Гриша закрыл входную дверь, обернулся и протянул руку — ко мне, но не для того, чтобы обнять, а чтобы отодвинуть от стенного шкафа, который я нечаянно загородила. А что я ждала от него? Как в кино, чтобы швырнул одежду на пол и сверху меня? И что бы я сказала ему на такое? Уж лучше, извинившись пропавшим голосом, отойти в сторону.
Я чуть не оступилась — вот же черт, в валенках! А мечтала о каблуках, корова на льду собственной персоной! Ещё и наполовину свинуха — не разулась. Хорошо, подошвы чистые — не наследила. Полы здесь тёплые, а на колготки плевать!
— Лиза, лови!
И я поймала — почти машинально — тапочки. Точно мой размер. И… Новые, абсолютно. Подавив или не совсем подавив улыбку, я сунула в них ноги. Гриша уже повесил в пустой шкаф две полные вешалки и нагнулся за тапками для себя. Домашние тапочки — кто бы мог подумать, что они бывают настолько романтичными!
— Ну, чего стоишь?
Гриша улыбался и поводил под пиджаком плечами, точно озяб. Что за вопрос? Стою… Не стою, а жду. Ещё спроси, кого?! Тебя!
— Почувствуй себя дома, — проговорил он, не сделав ко мне даже одного шага. — Если сможешь. Хотя бы постарайся. Ведь дом начинается с тапочек. Они такие же, как у тебя… были, — добавил он, запнувшись на секунду.
Не захотел говорить «как у тебя дома». Спасибо, Гриша… Ты все-таки безумно чуткий. Откуда в тебе это? Кто воспитал? Кто научил так тонко чувствовать… Дед Мороз?
Я опустила голову — почти копия моих тапочек: и цвет, и фасон подобрал верно, а я от волнения сперва и не заметила. Где он их нашел? Сумасшедший… Подняла глаза: действительно взгляд какой-то не такой, не привычный, блестящий, горящий и даже с пьяной поволокой, а Гриша не пил. Губы едва намочил…
Ну что стоишь? Я не хочу поворачиваться к тебе спиной. Ты на неё насмотрелся, когда я убегала с планерки домой… Нет, снова это слово не подходит. К Любе… Я бежала от тебя к Любе, а теперь все наоборот. Я убежала от дочки к тебе, а ты стоишь и молчишь… Смотришь… Ну чего ты ещё не видел? В подсобке ты увидел почти все. На мне нет кружевного белья. Я не планировала сегодня раздеваться, а дразнить себя лишний раз было больно. Так что белье тоже можно снять, не задумываясь.
В твоём доме горячий не только пол, но и воздух, и стены. Прикоснешься — и отдернешь руку. Нет, меня не качает, хотя что скрывать — немного дрожат коленки.
— Тебе нравится платье?
Гриша, ты чокнутый, да? Такое платье не может не нравиться, да и женщина никогда не скажет правду, если она начинается с «не», но сегодня я не хочу ни озвучивать, ни думать об отрицательной частице. Я на все скажу — да, ведь дети — а ты сейчас вовсе не выглядишь взрослым, Гришка Мороз, — все равно не слышат слова «нет»…
— Очень нравится. Когда ты успел купить?
— А что мне ещё делать в офисе? Только по женским бутикам ходить, — усмехнулся он. — Тебе действительно нравится? Только правду скажи! Если да, то сними его аккуратно и повесь в шкаф.
— В этот? — я махнула рукой в сторону зеркальных дверей.
Гриша усмехнулся.
— Нет, конечно. В спальне. Там пустая половина шкафа. А меня нервируют пустые пространства. И красиво одетые женщины, — добавил он хриплым шепотом. — Ты помнишь дорогу?
Я кивнула, кусая язык. Не знала, как спросить, спускаться мне вниз или дождаться его наверху? Гриша видел мои сомнения, но ему доставляло удовольствие мучить меня. Он даже пиджак скинул, чтобы мое сердце окончательно ушло в пятки, и протянул пиджак мне:
— Повесь заодно, пожалуйста.
Я снова только кивнула. Мороз, ты что такое делаешь?
— Лиза, дай пройти. Здесь узкая прихожая.
Узкая? Несмешно, Гришка, вот точно не смешно! Но я отступила и проводила взглядом его белую спину. Он пошёл прямиком к холодильнику, а я не пошла никуда.
— Лиза, я не умею открывать шампанское, — улыбался он из кухни по-мальчишески нагло. — Я залью тебе платье или разобью люстру. Новое платье найти труднее. А люстра обычная из каталога.
И он действительно вытащил на свет божий бутылку.
— В воскресенье ее не было, — сказала я зачем-то. — Ты ждал гостей?
Он кивнул.
— Карлсон, который живет на крыше, научил меня главному жизненному принципу: надо всегда надеяться. Я и тортик купил, потому что ждал прихода двух дам.
— Ой!
Я вспомнила про шоколадную колбасу. Я забыла ее в машине.
— Там холодно. Ночью будет минус. Чем не холодильник? — идея идти на мороз господину Морозу явно не понравилась.
Мне тоже. Я не хотела, чтобы он уходил. Никуда. Никогда.
— Хорошо…
Что хорошо, непонятно. Стою и никуда не ухожу, хотя и чувствую, что платье под хищным взглядом дарителя медленно расползается по нитям и, если я действительно хочу спасти его — платье и Гришу — то одно надо снять, а другого обнять. А я стою и улыбаюсь.
— Лиза, сними платье и спускайся за шампанским.
Ура, я получила дальнейшие инструкции! Их я и ждала.
Тапочки заскользили по натертому паркету, точно коньки по льду, и я с радостью схватилась за перила. Какие же нескончаемые ступеньки и как тяжело держать спину, точно в балете — вдруг из кухни просматривается вся лестница. Я не могла вспомнить планировку нижнего этажа и не хотела оборачиваться. Я же взрослая женщина. Я не боюсь, что хозяин пойдёт следом. Я хочу, чтобы он пошёл. Но пока слышалось лишь шарканье моих новых тапок — моих!
Да подними наконец ноги, Соколова! Ты же летать должна! Неужели ты такая корова, что не хватает целого роя бабочек, чтобы приподнять тебя над полом второго этажа? Или тебе оттягивает руку пиджак?
Дверь в спальню оказалась открытой — специально? Или Гриша просто забыл ее утром или вообще никогда не закрывал. Я перешагнула через порог — во второй раз колени тряслись ещё сильнее. В первый постель оккупировала Любаша. Сейчас кровать была свободна и идеально застелена. Надолго ли?
Выдохни, Соколова, выдохни! Делай простые движения: три шага к шкафу, открыть створку — не ошиблась, мужская половина. Я схватила пустую вешалку и водрузила на неё пиджак. Их здесь было пять штук. Я их пересчитала пальцами, погладив рукава каждого, точно в них спрятались Гришины руки. Боже… У меня дрожали теперь не только коленки, но новая дрожь была тёплой и сладкой. Я спешно задвинула одну створку и схватилась за зеркальную ручку другой и так и осталась стоять — вернее именно близость шкафа удержала меня в вертикальном положении.
На женской половине свободными болталось всего несколько вешалок. Остальные были заняты всяческой женской одеждой, с которой на крученых нитях свисали этикетки, без ценников. Я прошлась по каждой из них пальцами — все из одного магазина. И среди прочего красной тряпкой висел красный пиджак, который Гриша мечтает увидеть на мне в офисе.
Дрожащая рука наконец потянулась к первой пустой вешалке, но не схватила ее, потому что глаза заметили розовую бумажку для заметок. Она свисала с шелкового пеньюара и на ней красивым почерком было написано: «надень меня». Этикетка была намеренно срезана.
Я с трудом сдержала нервный смех. Кто-то перечитал дочке про Алису! Да, да — надень его, чтобы я тебя съел… Это уже Красная Шапочка получается! Но щеки у меня уже явно пунцовые! Гриша!
Мне хотелось позвать его в голос, но я не хотела портить его сказку. Вдруг у него ещё что-то для меня заготовлено… сказочного?! Только бы, конечно, не карета, которая ровно в полночь превращается в тыкву!
Я аккуратно сняла платье и повесила в шкаф. Скоренько прошла в ванную и, остолбенев для начала от сверкающего кафеля, разрешила себе открыть кран, чтобы избавиться от остатка дезодоранта, прошедшего сегодня кучу проверок на стойкость.
Глаза горят — свет включать лишнее, достаточно их и того света, что идёт из спальни. Я сделала шаг назад и чуть не отскочила к душевой кабинке, когда призывно открылся подсвеченный голубым зев унитаза — тайны Третьей Планеты в действии! А он мультики собирался Любе включать! Фу… И поспешила схватить брошенный на кровать пеньюар.
Записку я приклеила на лацкан красного пиджака — пусть повисит без дела, у меня выходные, у меня Новый год… со старым начальником. Три месяца — это почти вечность, если сравнивать с тремя днями, перевернувшими мой мир.
На темно-синем шелке алели аленькие цветочки — сумасшедший Гришка Мороз! Сумасшедший… Я затянула поясок потуже, чтобы полы халатика хоть немного да прикрыли грудь там, где выпускал ее наружу черный бюстгальтер. Дышать я уже почти не могла, а надо ли? Затаив дыхание, я вышла из спальни, но до лестницы не дошла, обнаружив открытой другую дверь. Когда успел? Я перешагнула новый порог и замерла — нет, не под темным взглядом Гриши, по собственному желанию вставшего в угол. А под шквалом собственных эмоций — они посыпались на меня, как кирпичи на голову. Это была или, скорее стала таковой, детская комната: с белой кроватью с резным изголовьем, комодом, письменным столом с креслом и даже с туалетным столиком, низеньким под детский рост, и тоже белым. Золотым в комнате был только Лев — с огромной гривой и длиннющим хвостом. Игрушка занимала половину кровати и была, кажется, больше самой Любы.
— Занавесок в каталоге не оказалось. Тебе придётся самой выбрать в магазине.
— А Лев в каталоге был? — задала я единственный вопрос, который мог сорваться сейчас с языка. Остальные намертво завязли в расплавившихся мозгах.
— Нет, но тут игрушечный совсем рядом. У каждой женщины, даже маленькой, должен быть Лев в постели, чтобы она чувствовала себя женщиной. Разве я не прав?
Раскрыл бы объятия, я бы в них нырнула и промолчала. Но виновник кавардака в моей жизни продолжал стоять в углу.
— Когда ты успел все это купить?
— Вчера заказал. С утра попросил прийти уборщицу и встретить грузчиков. Все, кажется, идеально сделали, нет?
Я молчала. Неужели к месту сейчас мое дурацкое «спасибо»?
— Если не нравится, отправим все обратно. Выберешь другое. Мне просто этот набор показался самым приличным.
— Что ты! Любе все очень понравится. Она о таком и мечтать не могла…
— Мечтать надо всегда, — Гриша наконец покинул свой угол, но до меня ещё не дошёл. — Иначе каким же мечтам тогда сбываться?
Теперь мы стояли рядом. Совсем рядом. Бедро к бедру, как на кухне с кошками.
— Не тут, — Гриша провёл по моей горящей щеке такими же горячими пальцами. — Это детская. А если я тебя поцелую, уже не оторвусь, цветочек мой аленький, краше которого нет в целом свете.
Он сжал мне руку. Со всей силой, но я все же нашла в себе силы сжать его пальцы в ответ. Снова лестница, но с ним уже совсем не крутая. Гостиная с колоннами. На столике у дивана нас ждали два полных бокала.
Я села. Провалилась в мягкую подушку. Гриша присел на самый край дивана и, мне казалось, вот-вот соскользнет на мягкий ковер. Он взял оба бокала, но не протянул мне ни одного.
— Я надеюсь, ты не сердишься. Я не хотел, чтобы ты пришла в пустой дом, точно в гостиницу на одну ночь, — он говорил, не поднимая глаз. — Я понимаю твой страх и не знаю, как убрать его. Твое спокойствие нельзя купить, но если эти вещи хоть немного придадут тебе уверенности в завтрашнем дне, то я не зря убил на шоппинг два утра. Как тебе почерк на записке? Моя уборщица — бывшая учительница с некогда дружественной нам республики. Я думаю, из нее выйдет хорошая няня для Любы. Я с ней не говорил, но, думаю, Наталья Ивановна будет рада оставить швабру, — и тут он вскинул глаза, все еще темные, все еще жадные. — Давай в следующем году о проблемах поговорим, а сейчас… У меня есть тост!
Гриша протянул мне бокал, но не отдал, а прижался губами к моим пальцам, как только те сомкнулись вокруг тонкой ножки.
— Тридцать лет — а дурак дураком… — прошептал он, трогая губами побелевшие костяшки моих пальцев. — Дураком помирать обидно.
— Это цитата, да? — спросила я севшим почти до баса голосом.
— Мищуки пели. Это отец мне постоянно говорит, а мне вот Кукин больше нравится, — и Гриша начал напевать, тихо-тихо: — Тридцать лет — это время ошибок, за которые нет наказаний, — и сильнее вжался губами мне в пальцы: — Но я верю, что не ошибся с тобой. И ты верь, пожалуйста, — и снова запел, уже чуть громче: — Тридцать лет — это синие горы, вкус находки и ужас потери, тридцать лет — это радость и горе, тридцать лет — это жизнь на пределе. Лиза, Лиза…
Он освободил мои пальцы из плена своих губ, и я со стоном разочарования подняла бокал к моим пересохшим губам.
— Погоди! Куда без тоста?
Я замерла, но продолжала касаться прохладного хрусталя, представляя, что это Гришины губы.
— Пусть все наши проблемы в Новом году испарятся, как пузырьки из этого бокала. За нас и жизнь без проблем!
Он приподнял бокал, а я — свой, но чуть ниже его — так ведь велит этикет общения женщины с мужчиной? Так велит мне сердце: идти вслед за Гришей, ступая в оставленные им следы.
— Лиза, ты чего?
А я чего? Просто отняла от губ уже полностью пустой бокал. Гриша не отпил из своего и половины.
— Я хочу еще, — улыбнулась я все еще не пьяной улыбкой. — Мне страшно…
— Мне тоже… Но я хочу иметь трезвую голову.
— А я хочу, чтобы у меня кружилась голова.
— Всего-то?
Его лицо исчезло, появилась топорщащаяся над ремнем рубашка. Из моих рук тотчас исчез бокал. Его руки обвились вокруг моей талии и вырвали меня из объятий дивана. Гриша шагнул в сторону, где не было мебели, держа меня в миллиметре от пола, над ворсинками ковра, но когда закружил, я все равно от неожиданности поджала ноги.
— Гриша… — то ли кричала, то ли шептала я, а он продолжал вертеться волчком.
— Ну что, кружится голова?
— Да! Да. Да… — говорила я все тише и тише, отвечая на короткие поцелуи.
Но вот желанные губы сбежали мне на шею и снова поднялись к подбородку, но вдруг Гриша замер, и я опустила глаза: его нос застрял между моих грудей, стянутых черным трикотажем: хороший такой футляр получился, и нос у Гриши оказался не таким уж большим.
И вот он вновь устремился к моему носу, и наши носы встретились, не мешая губам. Однако нам снова мешал пояс, теперь уже стягивающий не красный кафтан Деда Мороза, а мою талию.
— Гриша, что ты делаешь? — чуть ли не взвизгнула я, когда он опустился на колени, скользя ладонями по шелку, обтянувшему мои бедра.
— Спасаю твои ногти. Пытаюсь развязать узел зубами.
Он откинул голову, глаза его блестели — в них отражались мириады звезд. Кто утыкал столькими лампочками потолок? Мне хотелось темноты, полной…
— Я сама…
Развязать узел не получилось. Возможно, возьми я лишние пять минут… Но я их не взяла. Пять минут — это слишком долго, за пять минут можно сделать слишком много… приятного друг другу. Я змеей выкрутилась их пеньюара, и Гришины руки замерли под моими лопатками.
— Пойдем лучше наверх. Здравый родительский смысл подсказывает мне, что этим диваном мы воспользуемся еще не раз, а вот кроватью…
Я ничего не ответила. Не успела… Гриша поймал мои губы, и мои руки, и все мое тело. Он держал меня у груди крепко, шел твердо, и мне ни на секунду не захотелось убрать рук с его шеи, чтобы схватиться за перила. Дверь спальни оставалась призывно открытой, и я была тоже распахнута для Гриши настежь. Обе черные тряпочки быстро исчезли с меня, а вот мои пальцы нарочно медленно справлялись с мелкими пуговицами мужской рубашки. Я никогда этого не делала, я наслаждалась пуговицами, точно поцелуями.
— Может, включить свет? — с напускным раздражением дыхнул мне в лицо Мороз.
Только морозец обернулся сорокоградусной жарой. Но ведь на шкале термометра это еще не предел? И у ночи нет конца, если эта ночь новогодняя.