Обед или уже почти ужин — за стол мы сели в пятом часу, хотя позвали всех еще в половину четвертого — прошел в чопорной английской атмосфере: вежливость и ничего, кроме вежливости, и я бы не удивилась, заговори мальчишки по-английски, но они в основном молчали, только изредка поглядывали в мою сторону. Туда же косился и хозяин дачи.
— Кто со мной играть в пинг-понг? — Гриша подорвался из-за стола первым.
Слова старшего брата подействовали на мальчишек командой «марш», и они лишь чудом не перевернули английский фарфор.
— Назад! — так орут обычно сорвавшимся с цепи… собакам. Но иначе бы мать не услышал никто. — Каждый тарелку в зубы и на кухню. У нас нет тут прислуги!
А там есть? То есть в городе? Или ограничиваются приходящей уборщицей?
Да какое мне дело… Вот никакого! В доме нет стерильной чистоты. К счастью, хоть один пунктик тут отсутствует. Это только в кухне пол блестел. Наверное, его заляпали во время готовки.
— Ты все?
Я не успела даже ответить, так ловко большой мальчик забрал у меня из-под носа тарелку, а следом и у Любы.
— Тогда и мою захвати, раз такой заботливый, — и Елена тоже протянула Грише пустую тарелку.
Отец тут же ушёл в кухню со своей. Сказал ли он что-то старшему сыну или нет, мы не слышали. Виски не пили, трубку мира не раскуривали — наверное, берегли на вечер. Как и ссору, очередную, хотя я очень надеялась, что на этот раз меня пронесёт…
После обеда мне дали передышку, разрешив остаться в комнате с замком. Кто в этом доме дракон? Кажется, тут все семейство взрывоопасное.
— Лиза, Люба ест запеканку или мне сырники сделать?
Видимо, Елена Владимировна, как и я, спасала творог. Говорить, что мы его уже ели с утра, невежливо.
— Лучше запеканку.
Не надо напрягать хозяйку еще больше. Да и Люба не скажет, что сырники были с утра. С утра ещё были улыбки, а здесь — вымученное праздничное настроение, хотя снизу все же доносились радостные вопли мальчишек: Лешка с Пашкой приезд старшего брата приняли на ура. Я глушила непроизвольную обиду на свое заточение мыслью, что сиди Гриша подле меня, это явно вылилось бы в недовольство со стороны хозяина дома. А сейчас у него не было возможности поругаться со старшим сыном, потому что того взяли в плен младшие сыновья.
Я не могла помочь Елене на кухне, потому что Люба, как настоящая принцесса, отказалась принимать участие в спортивных играх, и я не могла оставить ее одну.
— Я ее быстро перевоспитаю, — заявил Гриша мимоходом, желая, видимо, чтобы эта фраза каленым железом выжглась на моем сердце. Он по-прежнему считает, что мое воспитание однобоко, и Любе действительно не хватает рядом папы. Его право… Он это место застолбил.
Да, наверное… Люба слишком девочка. Для него… Он, видимо, не знает, что не все женщины в детстве были сорви-голова… Я не была или просто не помню разодранных колготок и коленок.
— Лиза, Люба умеет читать?
Я чуть не подпрыгнула от вопроса. Не знаю, что меня взбудоражило больше: низкий голос Антона Сергеевича или неожиданность его появления на пороге игровой комнаты. Или все же сам вопрос?
— Умеет…
Это тоже проверка моей состоятельности, как матери?
— Я с ней тогда почитаю, а ты иди на кухню к Лене.
Это меня освобождают, хотя я и не устала? Или все же Ленку? Или пытаются проявить заботу о девочке? Но грубо, по-директорски. Марш на кухню!
— Люба, ты хочешь почитать… — Мне пришлось поднять голову. Она сама поднялась, хотя я и не собиралась искать ответ на лице Антона Сергеевича. Да и какой ответ я могла найти в глазах, спрятанных за очками, в стеклах которых играли блики от ламп, которыми был усыпан потолок. — С Гришиным папой.
Секунда замешательства. С обеих сторон. Или даже с трех…
— Меня можно называть дедушкой…
— У меня уже есть два дедушки, — отозвался ребёнок растерянно, но все же раньше обалдевшей мамы.
Но Антон Сергеевич не растерялся:
— Буду третьим. Пошли!
И протянул руку. И Люба взяла ее, но не так свободно, как с Гришей. Заодно с опаской покосившись на меня. Но я кивнула — за эту неделю я по собственной воле зашла слишком далеко в отношениях с совершенно чужим мужчиной. За спиной горят мосты. Остается только идти вперёд. И чем быстрее я войду в новую жизнь, тем всем будет спокойнее. Всем, но не факт, что мне. Мне будет труднее всех. Хотя моя история даже близко не стояла с тем, что выпало на долю Вербовых. Нам ли, Любаша, быть в печали…
— Извини, что так грубо, — этими словами встретила меня Елена, и я поняла, что помогать ей ни в чем не надо. — Антон без дела слонялся.
— Люба любит книжки, — ответила я совсем тихо.
— Вот и хорошо. Хочешь чаю?
Я мотнула головой. Мне хотелось уйти. Уехать в Пушкин… Как-то неспокойно прошло знакомство с будущей семьей. Будущей… Я села на стул, потому что положение было действительно хоть стой, хоть падай. Неделя… Это, конечно, не пять новогодних минут, но не намного больше.
О чем мне говорить с этой женщиной? Я и с ее пасынком не особо говорила. Больше целовалась. Вот и доцеловалась…
Елена Владимировна смотрела на меня дружелюбно, хотя и решила заполнить на меня анкету, от любимого цвета до любимого эстрадного исполнителя. Шутка. Она расспрашивала меня про семью. Настоящую. Ту, в которой я жила достаточно счастливо до своего решительного желания уехать покорять Питер. Рассказывать было особо нечего. Обычная семья: мама, папа, сестра и ее семья. И, честное слово, впервые я радовалась, что мне нечего рассказать. У меня обычная, то есть нормальная, семья.
— Моя королева еще жива?
Гриша не подошёл с поцелуем, за что я была ему безумно благодарна. Мне хватило его взгляда, который читала не я одна, но и Елена Владимировна.
— Где твоя гитара? — решил отвлечь внимание мачехи коварный пасынок.
И только она ушла с кухни, вцепился в меня обеими руками.
— Впервые мне очень хочется, чтобы в этом доме меня быстрее послали в баню, — уложился он с речью в долю секунды, чтобы в следующую поставить жирную точку поцелуем. Или многоточие.
Я косилась на арку в страхе быть пойманной с поличным. Ну да, я украла у них Гришу. На Новый год. И надеюсь, не один.
— Гриш, не здесь…
Я вывернулась, теперь за мои губы отдувалась шея.
— Ну что ты делаешь?
Я уперлась руками ему в грудь, чувствуя приятное и недопустимое сейчас тепло, которое сожжет меня огнем, продли он ласки хоть на секунду.
— Гитару настраиваю…
Он отступил от меня за секунду до появления мачехи — у него точно тонкий музыкальный слух.
— Минуточку тишины, — попросил Гриша, усаживаясь на стул с гитарой и телефоном, чтобы подкрутить колки. Мои нервы он натянул до предела. Только бы они не лопнули раньше времени. — Что сыграть?
— Мою любимую. Румынскую.
Гриша подмигнул мачехе:
— Я не могу петь ее при Лизе.
— Почему?
— Из-за содержания.
— Но мы-то слов не понимаем, — настаивала мачеха.
Гриша откинулся на спинку и качнулся на стуле:
— Но я-то знаю, о чем пою… Я почти женатый мужик, и мне нельзя такое петь…
— Гриш, ты можешь без подколов?! Спой уже что-нибудь… А то без ужина оставлю!
— А я его ещё не заработал? Я семь потов спустил с твоими детьми. Мне срочно нужно в баню…
И глянул на меня.
— Я все помню… Пой. Потому что я уже не помню, когда ты в последний раз мне пел…
Гриша начал с медленного перебора:
— Вы просите песен, их нет у меня, — запел он, прищуренно глядя на нас поочередно. — На сердце такая немая тоска, — он специально понизил голос до баса, и мне оставалось только гадать, того требует песня или это он просто смеется над нами. — Так скучно, так грустно живется, так медленно сердце холодное бьется, что с песнями кончить пора.
Он ударил по струнам и зажал гитару коленями.
— Григорий Антонович, за что же вы меня так не любите?
Вопрос Елена Владимировна задала слишком серьезно. Гриша поднялся и, не отпуская гитару, двинулся к арке, но проходя мимо, коснулся щеки мачехи своей. Теплой. Я знала, какая она теплая… Сейчас и всегда.
— В мою скучную жизнь вы вплелись так туманно, — пропел он тихо, но очень красиво. — Неожиданно радостна ваша тайная власть. Люба! — не только Елена Владимировна, но и я, хоть и стояла в дальнем углу кухни, подскочила от неожиданности. — Оставь деда в покое и иди к папе. Я не буду мучить тебя книжками!
Я шарахнулась головой о шкафчик — ну вот зачем, зачем… Принцип «Дурак-сам-дурак» в действии.
— Она уже зовёт его папой? — повернулась ко мне Елена Владимировна, когда Гриша исчез по направлению к гостиной.
— Они так решили, — выдала я правду. Немного горькую. Как поцелуй после коньяка. Он был. Когда Гриша отправлял меня на откровенный разговор со свекром. — Сами. Без меня…
Здесь все без меня решали. Но если что-то пойдёт не так, во всем обвинят меня. Тапки полетят со всех сторон.
— Интересно как…
Гриша вернулся с Любой в одной руке и по-прежнему с гитарой — в другой.
— Мы решили петь вместе. Кузнечика.
Я села на стул. Хорошо, что он был у шкафчика. Наверное, хозяйка доставала что-то с верхней полки.
Они решили. И они спели. Господи, у моей дочери нет ни слуха, ни голоса… Как же раньше я этого не замечала? Или это Гриша не попадал в ноты. Нарочно или из-за нервов. Все мы тут были на нервах. Они торчали из наших глаз обнаженными проводами: не подходи, убьёт. Особенно к Антону Сергеевичу. Как у него не треснули стёкла очков — загадка! Я все ждала, кто из них будет лягушкой, а кто кузнецом… Короче, кто кого сожрет первым.
— Мыть руки. И за стол! — Елена Владимировна четко знала, когда наступает момент Икс.
И снова все было чинно, за исключением того, что Люба то и дело трогала меня, точно проверяла, на месте ли я. А потом, когда подали чай, вцепилась мне в руку и не отпускала до конца чаепития, будто детское сердечко чувствовало предстоящую разлуку.
Мое тоже болело, но по другую сторону сидел Гриша, и если он и не вцеплялся в меня руками, то взглядом тоже не отпускал. И не отпустит ни на шаг, даже если Люба сейчас, впервые в жизни, бросится на пол в истерике. Но она ушла с Еленой Владимировной и мальчишками и даже не обернулась на меня, предательницу.
— Доброй ночи, — кивнул сын отцу, а у меня все ещё стояли в ушах вопросы хозяйки по поводу завтрака.
Какой завтрак?! У меня ужин ещё стоял поперёк горла. Каша? Омлет? Да плевать… Я в себя и кофе не залью, даже если не сомкну ночью глаз. В баню! Пошли все в баню…
Но в баню послали нас, и мы пошли. Прямо-таки побежали…