Со своего ракурса я вижу только напряженную спину с окаменевшими мышцами и часть его серьезного профиля. Лёгкая атмосфера романтической сказки сменилась на жесткую драму, как только он услышал ответ на свое стандартное "слушаю". Я пока не знаю, в чем дело, но над нашей кроватью явно сгустились тучи.
— Как? — выходит болезненный хрип из моего мужчины. — Да, я выезжаю.
Он кладет телефон на кровать рядом с собой и зарывается лицом в ладони. Тишина звенит громче крика. Саша не шевелится долгие болезненные минуты, и я несмело протягиваю руку и касаюсь его спины. Он вздрагивает, словно забыл, что я здесь. Словно забыл, где он, и что его окружает. Когда он поднимает взгляд, вздрагиваю уже я. Никогда не видела такой пустоты в глазах человека.
— Отец… умер, — эти слова даются ему очень трудно, они продираются сквозь колючую проволоку боли и повисают гильотиной над нашими головами.
Я не знаю, что делать в таких случаях. Любые слова сейчас будут казаться лишними, любое сочувствие — фальшивым, я даже боюсь прикоснуться к нему, такая агония исходит от этого мужчины.
— Надо ехать, — сухо говорит он и встает.
Бесчувственным выверенным шагом он подходит к шкафу и достает оттуда спортивную сумку. Укладывает туда пару свитеров, брюк и нижнее белье. Когда его рука вытаскивает черный костюм, аккуратно покоящийся на широких плечиках вешалки, он застывает. Смотрит на этот дорогой кусок ткани и не может решиться уложить его в сумку.
Я, наконец, отмираю. Встаю с кровати и, стараясь не шуметь, выхожу в ванную, собираю там ему принадлежности в дорогу. Неизвестно сколько он пробудет дома, как минимум дня три, наверное, нужно обеспечить ему комфорт. Хватаю его зубную щетку, все для бритья и даже шампунь, и по возвращении в комнату укладываю все это в боковое отделение сумки. Мелочь, но это единственный способ поддержки, который я могу оказать.
Саша стоит уже наполовину одетый и смотрит в одну точку на стене. Мое сердце сжимается при виде этого сильного мужчины совершенно выбитого из колеи. Да, я потеряла мать, но мне было всего четыре, я почти ничего не помню. Потерять родителя в осознанном возрасте — совсем другая боль.
Делаю робкий шаг к Саше и обнимаю его со спины, прижимаясь щекой к горячей лопатке. Кожей чувствую влагу и поражаюсь этому факту. Почему он мокрый? А, это не он, это я и мои слезы. Мои руки дрожат на его животе, и я изо всех сил пытаюсь сдержать горький всхлип жалости. Теплые ладони ложатся на мои руки и поглаживают, словно успокаивая, хотя это же я должна делать, да?
— Мне нужно ехать, — безэмоционально говорит он.
— Я сейчас соберусь.
Отрываюсь от напряженного тела и несусь по квартире, собирая разбросанную ранее в приступе страсти одежду. Господи, ведь не прошло и часа с того момента, как мы были счастливы. Разве так должно быть? Сначала вселенская эйфория, а после жесткое приземление на ребра. Или ты только так и работаешь, вселенная? Мокрые щеки никак не удается стереть, потому что дорожки из слез все текут и текут, беззвучно и горько, словно это мой отец…
Боже, даже думать об этом не могу!
Когда вдеваю ноги в кроссовки, в гостиной появляется Саша. Он выглядит как оболочка, не больше: пустой холодный взгляд, автоматические движения, ни одной эмоции на лице. Сумка с грохотом приземляется на пол рядом с мужскими ботинками. Я замираю рядом, стараясь стать невидимой, оградить его хотя бы от беспокойства обо мне. Достаю телефон и вызываю такси по приложению. Минутой позже мы вместе выходим из квартиры и спускаемся вниз.
Он закидывает сумку в багажник и коротко обнимает меня, вдыхая мой запах, как успокоительное.
— Доберешься? — заботливо спрашивает он.
— Уже вызвала такси. Можно я завтра тебе позвоню?
Он кивает и садится в машину. Кажется, видение того, как удаляется его машина, навсегда отпечаталось в моей голове.
Утром я чувствую себя совершенно разбитой. Незаметно прокралась домой, чтобы не разбудить отца и не поспала ни одной дурацкой минуты этой ночью. Меня не покидали тревожные мысли: сначала переживания за Александра, а потом и за своего собственного отца. Ведь когда-нибудь это случится и с ним. И, боже, хорошо бы не скоро, кроме него у меня никого нет.
Когда выхожу из комнаты, отец уже одевается в прихожей, его рабочий день начинается за час до моего. Он с удивлением смотрит на меня, безмолвно спрашивая, как это я оказалась дома?
— Вернулась вчера… — тихо бурчу я.
— Что-то случилось?
— Да. Поговорим об этом вечером, ладно? — устало выдыхаю я.
— Хорошо, дочь. Закроешь за мной?
Я подхожу ближе к отцу и крепко его обнимаю. Он пахнет как всегда — опилками и краской, запах, проникший в каждое волокно его повседневной одежды.
— Хорошего дня, пап, — шепчу ему в плечо, а у самой глаза на мокром месте.
— Не нравится мне твоё состояние, — говорит папа мне в макушку. — Расскажешь мне все?
— Обязательно. Вечером.
Делаю шаг назад и, не поднимая блестящих от накатившей жидкости глаз, тянусь к ручке двери. Папа молча выходит, ни о чем больше не спрашивая, я запираю за ним дверь и глубоко втягиваю воздух в лёгкие. Я слишком близко к сердцу принимаю чужую боль. Слишком ярко переношу ее на себя. Хотя не это ли показатель моих чувств к Александру?
Хотела выйти на работу пораньше, но из-за лёгкой прострации и какой-то пришибленности от недосыпа даже опаздываю. Офис уже гудит роем сотрудников, снующих туда-сюда с бумажками и кофе. Наш корпоративный отдел выглядит странно: девчонки сидят за рабочими столами и работают тихо, как мышки. Обычно в это время они перебрасываются колкими шутками и обсуждают, кто, как вчера провел вечер, даже если перед ними гора полисов, и они их активно вносят в систему. Но сегодня все выглядит как на рекламном буклете: десяток склоненных над компьютером голов, сосредоточенные лица, отточенные движения пальцев.
Я бесшумно приземляюсь на свое место и запускаю комп. На часах одна минута десятого, почти не опоздала, но от Камиллы Георгиевны все равно влетит, когда она увидит время входа в систему. Черт. Кидаю взгляд на место, где вчера лежали полисы, и замираю, увидев пустое пространство. Вскакиваю с места и начинаю шарить глазами по всей поверхности стола и даже заглядываю под него, в надежде на чудо.
— Не кипишуй, — шипит на меня Викот, которая ещё вчера со мной не разговаривала. — Я ввела твои договоры. Как ты вообще их оставила? Не могла шесть штук, блин, довнести?
Только у нее получается орать на меня шепотом.
— Вчера кое-что произошло, мне пришлось срочно уйти… — пытаюсь оправдаться.
— Тебя Камилла на британский флаг порвет. Еще и опаздываешь опять, — Вика морщит гримасу недовольства, но за ней явно улавливается что-то ещё. Нервы. — К ней с утра пораньше безопасники нагрянули, видимо очередной громкий страховой случай. Молись, чтоб не по твою душу.
— А я тут причем? — непонимающе пялюсь на подругу.
— Притом. Видимо, какой-то косяк в базе. Они не часто сюда захаживают, но никто не хочет попасть к ним на ковер.
Именно в этот момент дверь в кабинет руководителя открывается, Камилла Георгиевна возникает в проходе и, быстро окинув взглядом присутствующих, останавливает свои холодные, густо подкрашенные глаза на мне. Черт. Я вся съеживаюсь от плохого предчувствия.
— Лея, — звучит ледяное.
И хотя я точно знаю, что ни в чем не виновата, все равно начинаю трястись.
***
Все здесь давит на меня.
Наглухо закрытая дверь. Стулья, выстроенные напротив полукругом. Сканирующие взгляды мужчин, тяжело запечатанных в строгие костюмы. И вопросы… Их так много и они настолько обвиняющие, что тело лихорадит.
Все начинается с пространных вопросов о семье, достатке, образовании и отношении к компании. Меня смущает холодный тон и въедливый взгляд худощавого мужчины в сером пиджаке, но я стараюсь отвечать максимально честно и открыто, периодически кидая взгляд на Камиллу Георгиевну. Наверное, ища в ней безмолвную поддержку. Она сидит чуть поодаль, нахмурив брови и постукивая пальцем по лежащей перед ней папке, всем своим видом показывая, что сейчас не на моей стороне.
Я съеживаюсь от очередного вопроса сурового мужчины напротив, но отвечаю максимально подробно.
— Лея, перечисли всех клиентов закрепленных за тобой, — резкая смена темы с моего диплома на рабочие нюансы выбивает меня из колеи, и я не сразу собираюсь с мыслями, чтобы ответить.
- Северный Металлопрокатный, Деревообрабатывающий и Ламповый заводы. Три средних специальных образовательных учреждения. Пятый ювелирный. Атлантика. Медицинская клиника номер один…
— Достаточно, — прерывает "серый пиджак". — Расскажи процедуру ввода договоров от этапа их получения.
— Проверка заполненности граф. Внесение в базу данных. Связка с квитанцией об оплате. Подшивка бумажной версии в папку этой организации.
Второй безопасник, все это время не проронивший ни слова, кидает многозначительный взгляд на Камиллу Георгиевну и получает едва заметный кивок в ответ.
— Процедура работы с некорректно заполненными договорами, — тем временем не дает мне передышки первый.
— Возврат менеджеру с дальнейшей эскалацией до ответственного лица.
— Сроки внесения договоров в базу данных?
— Один рабочий день. Исключение — договоры заключенные после 13:00 пятницы, ввод до 13:00 понедельника, — чеканю я памятку оператора.
— Ваши действия в случае задержки предоставления полисов для ввода?
— Эм, — заминаюсь я. — Информирование руководства?
Снова ищу поддержки Камиллы Георгиевны и снова наталкиваюсь на ледяной взгляд.
— Информирование руководства, — спокойно повторяет "пиджак". — Так скажите нам, Лея, как вышло так, что договоры по "Атлантике" внесены в систему задним числом?
Лицо мгновенно багровеет. Это же те самые полисы от Александра!
— Я… мне сказали, для них это нормально.
— Кто?
— Вика, — шепчу я, вытирая влажные пальцы о край свитера.
Второй мужчина снова кидает многозначительный взгляд на моего руководителя. Та нажимает громкую связь и набирает короткий номер. После непродолжительных гудков раздается приглушенный голос Вики.
— Да.
— Вика, напомни мне сроки внесения договора в базу.
— Один рабочий день, — тут же выпаливает та.
— Можно ли ввести полис задним числом?
— Нет.
— А твоя подруга говорит, что ты ей сказала так сделать.
— Я… — слышу замешательство с той стороны. — Нет… я такого не говорила.
Не могу поверить!
— Спасибо, Вика.
Камилла Георгиевна обрывается звонок и снова возвращает свой холодный взгляд мне.
— Вика работает здесь уже второй год и проявила себя исключительно как надежный сотрудник. К тебе, Лея, у меня такого доверия нет. Систематические опоздания, ошибки при вводе данных, постоянные задержки на работе, то ли из-за медлительности, то ли, чтоб решать свои личные вопросы…
Я вся вспыхиваю от последнего комментария. Она знает?
— Но… — голос предательски дрожит, когда я пытаюсь оправдаться. — Я говорю правду, не знаю, зачем Вика лжет. Я просто не знала, что делать. Я все исправлю. Это больше не повторится.
— По этим договорам произошел страховой случай, — равнодушно констатирует второй безопасник. — Пожар на паркинге. Ущерб на двенадцать миллионов.
Я замираю, не зная, как реагировать. Почему они все это говорят мне?
— И вот в чем дело, Лея, — понижает голос до устрашающего баритона мужчина. — На лицо мошенничество.
— Что? Я… не понимаю, — лицо снова начинает гореть.
— Полисы появляются в системе позже положенного срока, страховой случай заявлен до даты страхования. Крупный ущерб. Сомнительные обстоятельства.
Глупо таращусь на людей, сидящих передо мной. Ничего не понимаю. Причем тут я?
— Кто принес тебе эти договоры?
— Александр Германович, — сквозь ком в горле говорю я.
— Ложь. Ты работала напрямую с Атлантикой? — голос становится более угрожающим.
— Нет, я никого там не знаю, — от прессинга глаза обжигают слезы.
— Ложь. С твоего номера зафиксировано несколько звонков на рабочие телефоны "Атлантики", ты внесла договор задним числом, ты путаешься в показаниях.
— Позвоните Александру Германовичу, он скажет, что это не я, — цепляюсь за последнюю надежду.
— Дело в том, Лея, что мы уже связались с ним. И он понятия не имеет, о каких договорах речь.
— Но этого же его клиенты! — почти кричу я.
— Но конкретно об этих полисах он в первый раз слышит. С ним Атлантика не связывалась.
— Этого не может быть, — я отчаянно размазываю слезы по щекам.
— Договоры без подписи страховщика. Как ты это объяснишь? — вмешивается в разговор Камилла Георгиевна, поднимая вверх папку. — А в системе ты проставила Яковлева.
— Но это же его клиенты, — как заведённая повторяю я.
— Значит так, Лея, — жёстко говорит тот, второй, молчаливый безопасник. — Сейчас ты садишься писать объяснительную. Подробно, с указанием всех участников вашей схемы. Напишешь хорошо — отделаешься увольнением, без передачи дела в суд.
Я захлебываюсь слезами. Из меня вырываются какие-то звуки, слова оправдания, просьбы, мольбы мне поверить, но это все летит мимо их ушей.
Двое самых страшных мужчин, которых я встречала в своей жизни, тихо встают и кидают напоследок:
— Камилл, проследи.
Когда они выходят из кабинета, я уже не сдерживаю громких рыданий. Глаза застилает пелена из слез. Как же так может быть? Разве можно обвинить человека просто так?
— Успокаивайся и садись, пиши, — спокойно говорит Камилла Георгиевна.
Я поднимаю взгляд на нее и вижу, как она вытаскивает ручку и листок бумаги.
— Я не знаю, что писать. Я правда ничего не делала, просто внесла полисы.
— Пиши все, как было, — почти сочувственно говорит она. — Я бы хотела занять твою сторону, но факты не на твоей стороне. Подумай, чьему слову поверят: Яковлева, который занимает не последний пост в этой компании и обладает безупречной репутацией, или девчонке из неполной семьи, чей отец всю жизнь пашет на заводе за копейки.
— Он бригадир… — меня бесит то, как меня выставляют нищей.
— Но выглядит все именно так. Ты либо глупая девчонка, которая решила быстро заработать, либо тебя подставил замдиректор. Согласись, во второй вариант верится труднее.
Ее слова бьют меня словно обухом по голове. Это бред, конечно, бред. Полный. Немыслимый.
Прикрываю глаза, чтобы немного собраться. Нужно просто ему позвонить. Да, Александр все решит. Он же знает, что я этого не делала, он принес эти договоры, он… нет, он тоже сделать этого не мог. Это какое-то глупое стечение обстоятельств. Или здесь замешан кто-то другой! Он все выяснит. И все будет хорошо.
Делаю глубокий вдох и приступаю к объяснительной. Подробно описываю все события от момента, как полисы оказались у меня на столе и до того, как убрала их в папку. Отдельно приписываю, что вообще об этой компании до этого момента не знала, как и об этом страховом случае.
Без давления со стороны пугающих безопасников мысли удается выразить логично и последовательно. Я уверена, это недоразумение легко разрешится после одного моего звонка.
Камилла Георгиевна отпускает меня домой, объясняя, что с этого дня я в неоплачиваемом отпуске, пока идет разбирательство. Я хватаю свою сумку и, стараясь не смотреть на любопытные лица девчонок, вылетаю из офиса. На улице сразу набираю Александра. Идут долгие гудки, но трубку он не поднимает. Конечно, его отец…
Домой возвращаюсь, как на иголках. Расхаживаю из стороны в сторону не в силах взять себя в руки. Грудь спирает страхом. Даже паникой. Что же будет? Чем это грозит мне, если они не разберутся?
В тот же день я набираю Саше ещё несколько раз, но в ответ — только длинные гудки, сменяющиеся короткими. Разрастающаяся дыра в груди начинает давить на все внутренние органы, как опухоль. Я запираюсь в комнате и плачу, не позволяя войти даже отцу. Мне страшно, очень страшно.
Следующий день не приносит ничего хорошего. Меня снова вызывают в службу безопасности и уже на их территории подвергают жесткому прессингу, выбивая признание, которое я дать не могу. На меня давят, меня запугивают. Я выхожу от них с трясущимися руками и страхом перед будущим. В десятый раз набираю Александру, но теперь его телефон выключен. Мне не хочется думать о нем все эти ужасные вещи, которые вложила мне в голову Камилла Георгиевна, но невольно, это все равно происходит.
Думаю, сейчас помочь мне может только один человек.
Я дожидаюсь конца рабочего дня и ловлю ее у выхода из здания.
— Вика, — окликаю я уже бывшую подругу.
Она поворачивается и вздрагивает. В ее глазах я вижу страх.
— Поговорим?
Лицо подруги меняется за секунду: из растерянного в отстранённое. Знаю эту ее привычку слишком хорошо, чтобы понимать, что она старается казаться хладнокровной. Всегда так делает, чтобы не выказать слабость.
— Лея, — сухо отзывается она, перекидывая сумочку на плече и окидывая взглядом спины девчонок из отдела.
Они уже ушли вперёд, не заметив пропажи подруги. Оставив ее на растерзание мне.
— Вика, зачем ты соврала? — спрашиваю в лоб, потому что нервы на пределе. — Ты понимаешь, в чем меня обвиняют?
— Потому что мне нужна эта работа! — сразу взрывается она, даже не пытаясь себя оправдать. Маска слетает с лица так же быстро, как появилась. — Два года работы, ни одного косяка, а стоило тебя сюда устроить, и все пошло через жопу.
Вика активно жестикулирует руками, задевая сотрудников, потоком выходящих из здания. Я немного смещаюсь в бок на крыльце, чтобы избежать лишних глаз и ушей.
— Ты же знаешь, что я не виновата, просто скажи Камилле, что это ты мне посоветовала ввести договоры задним числом.
— Какая же ты эгоистка, — зло шипит подруга. — Хочешь, чтобы и меня поперли вслед за тобой? Ты забыла, что на мне два кредита, доставшиеся от бывшего мужа? И что я одна живу, без помощи родителей?
— Вика, ты сама себя слышишь? Ты понимаешь, что меня судить будут? Меня в мошенничестве обвинят, если ты ничего не скажешь.
— Меня достало уже твое нытье. Я тебя на работу устроила, обучала, блин, в счёт своего времени, косяки твои все время прикрывала, а ты, похоже, сюда трахаться пришла. Повзрослей, а? И научись уже брать ответственность на себя. Не я тебе сказала внести договоры без подписи агента. Я просто сказала, что Атлант вечно с договорами тормозит. Ты могла, блин, голову включить, и ничего бы не было.
— Вот это и скажи! Этого будет достаточно, чтобы подтвердить мою версию. Я тебя прошу, пожалуйста. Я же с твоих слов все это сделала.
— Слушай, — она нервно проводит ладонью по лицу, — Тебя это все равно не спасет, там, говорят, и звонки с твоего рабочего телефона были и полисы неизвестно кем заполненные. И косяк со вчерашними договорами, которые мне пришлось довводить… Камилла вчера всю статистику по тебе подняла. Я не буду себя подставлять. Мне нужна эта работа.
— Значит, меня подставить можно? Наша дружба вообще для тебя ничего не значит?
— Дружба? — ее голос снова взлетает на несколько октав вверх. — Ты, блин, как ребенок, которого мне навязали. Я тебя везде за собой таскаю, все за тебя разруливаю, и все равно ты все время получаешь то, что не заслуживаешь. А по поводу подставы… ты бы лучше у "парня" своего спросила.
Глаза Вики горят такой ненавистью, что я съеживаюсь от каждого произнесенной ей слова. Так вот, значит, как она меня видит? И никакая это не дружба, оказывается… От того, как манерно она произносит слово "парень", комок в груди разрастается все больше. Что это за намеки?
— Не делай такие глаза, Лея! — вбивает она гвозди в гроб моего самообладания. — Я же сказала тебе, что "Атлантика" — клиенты Яковлева. Неужели ты думаешь, что это совпадение? — ее слова колючие и жесткие находят прореху в моем мозгу и устраивают там переворот. — Такой неожиданный интерес со стороны большого босса к мелкой девчонке из корпоративного отдела… Да они забавляются так со своим дружком!
— Что? — сухие губы с трудом разлепляются.
— Неужели ты думала, что такие мужики способны запасть на тебя? Даже смешно, честное слово! Это у них что-то вроде корпоративного соревнования: кто быстрее разведет новенькую на секс. С тобой прям провозились, хочу сказать, — злая насмешка не ранит, потому что дыра в груди ничего не чувствует.
Ощущаю, как кровь отливает от лица, как слабеют мышцы, как желудок скручивается узлом.
— Кто? — выдыхаю из последних сил.
— Мудак Че и его вечный партнер Яковлев. Видимо, стало скучно, и они решили не только повеселиться, но и бабло отмыть. А тут ты — святая наивность. Так что с ними и разбирайся. Я тебе ничем помочь не могу.
Вика приподнимает ладони и делает шаг назад, намереваясь уйти. Я не чувствую губ, не чувствую тела, только сердцебиение шумит в ушах, напоминая, что я ещё жива. Ее слова забираются в каждую щёлочку моей ослабленной уверенности в Александре. Стучат молоточками "ты же чувствовала, знала". Складывают картинки в пазл: все эти странные перешептывания, неожиданный интерес ко мне, настойчивость Руслана и… Нет. Нет, нет, нет. Не правда. Не правда!
— Откуда ты знаешь? — кричу уже в след уходящей Вике.
Она застывает, но не оборачивается.
— А ты как думаешь? — горько бросает она.
Осознание потрясает очевидный факт.
— И кто победил? — срывающимся голосом говорю я.
— Че.
Она произносит его фамилию, словно ставит точку. Жестко и болезненно. А потом снова возобновляет шаг. Я стою не в силах сдвинуться с места, как дерево, пораженное молнией — сгорая до тла.
— Почему ты мне не сказала?! — кричу в след бывшей подруге, когда она оказывается уже у самой дороги.
Она оборачивается, не сбавляя шаг, ее волосы треплет ветер, закрывая лицо.
— Потому что я плохая подруга! — кричит в ответ.
Клянусь, в этот момент я вижу улыбку на ее лице.
***
Я набираю этот чертов номер в миллионный раз. В этот день, на следующий и еще через день. Ответ всегда одинаков — аппарат абонента выключен или вне зоны действия сети.
Когда на дисплее высвечивается номер Камиллы Георгиевны, я не жду уже ничего хорошего. Апатично отвечаю на звонок, отстраненно выслушиваю приговор.
Меня в компании больше не ждут. Никаких обвинений не будет, прямых доказательств нет. "Пожалели мелкую дурочку" — эмоционально выговаривает мне бывший руководитель. За трудовой можно не приходить, в любую контору в Москве мне путь заказан — единые черные списки эйчаров работают не на моей стороне.
Я даже не плачу. Просто рада, что все закончено. Остается только одно — рассказать все отцу. Он пока ничего не знает, сам пропадает на работе последние дни и даже не заметил, что я никуда не ходила. А рассказать, что у его дочери теперь нет никакого будущего — не слишком привлекательная перспектива.
— Дочь, надо поговорить, — объявляет отец с порога.
Я знала, что этот момент настанет. Но смотрю сейчас в его осунувшееся лицо и понимаю, что речь пойдет не обо мне.
— Что случилось, пап?
Мы проходим в комнату и садимся на диван. Отец устало трет затылок, не зная, как начать.
— Помнишь, я на днях рассказывал о несчастном случае на производстве?
Я киваю, пока не понимая, к чему он ведёт.
— Так вот, пострадавший парень оказался очень пронырливым. Он обратился в службу охраны труда, поднял шумиху в соцсетях… Пока идет расследование, меня попросили с должности. Но Серегин сказал, что по факту, обратно меня не ждут и по-дружески рекомендовал выходить на пенсию.
— Папа! — бросаюсь к нему и крепко обнимаю. Слезы, которые, казалось, должны были вытечь за последние дни, льются новым потоком, обжигая воспаленные щеки. — Но он же сам виноват!
— Это никого не интересует, одуванчик. Нужна показательная казнь.
Папа прижимает мою голову к груди и мягко поглаживает.
— Ничего, ничего, прорвёмся. В октябре как раз пятьдесят, пенсия по вредному производству хорошая будет. Ты работаешь. Перестану скупать коллекционные выпуски ЗВ. Подужмемся.
Я вцепляюсь пальцами в пропахший древесиной свитер и жалобно скулю.
— Меня уволили, пап, — задыхаюсь собственными слезами.
Тяжёлая ладонь застывает на моей голове.
— Мне теперь никуда не устроиться.
Всхлипы становятся всё громче. Рыдать в родных объятиях совсем не то, что тихо в подушку. Вся моя боль, все отчаяние от сложившейся ситуации выплескивается наружу. Выливается океаном соленой жидкости, морем утробных звуков. Папа молча гладит, прижимает меня к себе, пытаясь утешить, но я знаю, что он тоже в ужасе.
Я не знаю, как дальше жить. Впервые, я и жить не хочу, разрываемая болью предательства. Только отец — вековой столп, не позволяющий сейчас уйти мне на дно.
Две недели спустя ситуация становится хуже. В моих дрожащих руках три теста с двумя одинаковыми бледно-красными полосками. Я решаюсь в последний раз набрать номер, который безрезультатно набирала в течение семи бесконечно болезненных дней.
— Не звони сюда больше, — вливается ядом в кровь.
Голос, пропитанный злостью, говорит лучше любых слов. Все это правда. Наконец, окончательно подтвердилось. Все было ложью. Он играл со мной, а после подставил.
Разрушил мою жизнь.