это ради меня… — едва провернула я языком.
— А это не одно и то же? Я и ты? Мы же решили, что это будет одно и тоже, разве нет?
Да мы ничего не решали, ты все решил один, а я подчинилась — потому что мне действительно захотелось тебе подчиниться, впервые не встав на дыбы из-за твоих дурацких решений… Хотя, может, я действительно необразованная дура и дальше своего носа в бизнесе не вижу. Да и увидеть невозможно, когда весь обзор закрывает твой нос…
— Гриша, ты замерзнешь… В рубашке.
— А ты меня согреешь… Без нее.
И он снова поцеловал, на этот раз не ограничившись губами — да и зачем мне теперь язык. Я не собираюсь ничего говорить… Я буду лишь согласно кивать.
— Знаешь, куда можно тут сходить? Или уже в Пушкине что-то найдем?
Он вел меня к пассажирской двери, не убирая руки с талии — наверное, грелся под моим пуховиком, мне пух больше не нужен. Я скинула его и потянулась к задней двери. Зря… Гриша перехватил пуховик, но сначала усадил меня в машину, а я бы с большим удовольствием еще постояла на улице. Дождя, что лил с утра, не было.
— Лиза, думаешь Каменцев еще у отца? — спросил вдруг Вербов, едва пристегнувшись.
Я вжалась лопатками в холодную кожу сиденья.
— Не знаю. Зачем тебе это?
— Поговорить. Поставить все точки над i. Мне надоело, что он трепет тебе нервы. Нам нервы, — тут же исправился он. — У меня без его персоны достаточно нервотрепателей. И еще… Я хочу, чтобы ты собрала вещи.
— Сейчас?
Я качнула головой — аленькие цветочки в ушах стали вдруг безумно тяжелыми, как и цветок на шее — он превратился в камень, который тянул меня на дно — болота, из которого я только-только вынырнула.
— Пожалуйста, не сейчас. Я не готова…
— Ты никогда не будешь готова! — перебил Вербов зло. Очень зло, напомнив себя пятничного. — Пионерию отменили задолго до того, как ты пошла в школу. Я хочу, чтобы ты собрала вещи для Любы на пару дней. У Ленки только мальчуковское есть на даче. А я не знаю, сколько мы там пробудем. На сколько хватит меня и отца, ну и тебя тоже… Море хорошего настроения я могу обещать только Любе. Тебе придется натужно улыбаться. Во всяком случае моему папочке. Он не самый приятный в общении человек.
— Гриша, только прошу тебя… Держи себя в руках…
— Я никогда не обещаю женщинам то, что не в силах выполнить, — усмехнулся Вербов. — Я буду стараться, конечно, а так, как пойдет. Но из драк я всегда выходил победителем.
— Где ты дрался?
— Во дворе у деда с горячими южными парнями. Постоянно — значит, каждый день. Но зубы у меня все свои, что странно… Передние выросли у меня довольно рано.
— Так ты действительно не из Питера?
— Нет, не из Питера. Местом рождения у меня значится Ленинград. Успел в последний вагон.
Он успел заодно проехать аж два двора.
— На лето в Кишинев ездил?
— Нет, жил там безвылазно восемь лет. После смерти матери отец сдал меня ее отцу на воспитание, чтобы не мешал. Так что я, можно сказать, дед-домовец через букву Д, от слова Дед. Ну, а потом девочка Лена потребовала забрать меня в Питер. Зря, честно говоря… Мне было у деда намного лучше, но девочка Лена решила, что может стать матерью двенадцатилетнему сорванцу, раз рожать своего ей не дают. В итоге из-за меня они чуть было не развелись. В общем-то они на грани развода всякий раз, когда я появляюсь на горизонте. Русские бабы любят бедненьких да сироньких, у них это в крови. Я тебя не пугаю — просто объясняю, почему Антон Сергеевич для меня посторонний дядька. И общего у нас с ним только фамилия и любовь к Ленке. Елена Владимировна действительно хороший человек. Жаль, что не нашла себе достойного мужа. Но любовь, она такая противная штука… Согласна?
Я кивнула, хотя и не хотела ни с чем соглашаться. Как не хотела и разговоров за спиной у людей, которых в глаза еще не видела.
— Приехали.
Он заехал передними колесами на газон, втиснувшись в поломанную секцию решетки, но я промолчала. Машин у подъезда слишком много — удивительно, что вообще нашел место приткнуться.
— Ты мне обещал! — напомнила я, открыв дверь парадной.
— Я ничего такого тебе не обещал. Я же сказал, что буду с тобой Морозом. А Гришка Мороз — это кишиневский дворовый мальчишка, у которого все должно быть по чесноку. Лиза, ты не вмешиваешься. Время твоих переговоров закончилось, дай мне теперь все решать. За нас обоих. За всех троих, — справился он тут же.
Но решать оказалось не с кем. Квартира встретила нас тишиной, то есть включенным телевизором. Я успела щелкнуть замком, пока Александр Юрьевич выходил в коридор.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Нет…
У меня не повернулся язык сказать, что я пришла за вещами. Таким ссутулившимся и бледным свекра я никогда не видела. Нет, видела, в день, когда с вещами ушел Кирилл. Я нашла силы только для того, чтобы повернуться к Вербову:
— Разувайся.
Снимать нам было нечего: верхняя одежда осталась в машине. Гриша только пиджак для солидности накинул. Завязывать галстук уже не стал. В галстуке плохо драться.
— Я пришла доделать плов, — произнесла я, давясь подступающими к горлу слезами. — Мы поужинаем вместе.
Да, я так решила. Я не могла уйти сейчас ни с сумкой, ни без нее.
Я снова посмотрела на Вербова — он кивнул, понимающе. Мне хотелось в это верить. Главное, чтобы не осуждал.
— Александр Юрьевич, — крикнула я уже из кухни. — Люба до вечера у Степановых. Я заберу ее и мы сразу поедем, — Мы: я глянула на молчащего у окна Вербова. — На дачу к родителям Григория.
Язык не повернулся сказать — поедем к Вербову домой.
Свекр, бывший, просто кивнул. Он, кажется, и не сказал еще ничего за истекшие пятнадцать минут. Я осталась у плиты гипнотизировать казан, будто вода от моего пылающего взгляда могла быстрее закипеть. Вербов тихо подошел ко мне со спины, и я откинулась ему на грудь.
— Лиза, ты все делаешь правильно, — шепнул он мне на ухо. — Хорошо, что он ушел. И хорошо, что мы пришли. Хочешь, вообще до полуночи останемся или до утра? Как скажешь. Не думай обо мне. Думай только о себе…
Вместо ответа я сильнее откинула голову и тут же почувствовала на шее легкий поцелуй, расколовший меня пополам. Я не хотела терять эту ночь. Первую и, возможно, единственную ночь, когда мы можем побыть с Гришей действительно одни. И мне больно было делать дедушке Саше еще больнее. Как Кирилл мог уйти? Почему не взял отца с собой? Или это Александр Юрьевич снова выгнал сына? Я не хотела, я не могла спросить его.
Я прижималась к Грише все сильнее и сильнее, а он больше не целовал, просто держал меня рядом, крепко-крепко, чтобы я чувствовала его поддержку не только на словах. Да какой же ты Мороз, когда с тобой так тепло!
— Лиза, я могу тебе чем-нибудь помочь? Собрать детские вещи, например… Или просто подержать сумку…
— Лучше держи меня, — прошептала я, прижимаясь к его плечу горящим в подаренных серьгах ухом.
— Так мы никуда не придем. Давай уже двигаться вперед. Плов без тебя сварится. А я без тебя сдохну, а ведь мог бы еще жить и жить. Вот так и напишу, — прижался он губами к моей мочке. — В моей смерти прошу винить Лизу Эс.
Боже, как мило… Он, в отличие от Лии, понял, что мне не хочется слышать даже первой буквы фамилии Кирилла. И запомнил же мою девичью! И обещания, говорит, не забывает… А мне он уже наобещал с три короба — мне и Любаше.
Я попросила его достать с антресоли рюкзак — старый, советский, болотного цвета, будто из мешковины. Ну не с чемоданом же уходить!
— У тебя дома есть лишняя сумка? — спросила я извиняющимся тоном.
— У меня дома только тебя нет. Но я это исправлю, — принял он у меня из рук рюкзак и удержал подле себя меня, чтобы щекотнуть носом мой нос.
Чего стесняться — свекр из своей комнаты не выйдет.
Я собрала все, даже зубные щетки. Можно и не возвращаться. Люба до сих пор не привязывалась к одежде. Исключением стал единорог Илоны, а его я вчера выстирала и положила в рюкзак. Потом села — рухнула в собранное кресло.
— Не смей плакать! — Гриша присел подле кресла и поймал мои руки. — Иди накрасся. Кажется, вам, бабы, это помогает не шмыгать носом. Я хочу фотографию тебя в красном. Это твой цвет. Точно твой цвет. Я всегда это знал и не понимал, почему у тебя нет ни одного красного пиджака.
Я встала, не имея никакого желания вставать — не хотела, чтобы он выпускал мои руки из своих.
— Александр Юрьевич сфотографирует тебя для меня? На мой телефон. Телефон, конечно, умный, но в руках такого дурака, как я…
Я улыбнулась — Гриша, Гриша… У тебя, наверное, просто замечательный дед, раз воспитал такого хорошего тебя!
— Лиза, тебе опять кто-то звонит.
Гриша встретил меня из ванной с протянутым телефоном. Сердце бешено забилось, но я тут же выдохнула. Не Кирилл, не Степанова. Мама!
— И как я скажу ей, что сбагрила ребенка подружке?
— Вали все на меня. Я привык быть плохим.
— Ты хороший, — прижалась я губами к его носу и тут же отпрыгнула, оставив на нем красный круг. Ну что, Мороз так Мороз. — Не стирай!
Я подняла руку и навела на Вербова камеру своего не очень умного телефона. Для не очень умного вида Гриши пикселей хватит.
— Теперь можно? — Вербов вытер у зеркала нос. — Покажешь Степановой, уволю…
— Меня? — выглянула я у него из-за плеча.
— Её! — обернулся Гриша. — Я не даю обещаний, которых не могу выполнить. Ну?
— Это будет моя фотография. Я ее на твой номер поставлю.
— Мне тоже нужна фотография на твой номер. Ну, мне самому просить?
Я оставила Вербова в коридоре, крикнув, чтобы выключил под казаном газ, и прошла в комнату свекра, предварительно постучав.
— Лизавета, — он сидел на диване и повернул ко мне лишь голову. — Скажи честно, у Кирилла никакого шанса?
Я покачала головой. Старик кивнул. Нервно. Какое счастье, что на моих глазах тушь. Какое счастье…
— Вы можете меня сфотографировать? У елки, — тут же добавила я. — Хочу маме послать, чтобы она знала, что я жива и здорова.
— Да, конечно.
Он встал, со скрипом, и прошаркал к стенке, из которой достал свой Кэнон. Как же ему сейчас тяжело! Тяжелее нас всех. Он не удержал внучку и потерял сына. Из-за меня.
Я улыбалась через силу. Я улыбалась для Гриши от всего сердца. Он стоял в дверях, прислонившись к дверному косяку, и крутил в руках свой одиннадцатый айфон про макс, но его у него никто не брал. Пришлось встать у старого фотографа за спиной и навести все три камеры на меня. В какую смотреть? Только прямо вперед… Иначе не увидеть свет в конце тоннеля.