— Антон! — это закричала не я, а Елена Владимировна.
Я и не могла обратиться к нему по имени. Вообще я только, как рыба, могла хватать ртом воздух. Ноги отказывались разгибаться, и я не встала. Хотя и не смогла бы — Гришин отец совсем навалился на стол и, подскочи я, ужаленная его вопросом, мы стукнулись бы лбами. Определенно!
— Для тебя это нормально, да? А если к Ульяне побежит, тоже отпустишь?
— Антон!
Но Антон жену не слышал.
— Отстань! — махнул он рукой и смахнул бутылку.
Я просто чудом ее поймала: сработала материнская реакция ловить все, что падает: одушевленное и неодушевленное. Хотя сейчас бутылка с домашней настойкой казалась более душевной, чем хозяин дома. Он злился — явно — но лицо его при этом оставалось каменной маской: щеки цветом сравнялись с белой бородой.
— Я не с тобой разговариваю! — прорычал он жене, смотря на меня.
— Антон, что случилось?
Елена Владимировна подошла и резким движением руки развернула к себе мужа за плечо. Он встал в позу, но не закричал: по-прежнему рычал львом:
— Ничего! — и развел руками, чтобы избавиться от руки жены. — Ничего у нас не случилось! Не случилось ничего нового! У меня просто сын дебил, а больше ничего! Абсолютно ничего!
— Антон! Не при Лизе!
— Не при ней? — Теперь он обернулся ко мне всем корпусом, а я, действительно как полная дура, продолжала сжимать двумя руками пойманную бутылку. — Да она такая же, как и он. Идиотка!
А его обе руки снова держали стол, точно желали поднять в воздух и обрушить мне на голову. Абсолютно пустую — я хоть и думала, не могла никак понять, что же такого мы оба натворили, чтобы настолько взбесить родителя. Это что, сообщение о свадьбе, на которую я не соглашалась, пришлось плохим новогодним подарком?
— Антон! — Елена Владимировна тоже забыла все другие слова, кроме имени мужа.
— Вот ты мне скажи, Елизавета, — он точно выплюнул мое имя через щербинку между передними зубами. — Тебе действительно не противно от сознания того, что твоим мужчиной крутит, как хочет, бывшая теща, нет?
— Боже, Антон! — на этот раз Елена Владимировна оттащила мужа от стола уже двумя руками и заставила смотреть себе в глаза: — Вот к чему ты сейчас Тамару приплел, вот к чему?
— Да потому что твой дебил поедет послезавтра встречать ее!
Елена Владимировна отступила на шаг и, закатив глаза, изрекла:
— И из-за этого весь сыр-бор?! Впрочем, как всегда в этом доме: много шума из ничего!
— Лен, ты себя слышишь?! — тряс он рукой уже перед самым носом жены. — Он заводит новую семью и едет встречать мать бывшей жены в аэропорт. Он вообще нормальный?
— И что? — уже почти смеялась хозяйка, пусть и немного нервно. — Тома должна такси, что ли, брать, когда у Гришки дороги двадцать минут от силы?
Антон Сергеевич с шумом отвернулся, хлопнув себя по квадратным бокам.
— Вы, бабы, идиотки, все до единой! И Гришка баба, а не мужик. Я один, что ли, в этом доме нормальный и вижу, что это ненормально?
Он стоял к нам спиной.
— Что я вообще в этом дурдоме делаю?!
— Не знаю, — хмыкнула жена, кусая губы, чтобы те не растянулись в улыбке. — Иди отсюда во двор. Гришка там один с тремя детьми! Имей совесть!
Он обернулся, резко, и полоснул нас обеих ледяным обжигающим взглядом:
— В этом доме только один человек не имеет совести, и это мой сын! Учти! — это он говорил уже мне и снова грозил пальцем. — Если она будет на свадьбе, меня там не будет. И никого из нас не будет!
— Антон, да хватит тебе!
Елена Владимировна заорала это так грозно, что будь у нее в руках скалка, она бы явно пустила ее в ход.
— Хватит! Ты обещал мне молчать. Обещал?
— Я ничего тебе не обещал! — еще громче заорал Вербов-старший. — Я радовался, что этот дебил наконец одумался и закрыл дверь. А тут здрасьте, приехали… Две тещи нужны одновременно! Одной мало. Тьфу…
И он действительно сплюнул на идеально вымытый пол.
— Вон! — заорала еще громче хозяйка. — И только посмей испортить нам день!
— Плевать я хотел на ваш день! Этот идиот мне всю жизнь испортил!
— Не смей так говорить… — голос у Елены Владимировны пропал: его с трудом хватило на шепот; какой уж там крик!
Да и Антон Сергеевич решил уйти, оставив последнее слово за женой. Хотя, возможно, он по дороге еще раз сплюнул. И заодно шарахнул дверью, и я краем глаза увидела, как он, размахивая в гневе руками, прошествовал по террасе. В это самое время на столе передо мной появилась пустая рюмка, и я машинально передала хозяйке бутылку, нагретую моими влажными ладонями.
— Извини за этот цирк! — Елена Владимировна тяжело опустилась на стул и разлила темную настойку по рюмкам уже из положения сидя.
А я бы с радостью приняла положение лежа, под плинтусом…
— Я не обещаю, что это не повторится. Для него одно имя Тамары — красная тряпка на быка. Тебя ввели в курс всей этой истории?
Я кивнула и добавила, что все знаю про развод Гриши.
— Да при чем тут развод?! — Елена подняла рюмку, но тут же вернула на стол. — Тамара к разводу не имеет никакого отношения. Она имеет отношение ко мне. К моему фиаско в роли матери подростка. Значит, Гришка тебе ничего не рассказывал, — она отвела глаза. — Что ж, расскажу я…
— Не надо! — ко мне вернулся голос. В полную мощь! — Если Гриша захочет, он мне сам расскажет…
Хватит! Хватит перемывать бедному кости у него за спиной. Пока он развлекает мою дочь! Это свинство… Я не хочу знать, что он не хочет, чтобы я знала…
— Он тебе не расскажет. А если не расскажу я, ты так и будешь считать моего мужа деспотом и умалишенным. Это, конечно, правда… Мозги же Бог у мужиков забрал и нам отдал… Но мне, наверное, не досталось. Мне как-то ничего в этой жизни не досталось…
Ой, богатые тоже плачут… Вы, милочка, хотя бы дом свой видели?
Она снова схватила свой дорогущий золотой телефончик, стоимостью в половину моей зарплаты в хорошие месяцы. Не в последние. Не в фирме ее пасынка.
— Они уже на квадроциклах. Впятером. Но ты не нервничай, — это она хотела протянуть мне телефон, а потом передумала. — Я вот не смотрю и не нервничаю. Иначе никаких нервов не напасешься. Слушай, — она подняла свои огромные глаза на мои суженные. — Он что, только мне шлет фотки?
Мой телефон в сумке, а сумка на входе осталась. Я и сказала об этом хозяйке.
— Хочешь, смотри…
Она протянула мне телефон, но на экране вместо наших детей оказалась девочка — наверное, случайно пальцем провела, пока передавала мне телефон. Или не случайно — я знала, кто передо мной: Илона. Огромные отцовские глаза, непослушное волнистое каре почти до плеч, а на заднем плане доска и американский флаг. Наверное, школьное фото.
Больше машинально, чем намеренно я сунула телефон обратно Елене в руки.
— На Илону переключилось.
Нет, фотография Гришиной дочери попала на экран случайно — на лице Елены отразилось удивление и извинение, но она сказала другое:
— Хороша Маша да не наша… У нас теперь белокурый ангелочек будет, верно?
Я промолчала, но глаз не отвела. Елена положила телефон на стол, дав понять, что фоторепортажа с нашего двора не будет.
— Илона вся в бабку пошла, в Гришкину мать. Настя была хоть стой, хоть падай. Я всегда таким завидовала, как с картинки сошли и держатся так же в любой ситуации. А я что… Особь женского полу. Вот ты хороша… Серьезно, никакого сарказма. Сначала я реально испугалась, что он с тобой из-за ребёнка, — она повысила голос, хотя мы точно были в доме одни.
Точно? Дом вообще-то огроменный! Целый полк гусар можно расквартировать!
— Про наш прошлый Новый год знаешь?
Я кивнула, испугавшись, что на меня сейчас ещё больше семейной грязи выльют. Спасибо, не надо. Я сама все узнаю о Грише и от Гриши. Без заинтересованных посредников!
— Вот и славно. Теперь я хоть понимаю, что парень на тебя запал, а не на Любу. Будь я мужиком, тоже б запала, — добавила Елена Владимировна с улыбкой и кратким, нервным, смешком. — И это отлично. Мать он в четыре года потерял, но сестра у Насти тоже была хороша. Гриша на женской красоте воспитывался. То и странно, что Ульяну выбрал. Хотя тут я все испортила, конечно… И никогда себе не прощу. Ладно, — она снова подняла рюмку и кивнула на мою, которую я, поднимая для тоста, чуть не выронила. — За вас! Чтобы у вас все было хорошо!
Я пригубила вина — сладкого и терпкого одновременно, как наша с Гришей… Хм, наши с Гришей отношения. Любовь у нас только с большой буквы, и это женское имя. Хотя бы пока.
— Что он вообще тебе про отца рассказал?
Я смотрела на Елену Владимировну, на ее блестящие теперь уже от вина губы: что ответить? Нечего ответить… Гриша столько всего говорил, а в итоге ничего не рассказал, как выясняется. Или не захотел: пугать или расстраивать… Или на самом деле меня это просто не касается.
— Мне это важно, понимаешь? — говорила хозяйка, вжимая в мраморную столешницу локти. — Это мой муж, понимаешь? И сколько бы ошибок Антон не сделал, я его люблю и хочу, чтобы эта боль хоть к пенсии его отпустила. Ну и Гришка… Он тоже страдает, хоть и отшучивается вечно, так что это и в твоих интересах тоже, чтобы эти два дурака слезли с ножей.
Я сглотнула. Слюна оказалась кислой даже после вина. Улыбка у меня, наверное, была не слаще.
— Я только знаю, что после смерти матери Гришу воспитывал дед.
Да, именно это я и знала. Плюс то, что ребёнок оказался для отца обузой. Но этого в лицо этой женщины говорить нельзя. Она с мужем, похоже, два сапога пара. А другая бы с таким деспотом и не ужилась! Если только совсем какая-нибудь забитая мышка. Хотя вряд ли в мышиной шкуре она могла бы завлечь богатого папочку. И она довольно мила — странно, что принижает свои достоинства.
— А как она умерла, знаешь?
Я мотнула головой.
— Жутко нелепая смерть. Она уехала с сыном к родителям, как всегда делала летом. Ехала на велосипеде вдоль трассы. К счастью, одна. К счастью… — Елена Владимировна стиснула пальцы в замок. — На скорости у фуры открылась дверь и снесла Настю. Врачи говорили, что не мучилась. Хоть так…
Я смотрела на неё, она на меня. И я почувствовала, что у меня затряслись пальцы. С чего бы это? Дела давно минувших дней…
— Дед не смог вызвонить Антона. Позвонил в офис. Спросил, смогу ли я ему сообщить? Я по дури ляпнула, что смогу… А потом полдня ревела, а когда Антон к вечеру заглянул в офис, ещё минут пятнадцать говорила, что это у меня личное. Ты не думай, у меня ничего с ним женатым не было. Это потом уже как-то все навалилось, когда он с похорон прилетел без сына. Говорил, не отдали. И я ему верю — здесь бабушка только могла бы с ним сидеть, а там тетка, дед, бабка, братья двоюродные… Да и вообще… — она выдохнула. Тяжело. Очень тяжело. — Благими намерениями, сама знаешь, куда выстлана дорога… Потом сказали, раз ты с девкой молодой живешь, то ребёнку там точно не место. Я даже в Кишинев ездила. Дед сказал — рожай себе сама. Но видишь, не родила. Антон говорил, что у него есть сын и другого ему не надо. Долго говорил. Предлагал мне развод и содержание, если мне так хочется ребёнка. Тогда я думала, ладно уж… Другие вон родить по другим причинам не могут, а живут как-то. Тем более я ни на день не сомневалась в Антоне. Он по бабам никогда не бегал. За ним много размалеванных дур бегало, когда бизнес в гору пошел. На мне непонятно чего он женился. Окружающие говорили, что я воспользовалась его депрессией и прибрала к рукам. Может, и прибрала… У меня у самой шарики за ролики заехали. Я восхищалась их семьей. По-доброму завидовала… Говорила себе, вот замуж выйду только если такого же, как Вербов, встречу. Прямо Державинский вариант. Знаешь, о чем я?
Я мотнула головой.
— В школе, наверное, не говорят про такое. Но в усадьбу Державина могла бы и сходить. Там даже детские елки устраивают. Короче, была у жены Державина юная подружка Дашенька. Все женихам отказывала и объясняла это тем, что идеал мужчины для неё Державин. Но, увы, второго такого нет. Тут по Омару Хайяму прямо, уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало… Она в Ревель умотала, чтобы чужому счастью не завидовать. А потом жена умерла и Державин через полгода пришёл к Дашеньке с предложением руки и сердца, хотя был вдвое старше ее. Говорит, будь мне законным другом. Она и стала. Ему нужен был дома кто-то, кого можно было среди ночи разбудить и заставить слушать новые стихи или черновики государственных речей. А потом она увезла его в деревню на пенсию, выписала из Англии ткацкие станки и стала первой в России женщиной-предпринимателем. И как-то без детей общим бизнесом они и жили. И мы жили. Пока меня мать допекать не стала. Мол помрет твой муженек, а ты, дура, одна останешься, без детей и без внуков. Антон мне снова предложил развод. А я сказала — мне уже тридцать почти. Я могу воспитать подростка. Забери Гришу. Ты отец в конце концов, а не дед. Они там переругались в пух и прах. До сих пор не разговаривают. Антон судом пригрозил. В конце концов Гришка гражданин России. И начался кошмар. Полный… Я потерпела фиаско, и Гришка в четырнадцать лет убежал жить к Тамаре. Так там и остался с концами. Нет, пару раз, конечно, Антон притаскивал его за шкирку домой. Грозил Тамаре всевозможными карами, но мальчику было хорошо там, а не здесь. Я столько ночей проревела. И сына не обрела, и мужа потеряла. Антон ни мне, ни Тамаре простить не может. Ты не устала ещё? Я могу тебе в подробностях рассказать. Может, тогда и поймёшь, что она ему никакая не бывшая теща, а вторая мама. Вот он и за кошками бегает, и по магазинам, и от тебя убежит, чтобы встретить ее. И на свадьбу ее пригласит, а не нас, если Антон рогом упрется. Так ты уж прости, если мы своими дрязгами тебе праздник испортим. О, Гришка…
Она заметила его еще на террасе и замолчала. Он зашел, как выяснилось, за водой для детей.
— Гриш, я гитару привезла, — остановила его Елена Владимировна, когда он уже уходил с бутылкой из кухни. — Сыграешь? Споешь?
Он бросил на меня взгляд, потом только на нее.
— Не хочу, — ответил грубо и сухо. — Горло болит.
Это намек на то, что они с отцом все же переругались на морозце?
Елена Владимировна нахмурилась.
— Ты зачем сказал отцу, что встречаешь Тамару?
— Она позвонила при нем. Что я должен был сказать?
— Промолчать.
— Я не собираюсь молчать для вашего спокойствия. Попейте валерьянки. Оба! Лиза, хочешь пойти со мной?
Я перехватила взгляд Елены: умоляющий. Ее губы были плотно сжаты. Она не договорила. И я сказала, что нет. Лучше я не буду смотреть, что они там творят. И мысленно добавила: буду слушать, что они уже вытворили…