Я сглотнул ком в горле и прикрыл глаза, а она сделала то, что никогда не делала на людях, да и дома очень редко. Обняла меня и тихо прошептала:
– Мы любим тебя и гордимся тобой, Энтони.
Я в шоке раскрыл глаза и столкнулся с какой-то странной нежностью в глазах отца.
Любят? Гордятся?
Невероятно, так мало, оказывается, нужно, чтобы семья раскрыла тебе свои объятия. Я, по-возможности нежно, убрал руки матери от себя и протянул свои, немного еще подрагивающие, руки к парням.
Мне ничего уже не нужно от семьи. Поддержка? Зачем, когда у меня есть те, кому я намного нужней и дороже. Любовь? Зачем, если у меня есть тот, кто любит меня просто так, а не за то, что я чего-то достиг. Уважение? Зачем, если у меня есть те, кто уважает меня, потому что я Мираж, а не мистер Энтони-Джаред-Саул-Кристен-Флоренс Максвелл.
Я обнял их всех и подошедшего Марса, и улыбнулся маме. Она лишь покачала головой. Мам, я слишком взрослый для твоих объятий, но и от помощи я не откажусь, мне ведь нужно куда-то пристроить весь мой детский сад.
Итон как будто понял меня и засмеялся.
- Попал ты, Джаред.
- Что ты имеешь в виду, Итон? – не понял отец.
- У тебя был один сын, а теперь у тебя семь сыновей, точнее, шесть сыновей и невестка… - Итон откровенно заржал. Мама нахмурилась, а потом тоже мелодично рассмеялась.
- Не обижай мальчика, Итон. Итак, мы с отцом завтра ждем вас всех, и тебя, Итон, в гости, будьте любезны одеться, соответствуя белой гостиной… - и вдруг она как будто очнулась. – Простите, привычка.
Я улыбнулся. Искренне.
Когда мы уже смыли грим и должны были выходить к машинам, в гримерку вбежал один из охраны и с выпученными глазами бросился ко мне.
- Там, там такое!
- Что случилось? – серьезно спросил Марс.
- Фанаты окружили зал и все подъездные дороги, там море людей, и все скандируют одно и то же… - он подлетел к окну и раскрыл его. С улицы донеслись крики:
- Мираж! Мираж! Мираж!
Я в шоке подошел к окну, но встал так, чтобы меня не было видно. Людское море на улице не пугало, я давно вырос из того возраста, когда горящие глаза фанатов моего творчества пугают и заставляют прятаться за спинами телохранителей.
Но сейчас я совершенно не мог ничего обещать им, говорить я до сих пор не мог, хотя после концерта прошло больше часа. Страх потери голоса сковывал меня, но теплые ладошки моего Шела успокаивали и приносили жгучую, болезненную радость.
- Ужас. – Прошептал он. – Что делать?
Я протянул руку, и мне тут же подали блокнот и ручку. Я быстро написал:
- Выходим. - Прочитал Шел. – Тони, они разорвут нас!
- Тихо, Шел, никто никого не разорвет. – Вмешался Кот. – Мы проделывали это много раз. Ведь морем людей тоже можно управлять. Правда, раньше это делал Мираж…
Я обернулся к нему и показал на него ручкой, которую до сих пор сжимал в руках.
– Я? – удивленно спросил Кот. Я кивнул.
– Тонииии…
Но мы не стали его слушать, я накинул куртку на хрупкие плечики Ноэля и взял его за руку, повел на выход.
Перед входом образовали небольшое пространство – охрана концертного зала. Мы встали в этот полукруг, я поднял руку - и все стихло. Повернулся в сторону Кота, он нервно сжимал в руке микрофон, который ему подали.
- Кхм… - откашлялся он. – Мы знаем, Вы ждете от нас новых свершений и не понимаете, что сейчас происходит. И мне выпала сомнительная честь объявить об этом. Мы, как группа «L'iris noir», свое существование завершили.
Грянул гром. Вся толпа закричала:
- Нееет! Мираж! Мираж!
- Мы благодарны Вам за Вашу любовь, за поддержку и хотим сказать, что было так прекрасно - быть для Вас не только группой, но и любимыми. Спасибо! – не смутился Кот и закончил свою речь немного громче, чем начал. Я положил руку ему на плечо и сжал, в знак поддержки. Он улыбнулся.
А потом нас протащили сквозь толпу к машинам, и в тот момент, когда мы, наконец, были в относительной тишине салона, я понял – это действительно конец.
Я взвыл.
- Тони, прекрати! Ты знал, что так будет! – строго проговорил Марс, в свои двадцать шесть он очень серьезный, и это мне в нем нравится больше всего.
Я продолжал выть. Прикрыл руками лицо и начал раскачиваться из стороны в сторону. Они молчали. А потом мои руки отстранили от лица, и я получил пощечину. Сквозь пелену слез, я увидел точно такие же слезы в родных карих глазах моего мышонка. Вцепился в него, накинулся на губы. Отчаянье.
- Нельзя оставлять его сейчас, он сорвется… - услышал я тихий голос Бетховена. Он прав, черт возьми, все - он прав.
В студии они меня не отпустили, а затащили на кухню и усадили в кресло, рядом на подлокотник сел Шел.
- Что будем делать? – нервно спросил Майлз. Я же откинул голову на спинку и прикрыл глаза, говорить я так и не мог.
- Возможно, покурить? – вдруг предложил Кот. Я приоткрыл глаза.
- Нет, этого сейчас делать нельзя. – Серьезно от Бета.
- Я знаю… - тихо прошептал Шел.
Он встал и вышел с кухни, все расселись и нервно переглядывались. Ноэль вернулся с флейтой.
Я смотрел на него с печалью, а он вдруг улыбнулся и немного робко проговорил:
– Я обещал тебе, Тони, что всегда буду играть для тебя, даже если ты не сможешь петь.
По его щекам все еще текли слезы, но он поднес изящный, тонкий инструмент к губам, и по кухне потекла мелодия. Нежная, лиричная.
Он как будто говорил со мной.
А я сидел и смотрел на него, в этот момент в кухне мы остались вдвоем. Я и он.