Кошкины группой из трех человек воцарились в моей большой комнате, оккупировав телевизор и балкон.
— Боже, как я рада тебя видеть, Катрин! — возопила Кошкина, как только расставила по углам вещи. — Может, чаю треснем за встречу? Или у тебя есть что покрепче?
— Покрепче только кофе, — мрачно сообщила я.
— Шуточки у вас, девушка! — расхохоталась Кошкина. — Как и раньше.
И добавила, что я совсем не изменилась с институтской поры. Чего нельзя было сказать про нее. Росту в ней не прибавилось, но тела наросло, и немало. Кошкина носила нынче пятидесятый размер. Со своей белобрысостью она беспощадно расправилась, выкрасив волосы в ядреное «бордо», а уши уже не привлекали к себе ничьего внимания, будучи надежно спрятаны за румяными щеками. Юношеская щенячья глупость переросла у нее в обескураживающую безапелляционность, с которой она изрекала нечто наподобие: «И не надо мне рассказывать про заграницу! Я все про это знаю — телик-то, чай, посматриваю!»
Следующее утро у нас началось со звучной трели будильника в шесть двадцать. Я вздрогнула и потуже упаковала себя в одеяло. Однако все слышала. Да, собственно, Кошкину не услышал бы только мертвый, и то не свежепочивший, а тот, кого уже закопали.
Кошкина встала и направилась в ванную, сотрясая своей тяжелой поступью всю квартиру. В ванной она долго плескалась и временами оглушительно крякала. Затем принялась за молодняк. Сначала просто увещевала их, потом с диким грохотом перевернула раскладушки, на которых спали мальчишки. Откуда у меня раскладушки? Родители все никак не вывезут этот пережиток старины на дачу. Наконец Гришаня и Николаша проснулись и понеслись наперегонки умываться. Я высунула нос из-под одеяла: семь, без двух минут. На полтора часа раньше времени, когда я обычно вставала. Ужас. Тихий ужас. Или громкий?
Умываться Гришаня и Николаша пытались одновременно, визжа, крича и мутузя друг друга. В разгар помывочной процедуры к ним ворвалась Кошкина и дурным голосом заорала: «А ну угомонитесь! Что вы вопите как резаные — тетю Катю разбудите!» А «тетя Катя», дождавшись, когда гости наконец-то позавтракают и отбудут по своим делам, выползла из постели и, заварив кофе, принялась подбадривать себя мыслью, что «Кошкин дом» у меня не навечно. И кстати, на сколько? Будучи в полном ошеломлении вчера, я даже не поинтересовалась у Кошкиной, как долго продлится их оккупация.
Из Иринкиной комнаты не доносилось ни звука. Каникулы. Ребенок спит. А вместе с ней и Бренда. Золото, а не собака, в том смысле, что никогда не будет будить хозяев раньше того срока, который они сами себе наметили для пробуждения. И военные действия, которые развернула в нашей квартире Люсинда, не смогли изменить привычного хода событий. Я тихонько заглянула к Иринке. Точно. Дрыхнут. Может быть, еще все обойдется, подумала я, отправляясь на работу.
Не тут-то было.
— Кто, кто эти люди?!!
Павел орал в трубку так, что Ольга Аркадьевна, стоявшая на противоположном конце комнаты, вздрогнула.
— Где? — испугалась я.
— У тебя в квартире! Я заехал забрать пиджак, а там…
— О господи. — Я перевела дух. — Что ты так кричишь? Это Кошкина.
— Кто?!
— Люська Кошкина. Мы с ней вместе учились в институте.
— И что? — Павел по-прежнему звучал весьма накаленно.
— Они приехали в Питер…
— А ты-то тут при чем?
Ни при чем. Все верно. Но дело уже сделано, ведь так?
— Э-э-э… — замялась я.
— Зачем ты поселила их у себя?
— Я не селила, — промямлила я, — они сами… Приехали и заселились…
— Послушай, — Павел наконец-то сбавил тон, — детка, ты говоришь чепуху. Нельзя заселиться к кому бы то ни было без его согласия. Верно?
— Верно, — пробормотала я.
— И?
— Так вышло. — Я почувствовала, как к горлу подступают слезы.
— Ла-адно, — протянул Павел. — Проехали. Вечером что делаешь? Гостей развлекаешь?
Нет, поняла я, не развлекаю. Наоборот, готова бежать из дома куда глаза глядят. О чем и сообщила Павлу.
— Хорошо, — отозвался он деловитым голосом. — Я понял. Что-нибудь придумаю. — И мы распрощались.
— Проблемы? — спросила Ольга Аркадьевна.
— Есть немного, — ответила я. — Когда вокруг тебя куча людей, почему-то всегда проблемы.
— Это точно, — согласилась главбух. — Одному проще, — затем подумала и добавила: — Иногда скучнее, иногда грустнее, но в целом проще.
Вечером Павел повез меня в ресторан. О Кошкиной не вспоминал. Был внимателен, заботлив, но больше говорил сам, нежели слушал меня. И это тоже было новеньким в наших отношениях. Раньше болтала в основном я. Ему нравилось то, о чем я говорила и как говорила. В последнее же время он частенько перебивал меня, переводил разговор на темы, интересные ему, — словом, взял на себя роль ведущего в беседе. До Копенгагена это началось или после? Я порылась в памяти. До. Хорошо, а то у меня уже началась паранойя на тему «не-изменил-ли-Копенгаген-всю-мою-жизнь?».
Говорил Павел сегодня в основном о бизнесе. Тоска. Но я взяла себя в руки и изобразила внимание. Надо бы проявлять больший интерес к его работе. Это же главное занятие в его жизни. И если мы собираемся быть вместе, то я должна знать обо всем, что имеет для него значение, иначе какая из меня жена? Но мне было скучно. Я с трудом выношу, когда у человека всего-навсего один интерес в жизни. Не важно, в чем он состоит. Могу общаться только с теми, кто готов разговаривать обо всем. Или хотя бы о многом. А тут только и слышу: «партнеры», «налоги», «клиенты», «проекты» — скулы ломит от сдерживаемой зевоты. А может, это просто недосып из-за Кошкиных сказывается?
Павел привез меня домой почти в одиннадцать. Я тихонько отворила дверь. Я знала, что Иринки дома нет. Они с Брендой на время оккупации съехали к родителям. Оккупация же была в полном разгоре. Я нашла квартиру полностью преобразившейся. Везде лежали кошкинские сумки и пакетики, маечки и носочки, видеокассеты и туалетные принадлежности. Я сняла туфли, зашла в ванную и немножко помедитировала там, глядя на бегущую из-под крана воду.
Спасительное действие медитации закончилось сразу же, как только я вошла в свою спальню. Вошла и спустя секунду пулей вылетела в коридор.
— Кошкина!!! — заорала я.
— Что? — Кошкина материализовалась в дверях гостиной.
— Какого черта ты собрала в кучу все цветы?! — обрушилась я на нее.
— У тебя все было неправильно, — невозмутимо ответила Люсинда. — Я где-то читала, что цветы лучше держать все вместе — у них тогда сильнее энергетика, и они лучше растут.
— Плевать я хотела на твою энергетику! — Мой голос сорвался на фальцет. — Расставь все как было!!!
Кошкина надулась и ушла курить на балкон. В этот момент зазвонил телефон.
— Да!! — рявкнула я в трубку.
— Привет! Чего рычим? — мелодично пропела в ответ Дарья.
— Потом расскажу, — прошипела я. — Слушай, если у тебя не срочное дело, перезвони мне лучше завтра днем на работу.
— Хорошо, как скажешь. Целую. — И Дарья дала отбой.
— Ну, что у тебя случилось? — спросила на следующий день Дарья.
— Гости. У меня гости из Хабаровска, — простонала я.
— Кто это? — удивилась Дарья. — Не знала, что ты обзавелась приятелями в столь отдаленных уголках нашей необъятной родины.
— Какие приятели? — взвилась я. — Сказано же — гости!
— Ага, — миролюбиво промычала Дарья, — понятно: гости — не приятели. Ну? Так кто эти люди? Колись.
— А ты ее знаешь, — вдруг спохватилась я. — Ну как же! Конечно же знаешь. Черт, я совсем забыла! Это же Люська. Люсинда. Помнишь?
— Люсинда? — озадачилась Дарья. — Из какой жизни?
— Из института, — вздохнула я.
Дарья помолчала.
— Кошкина, — добавила я.
— О! — только и выдала Дарья.
— Ага, — подтвердила я.
— С каких это пор Кошкина стала твоей подружкой? — поинтересовалась Дарья. — Вы с ней даже «здрасте» друг другу не всегда говорили.
— Это не Кошкина стала моей подружкой, — возразила я, — а я — ее. На вопрос «когда?» у меня есть только один вариант ответа — тогда, когда ей стало известно, что ей дают отпуск.
— И она вспомнила, что ты обитаешь в Питере, — продолжила Дарья.
— Точно.
— Но ты ведь не единственная с нашего курса, кто живет здесь, — справедливо заметила она. — Что ж это твоя Кошкина не упала на грудь своей, между прочим, если мне память не изменяет, ближайшей подруге Лельке? Или, к примеру, Ритке? Они ж там вместе тусовались.
— Лелька отбыла в Штаты…
— Насовсем? — перебила меня Дарья.
— Насовсем. А у Ритки свекровь лежачая. Кошкина к ней сунулась, а там…
— Обломс, — закончила за меня Дарья. — И Ритка, не будь дурой, быстро выскребла из своих тайничков номер твоего телефона, который ты ей зачем-то дала. Вот зачем ты ей давала его, Кэт?
— Работа, — ответила я. — Они у нас что-то покупали.
— Отправила бы ее в гостиницу, — подумав, посоветовала Дарья.
— Кого? — не поняла я. — Ритку?
— При чем тут Ритка! Кошкину.
— Не успела среагировать, — призналась я. — Они, можно сказать, уже топтались в дверях.
— «Они»?
— Она с детьми. Мальчики. Близнецы. Одиннадцать лет.
— Сколько же вас там на квадрат площади? — ужаснулась Дарья.
— Они и я. Иринка с Брендой у родителей.
— Слава богу! — вздохнула Дарья. — За собаку я волновалась больше всех. Все эти незнакомые люди. Такой стресс!
Вы думаете, она шутит? Ни в коем случае. Бренда — Дарьина любимица. Она относится к нашему рыжему чучелу как к малому дитяти, которому ежесекундно требуется ласка, забота и кусочек чего-нибудь вкусненького. Если поселить Бренду на несколько дней к Дарье, то обратно мы получим толстенький бочоночек на ножках, изнеженный и избалованный донельзя. Бренда это все отлично понимает, как понимает и то, что попасть в Дарьины объятия на несколько дней ей никогда не светит, так что старается использовать каждое мгновение Дарьиных визитов к нам, которое ей отпущено. Всегда сидят вместе обнявшись, с блаженными лицами, не замечая никого вокруг.
— Павел орал как резаный, — сообщила я.
— По поводу?
— На фиг, говорит, было давать слабину.
— Вот не люблю я его, ты знаешь… — напомнила Дарья.
— Знаю, — подтвердила я.
— Но тут я с ним абсолютно солидарна. Тебе, Кэт, давно пора немножко остервенеть. Слишком ты добра. Слишком отзывчива. Слишком безотказна. И поэтому вынуждена терпеть нашествие Кошкиных. Вот со мной этот номер не прошел бы.
С ней — не прошел бы. Это точно. Дарья никогда не позволяет сесть себе на шею. Но она была такой всегда, с самой ранней юности. Ей не нужно этому обучаться. А мне нужно. Во всяком случае, многие так говорят. И добавляют при этом, что, дескать, только для моего блага. Чтобы мне стало легче жить. Я киваю, соглашаясь, а потом, наедине с собой, подолгу размышляю об этом.
Научиться — не проблема, главное — захотеть. Но хочу ли я? Вот тут у меня сомнения. Ну, научусь. Стану стервой, пусть даже в легкой степени, и что? Это разве буду я? Нет. Кто угодно, но не я. Да, этому новому существу жить будет легче, чем прежней Кате Александровой, но будет ли с ней так же здорово, как с прежней Катей Александровой? Не уверена. Вернее, уверена, что не будет.
Поэтому все остается по-старому. И поэтому сейчас у меня «кошкин дом». Вроде бы ненадолго. На неделю. Надеюсь.
А от Дэвида Кертиса ничего нет. Я смотрела. Последний раз (шестой за сегодняшний день) не далее как десять минут назад.