Сауна оставалась единственным помещением в загородном доме Вербовых, где не было все, как в лучших домах Лондона — по всей вероятности, в силу того, что на Туманный Альбион не доставляют веники из русских березок. Им хватает местных розог, которыми мне хотелось отстегать Гришу за то, что засранец не позволил мне уложить ребёнка.
— Гри…
Я не успела договорить свою мысль, а он не успел ещё затворить дверь, а его губы уже закрыли мне рот. Поцелуй вышел жёстким и даже малость болезненным. Гриша никогда ещё не целовал меня с такой жадностью. Я даже отпрянула, смяв спиной чинным рядком висящие банные халаты стерильного бежевого цвета. Гриша оттащил меня от стены, не выпуская губ, а я двигалась вперед, не открывая глаз. Это доверие, да? Или желание забыть, где нахожусь и представить себя на необитаемом острове, где ни люди, ни обстоятельства не в силах помешать соитию двух жаждущих друг друга тел?
Я почувствовала за спиной стол и в ту же секунду оказалась на нем. Здесь было тепло, но без намека на соседство с сауной: жар шел не от нее, это взрывался градусник подмышкой. Руки Гриши ползли вверх, снимая и кофту, и бюстгальтер не расстегнутыми.
— Что ты со мной делаешь?
Я не делала с ним ничего, но позволяла ему делать со мной все. Все, что касалось одежды. На пороге сауны нужды в тряпках не было никакой.
— Гриша, не надо… Пожалуйста…
На этом столе пили чай. У противоположной стены стоял буфет с сервизом и розеткой для чайника. А внизу чернел встроенный крохотный холодильник.
— Лиза, нельзя оставаться хорошей девочкой с плохим мальчиком. Так по жизни не работает…
— Гриша, это дача… Я…
— Тебе стыдно? — его рука уже почти стащила с ног мою последнюю защиту. — Думаешь, кто-нибудь поверит, что в моем обществе ты грела косточки, пуритански завернувшись в полотенце?
Его пальцы искали ответ совсем не на языке. Да язык и не спешил его давать, а тело не жалело для Гриши горячих ответов.
— Это стол, на нем едят…
Я по театру знаю, что он помнит этот стишок. И его руки мгновенно вернулись мне на талию, чтобы перекинуть горячее тело на кушетку. Затем с трудом отыскали мужскую футболку. Я видела, как дрожат на его груди темные завитки, точно былинки на ветру, и такими же невесомыми сделались все мысли и все тело, когда мой желанный мужчина склонился к моей груди с очередным поцелуем.
— Лиза, мне быть аккуратным или можно ни о чем не думать?
Нашел время спрашивать? В страхе я сжалась так, что он лишь чудом не пролил свое добро. Во второй части марлезонского балета он всегда предохранялся, но видимо на родительскую баню не рассчитывал.
— Да что ты так дёргаешься?! Чего боишься?
Я не оттолкнула его, но вывернулась и свесила ноги с кушетки, чтобы стиснуть коленки, которыми еще мгновение назад крепко прижимала Гришу к себе.
— Лиза, Лиза… Мы же с тобой достаточно взрослые, чтобы не бояться последствий.
Я отвернулась, все ещё не в силах ворочать языком. Гриша устроился у меня за спиной, зажав рукой мой бедный живот. Подбородок его тем временем рыл окоп в моем плече, а волосы щекотали горящее далёкой зарницей ухо.
— Мы знакомы неделю… Ровно неделя сегодня. Забыл?
— Лиза, твоя дочь называет меня папой… Это намного серьезнее любого штампа, ты так не думаешь разве? — он откинул с плеча непослушную прядь и впился в кожу чуть ли не зубами. — Мы уже вышли из возраста максималистов, тебе не кажется? — теперь он пробовал на зубок мочку уха. — Мы умеем идти на уступки. Мои вместе уже двадцать пять лет. Думаешь, они никогда не ругались?
Я сжалась ещё сильнее, и руки Гриши скользнули мне на плечи, чтобы расправить их, и теперь моя голова нашла покой на его плече. Ноздри против воли раскрылись, точно розовые бутоны, вдыхая последствия спортивных игр с малышней. Запах взрослого брата… Он завораживал, взывал к женскому естеству, глушил все страхи силой динамита…
— Я слишком много теперь про тебя знаю, — кричал в голос мой внутренний голос. — Слишком… Даже то, что ты бы никогда мне не рассказал…
Гриша не напрягся. Его руки еще нежнее стали гладить налившуюся желанием грудь.
— В моей жизни не случалось ничего, чего бы мне следовало стыдиться… Не думаю, чтобы Ленка что-то там приврала, выдавая страшные Гришкины секреты… Так и знал, что вас, баб, нельзя оставлять одних. Ведь звал же гонять на квадроциклах, звал… И ты бы продолжала свято верить, что я святой…
Он вжался губами мне в ухо: он по-прежнему тяжело дышал.
— Ты не святой, ты демон — простонала я, когда Гриша соединил на вершине моей груди свои большой и указательный палец. — Я даже знаю про твои зубы… — стиснула я свои, чтобы подавить рвавшийся наружу новый стон.
Гриша не замер, сразу рассмеялся.
— Ещё скажи, что поэтому у меня поцелуи ненастоящие… Ну, скажи…
Он развернул меня к себе, но не для ответа, а чтобы дать мне свой губами — мягкими, сочными, безжалостными — умело убеждающими меня в том, что до него я не знала настоящих поцелуев: тех, что вытягивают из тела душу.
— Лиза, я все ещё хочу тебя… — и этот голос может опускаться до баса не только в песне. — Почти бесконтрольно.
Я тоже давно утратила над собой контроль.
— Думаешь, я могу просто так сидеть рядом с тобой голой? — задавал Гриша глупый вопрос.
Я прижала ладонь к его вставным передним зубам. Мокрую от неконтролируемого больше желания.
— Я не хочу проверять твою выдержку, — воспроизводил мой язык какую-то древнюю запись. Со скрипом. Как старую пластинку… — И заодно мое тело. Оно меня уже один раз подвело…
Гриша тронул мою ладонь горячим языком, но я нашла в себе мужество не отдернуть руки, и он пробубнил в неё:
— Оно очень хорошо тебя подвело… Я не против повторения…
Я отдернула руку и чуть не съездила ей по наглой улыбающейся физиономии — ещё одним зубом меньше, ему не привыкать… У Ленки есть проверенный врач.
— Я уже выходила замуж по залету, — хрипело мое сознание, безжалостно задавленное желанием скорейшей близости. — Ничего хорошего из этого не вышло…
— Кроме Любы, я же сказал…
Он сжал в ладонях мои щёки, а я крепко-накрепко сжала губы. Из последних сил.
— Можем расписаться прямо завтра, и тогда мы ни о чем не будем знать наверняка…
Я вырвала лицо и все тело. Против желания, но инстинктом самосохранения. Но Гриша схватил меня за руку и прижался к ней губами. Теперь я стояла у кушетки голая, как Маргарита на балу у Сатаны. Только и демон был голым и открыто демонстрировал свое безвыходное положение. У меня задрожали коленки, и я решила их согнуть. Но Гриша снова поймал мое лицо в ладони, не дав коснуться себя.
— Лиза, это не ответ на мой вопрос… И это не то, что я сейчас хочу. Это я могу и сам, а мне хочется с тобой… Ну… Детей надо растить скопом, а Люба при любом раскладе будет старше на шесть лет.
— Гриша…
Попытавшись встать с колен, я оказалась у него на коленях. Лицом к лицу, и все равно не могла прочитать, что говорили его глаза, как и он — не мог услышать доводы моего несчастного разума.
— Всего неделя…
— Лиза, — Гриша даже тряхнул меня, и во мне загудели оборванные нервы. — Мы с тобой уже повязаны… Любой. Она не может назвать ещё кого-то папой, понимаешь? Ты заключаешь со мной контракт. Минимум на восемнадцать лет, и тянешь со мной эту лямку, как бы тяжело порой не было. Я не сахар, как ты, наверное, поняла, но я не ухожу от тех, кто меня любит…
— Ты от них сбегаешь! — почти выкрикнула я. Меня спасло лишь то, что голос пропал, оставив мне лишь хрип.
— Чтобы вернуться. Лиза, я вырос. Я знаю цену ответственности. И я хочу, чтобы у меня ее было как можно больше. И я хочу, чтобы мы сделали все возможное, чтобы приходить в этот дом только с подарками и никогда — с протянутой рукой. И мы это сможем вдвоём. Мы вытянем эту гребаную фирму и мы вытянем нашу семью, слышишь? Я хочу с тобой только один общий документ и только один штамп в паспорте. И я безумно хочу общего ребёнка, пока я могу скакать вокруг теннисного стола. Посмотри на моего отца… В его возрасте я хочу лишь внуков на воскресенье. А сейчас — тебя…
И он снова повалил меня в мягкие подушки, которыми была завалена кушетка. Две упали на пол.
— Ты обещаешь быть осторожным? — сжала я малость уже шероховатые щеки.
— Буду стараться. Такой ответ тебя устроит?
Меня устраивал любой. Ответ. Но не любой мужчина, а только этот. Теперь я знала, почему ГАВ иногда кусается. Он просто не знает, что делают в этот момент его ненастоящие зубы…
А после жара сауны мне хотелось спать уже по-настоящему, без ласк и поцелуев, и я готова была свалиться прямо на кушетку, позабыв, что мы тут вытворяли час назад, но Гриша заботливо запахнул на мне халат, который я безжалостно распахнула, не посмотрев на его все ещё голодный взгляд, ища холодного воздуха, которого не было даже над стаканом с ледяной водой. Я не стала мешать с квасом вино, а Гриша — дорогущий виски. Бросив одежду в стиральную машину, которая находилась за стеной, он вернулся к кушетке и протянул мне руку:
— Думаю, все давно спят. Но если тебе нравится жить со мной половой жизнью, я могу расстелить в детской спальник…
Я с трудом оторвала от подушки гудящую голову:
— Ты издеваешься?
— Наша кровать за стенкой. Я чутко сплю. Я услышу, если Люба проснется, и принесу ее к нам. Ну… Ты сама дойдешь или тебя отнести наверх?
Я шла сама. В доме оказалось два этажа, но три яруса. Родительская спальня размещалась как бы в отдельном крыле, и дверь в нее находилась между пролетами лестницы. Дальше наверху была детская — закрытая, но Гриша все равно приоткрыл дверь, только что-то разобрать в темноте сумел лишь он один, а я просто поверила ему на слово, что Люба сладко спит. Я уже сама спала, но все же нашла в себе силы нацепить трусы и майку на случай экстренного подъема. Гриша же сказал, что одевается совсем по другой причине. Но когда он перетянул меня к себе на подушку, одежда не мешала нам чувствовать друг друга. Я слышала биение его сердца, и никакой другой музыки в его исполнении мне не было нужно. Я уснула… Почти мгновенно.
— Лиза, — Гриша нагнулся прямо к моему уху. — Ответь…
Я не слышала вопроса. Я с трудом в темноте разбирала его лицо. Который час? Что ему от меня нужно?
— Лиза, я принял звонок, чтобы не разбудить весь дом!
О, господи! Я спросонья и не увидела в его руке телефон. Мой телефон, который он вытащил из сумки, которую прихватил снизу, про которую совершенно забыла я.