Никогда еще мое «Алло» не выходило таким хриплым — даже в дни жесточайшей простуды.
— Вопрос отпал сам собой, — услышала я голос Кирилла. Ну, а кто еще мог разбудить меня среди ночи! — Могла бы вообще-то и сообщить, что бросила отца. Так сложно? Или теперь наплевать на все добро и забыть?
Я не могла справиться с языком, поэтому и позволила Каменцеву молоть своим. Сердце скакало в ушах. Телефон дрожал в руках. А одеяло на плечах удерживалось лишь руками Гриши, поэтому он прекрасно слышал все сказанное мне в ухо. И я с трудом удержала телефон, когда он попытался его отобрать.
— Почему ты мне звонишь ночью? — прохрипела я наконец.
— Какая ночь? Почти семь! — полетел из динамика плевок. — Я звонил тебе весь вечер, но твое королевское величество не снизошло до ответа. Отец в больнице. Увезли по скорой…
Я вытерла плевок ладонью, зажав ей рот. Рука дрогнула. И остальные вопросы задавал Гриша, и, на удивление, Кирилл на все их ответил, а я, бросившись вырывать телефон, была уверена, что услышу тишину. А вот Гриша так не думал, потому, спасаясь от меня, отпрыгнул аж к двери, от которой возвращался теперь очень медленно.
— Лиза, нет повода для паники.
Он опустился на колени, чтобы заглянуть мне в лицо, потому что я поднять головы не могла. На нее точно ведро надели, полное камней, и камни сейчас царапали мне уши и щеки, пытаясь вывалиться на кровать. Гриша схватил мои руки, стиснул пальцы, которыми я только что чуть не разодрала себе лицо.
— Увезли с подозрением на инфаркт, но он не подтвердился. Состояние тяжелое, но стабильное. А вот у тебя нестабильное. Пожалуйста…
Он прижался к моим пальцам губами — до жути горячими, или это мои руки превратились в сосульки? Я подняла на него глаза и тут же получила свободу, потому что его пальцы тронули мои глаза — влажные. А потом мой нос тронул плечо — горячее, как и все тело, к которому я прижималась во сне.
— Хватит, нет повода… — Гриша гладил меня по волосам. — Ну нет повода… Бери одежду и дуй в сауну в душ. Я сварю кофе. И поедем в больницу.
— А Кирилл? — отстранилась я наконец, хотя хотела прижиматься и дальше и отмотать назад часы, которые стоили Александру Юрьевичу здоровья.
— Понятия не имею. Да и какая разница… Давай, Лиза. Сейчас нет времени на сопли! Соберись! — рычал он шепотом, стаскивая меня с кровати.
Так и дотащил меня до шкафа, в который бросил сумки с вещами, на полусогнутых. И я опустилась на четвереньки, не в силах удержать себя в присядку. Сердце так настойчиво рвалось наружу, что его не спрячет никакой свитер. Прижав одежду к груди одной рукой, другой держа соединенными полы банного халата, я почти на ощупь шла за Гришей, который о халате не подумал. Впрочем, он не подумал о нем и на кухне, где после короткого душа я нашла его с Ленкой. Так и стоял в одних трусах, бросив шмотки на кухонный стол.
— Лиза, о Любе не волнуйся.
Вместо доброго утра получила я от Елены Владимировны, которая вышла к нам в затянутом кушаком почти что под самой грудью фланелевом халатике и в домашних тапочках на босу ногу. Получается, Гриша варил кофе слишком громко.
— Все время на свете ваше. До конца каникул.
— Да я… — я ничего не могла сказать… Губы дрожали.
— До вечера уж точно, — прикусила свои хозяйка, а потом врезала пасынку между лопаток. — Проваливай с кухни в таком виде! Гриша, ну в самом-то деле! — толкнула она его еще раз, когда он вместо двери направился к кофейной машине. — Я разберусь с кофе!
А потом повернулась ко мне, чтобы разобраться уже со мной:
— Что тебе дать поесть? Запеканки немного осталось с ужина.
— Я ничего не хочу, — честно призналась я.
— Это я понимаю. Но твои хочу-не хочу меня не интересуют. Нам не нужны тут голодные обмороки.
Нам нужно было поесть и убраться из дома, пока Люба не проснулась. В этом Елена Владимировна уж точно была права. Объяснить ребенку, что мама скоро придет, будет намного легче, чем заставить эту маму отпустить… Мама, которая последние дни постоянно куда-то уходит. А тащить ребенка в больницу не вариант.
— У меня куча знакомых врачей. Если что, — выдала Елена на пороге. — Гриша, ты меня понял?
— Ленка, отстань! Без тебя тошно…
Меня же подташнивало от выпитого кофе, с которым не подружился творог. Гриша схватил меня за руку, как только вывел машину за ворота.
— Без паники, договорились? Мы все делаем без паники…
Я зажмурилась, когда глаза защипало.
— Лизка, не смей обвинять себя в произошедшем! А если Кирилл начнет это делать, я дам ему в морду. В больнице ему окажут первую медицинскую помощь…
Гриша хохотнул, а я — не смогла. И не могла простить себе, что за эти два дня ни разу не позвонила Александру Юрьевичу. Один звонок — спросить, как вы там? Этот звонок мог решить все. Почему я не позвонила? Ведь нашла же время написать маме, что мы на даче у Гришиных родителей и у нас все отлично.
— Что значит, она не родственница?
Гриша почти навалился на окошко регистратуры. А я наоборот отступила и потащила его к пустым стульям.
— Она права. Я никто и звать никак. Гриша, ну где подумать? У нас одинаковая фамилия. Я могла за дочь сойти…
Да, я так бы и сказала, если бы он не оттеснил меня в сторону.
— Знаешь, Лиз, дай Бог твоему отцу здоровья, — выдал он, чуть ли не испепелив меня гневным взглядом, а у меня и так уже дымился каждый нерв от предстоящей встречи. — С таким не шутят. Ты ему не дочь и он тебе не отец. И даже не свекор.
Ну да, точка. Жирная. Я вытащила телефон.
— Сейчас позвоню Кириллу.
— Дай это сделаю я!
Но в этот раз я не позволила Грише вырвать у меня телефон. Пусть поджигает пол у меня под ногами — плевать!
— Кирилл, меня к нему не впускают, — выдала я без всяких приветствий.
— И правильно делают. Ты бросила старика. Больного.
— Хватит обвинять меня! — закричала я и увидела, как на меня обернулись. А потом дала по рукам Грише, чтобы не лапал мой телефон. — Лучше приезжай!
А он уже ехал и приехал через полчаса, за которые Гриша влил в меня три стаканчика кофе из автомата, который я непонятно зачем у него постоянно просила.
Они поздоровались кивками, но Кирилл заговорил первым, сказав, что берет только меня. Впрочем, я и не думала — и Гриша не думал —, что нужен в палате. Однако знал другое, что мне нужен его поцелуй, но целовать не стал, просто тронул щеку горячими пальцами, убирая с лица волосы.
— Я сижу здесь. Жду тебя. Контролирую ситуацию.
Кирилл усмехнулся, но промолчал. Я пошла за ним, чувствуя в руке тяжесть паспорта, в котором значилась его фамилия. Дура! Надо было менять и себе, и ребенку. Предлагали ведь, а я отмахнулась — только лишняя морока. Но это была жизненная необходимость — я бы давно дышала полной грудью, а так фамилия Каменцева камнем висела у меня на шее.
— Тебе ни капельки не стыдно?
Я не подняла глаз на говорящего — точнее, не повернула головы: по коридору мы шли с ним уже нога в ногу. Это на лестнице он дышал мне в затылок, заставляя чувствовать спиной неприятный холодок. Когда-то это было совсем другое чувство, но то время давно кануло в Лету и сейчас своим желанием пристыдить меня Кирилл внес последнюю лепту в мое желание поскорее забыть все с ним связанное, даже мимозу на Восьмое Марта, которую я обычно хранила чуть ли не месяц. Как дура… Я вообще вела себя как дура. Влюбленная. Теперь я умнее — и с ним, и даже с Гришей — для спокойствия ГАВа я тоже научусь лаять и кусаться, как настоящая сучка. И даже буду рада, если Кирилл в полный голос констатирует сейчас мою новую собачью сущность.
— У меня своя жизнь. Это твой отец, и это ты должен за ним следить.
Я говорила не то, что думала, не то, что чувствовала, а что должна была сказать, чтобы наконец расставить все точки над всеми «i». На душе же у меня скребли все одиннадцать Гришкиных кошек. И шел мокрый снег. Он комками залепил глаза — и я незаметно жмурилась, чтобы высушить слезы. Я сильная. Я не имею права плакать.
— Вот значит как…
— Странно, что ты до сих пор не понял. Да, и не спросил даже, с кем Люба? Впрочем, тебя это не касается… И уж точно не интересует, по всей видимости.
— И где же Люба?
Кирилл остановился за одну палату до нужной, и я понизила голос до шепота:
— Со своими новыми дедушкой и бабушкой, — проговорила я через силу довольно ровно.
— А старые — с глаз долой, из сердца вон…
Кирилл вскинул голову, но выше не стал. Особенно в моих глазах. И солиднее тоже. Если только противнее. Во сто крат. И как мне раньше могли нравиться блондины… Если белое смешать с черным получится серый мрак. Так и получилось — беспросветный мрак.
— Отец позвонил тебе. Не мне. Задумайся, Кирилл, — отчеканила я вместо ответа, а Каменцев только сильнее задрал голову. Точно застегнутая на все пуговицы рубашка мешала ему дышать.
— Он никому не позвонил. Только в скорую.
Мое сердце сжалось на первых же словах Кирилла.
— Я просто заехал к вам вчера, — продолжал он. — Ты не ответила на звонок. Потом не открыла. Я трезвонил достаточно долго. Вернулся через два часа. Думал, что ты гуляешь со своим, а дед внучку пасёт. Потом увидел соседку. Она и сказала про скорую. Дозвонились до станции, потом до больницы. Сказали, никто не навещал, никому не просил звонить. Никому не нужен, — выдал Кирилл уже свою мысль и замолчал.
Я тоже молчала. Перебирала в голове все возможные причины, по которым Александр Юрьевич пожелал не уведомлять нас о болезни: они рассыпались в ладонях как свежевыпавший снег. Я прекрасно понимала, что он просто не хотел нам мешать — никому: ни мне, ни сыну. Особенно мне, поняв, что я ушла в другую семью. Ушла или бросила. Без разницы, что я сделала, какими были мои мотивы и оправдания — это привело к тому, к чему привело. Александр Юрьевич в больнице, и узнали мы об этом совершенно случайно. Только лишь потому, что Кирилл не желал давать мне от себя любимого полную свободу. Ту, которую я официально имела. На бумаге, но не в жизни. Гриша прав: людей связывают не штампы, а другие люди. Если Любу я оторвала от Кирилла почти что безболезненно, то Александр Юрьевич будет связывать нас всегда.
— Отлично… — я сумела выдержать презрительный взгляд голубых глаз. — Иди первым. Если он пожелает тебя видеть. Я зайду в палату после тебя. Я уж точно не хочу, чтобы он видел нас вместе.
Кирилл ушел, а я вжалась в белую стену, чувствуя удушье от больничных запахов. Я виновата в том, что Александр Юрьевич оказался в больнице, потому что не сумела вовремя уйти, подарила идиотскую надежду, что у нас есть шанс снова быть полной семьей. И сейчас понял, что остался у разбитого корыта, и сердце старика не выдержало.
Мое тоже сжималось все сильнее и сильнее, и я разревелась. Так сильно, что ко мне подошла нянечка и предложила помощь. Нет, мне не нужна ни вода, ни таблетка. Мне нужно плечо. Гришино плечо, чтобы стоять на ногах на суше и держаться на плаву в море проблем — держаться верного курса может только он из нас двоих. Я уже ничего не могу. Я уже сделала неправильно все, что только можно.
— У отца капельница, — сказал Кирилл, вернувшись.
Он не выглядел обеспокоенным, и мне только оставалось гадать, держит он лицо или все хорошо. Не может же он ничего не чувствовать. Не может.
— Ты не спросил, когда будет обход?
— Уже был. Хочешь попытаться поговорить с врачом?
— Хочу? — почти возмутилась я. — Вообще-то это обязанность поговорить с врачом. Твоя обязанность. Ты — сын.
— А ты?
Вместо ответа между нами встала тишина — ледяная.
— А я никто. Тебе это наглядно продемонстрировали на вахте. Кирилл, ты понимаешь, что за ним нужен присмотр? Постоянный.
— То есть ты считаешь, что я должен жить с ним? И на работу не ходить?
— Отчего же? Он не лежачий больной. Он просто никогда не жил один. Ему надо готовить, за ним надо убирать. Именно это делала всю жизнь твоя мать, а потом я. Ты хочешь, чтобы я платила сиделке?
Да, я пришла к такому мнению — нам нужна женщина, которая заменит бабу Таню. Другого варианта нет. Только что делать с квартирой?
— А ты у нас теперь богатая? За все платишь?
Я сжалась — и внутренне, и внешне — нет, я не собираюсь ругаться. Я собираюсь помочь: Александру Юрьевичу и своей совести.
— Я давно за все сама плачу. Дай пройти. Меня ждут. Об остальном поговорим потом.
В палате было шесть человек. Воздух пах стариками. Кровать дедушки Саши стояла под окном, и я надеялась, что его не открывают зимой.
— Здравствуйте, Александр Юрьевич!
Я позвала тихо, заметив, что некоторые соседи спят. Кто под капельницей, кто просто так. Или дремлют. И я никому не хотела мешать.
Мой бывший свекр поднял голову и улыбнулся: никакого удивления моему появлению он не выказал. По всей вероятности, Кирилл предупредил, что я жду в коридоре.
— И зачем ты пришла? У тебя дела поважнее сейчас. А у меня все хорошо.
Ответил так быстро, словно выгонял. А я присела на край кровати, не найдя стула и взяла его за руку — вернее тронула пальцы руки, в которой была игла. Именно эта рука лежала вдоль кровати, и мне не надо было никуда тянуться.
— Я должна была убедиться лично, что с вами все нормально. И сказать об этом Любе.
— Как она там? — почти перебил меня свекор.
— Хорошо. Там двое мальчишек чуть ее старше и боевая мама. Ей хорошо. Но она ждет платье от деда Мороза. Мы собирались завтра за ним заехать, — добавила я с горечью, извиняясь за свое не нарочно плохое поведение. — Ну как же вы так, Александр Юрьевич?
— Да вот, не знаю… Все лекарства принимал… А вот… Да, Лизавета, меня спас твой коньяк… Доктора со скорой мне дали выпить рюмочку перед дорогой…
Я снова сжала пальцы старика — все еще осторожно, но более чувствительно.
— Давайте, держитесь! Ради Любы. Ей нужен здоровый дедушка… Обещаете не болеть? — спрашивала я уже через надкусанные губы, стараясь сдержаться.
Он обещал, а я не сдержала данное себе обещание быть сильной. Расплакалась, как только вышла из палаты. Кирилла, к счастью, рядом не оказалось. Но я нашла, у кого спросить про встречу с врачом. Я даже врача нашла и со мной поговорили. Действительно ничего страшного: сердце сильное, давление высокое, подлечат и отпустят. Но одного оставлять опасно. Возраст. Сами понимаете…
Да, я все понимала, но не понимала, что делать и как быть… Чтобы всем стало хорошо. Такое возможно вообще на этой планете? Чтобы хоть кому-то было хорошо…