— А как она тебя вычислила? — поинтересовалась Дарья.
— Что ты имеешь в виду?
— Она сказала, что он ей ничего не говорил, так?
— Так.
— Тогда как она узнала про тебя?
— Не сказала.
— И ладно бы просто узнала, как тебя зовут, — задумчиво проговорила Дарья, — но как выяснила, где ты работаешь?
Я развела руками.
— Ворона ты, Александрова, — вздохнула моя лучшая подруга.
Согласна. Надо было допросить эту разноперую особу с пристрастием. Я, может, и допросила бы, не ворвись ко мне настоящая рекламщица. А так Вика угорьком выскользнула из кабинета, и след ее простыл раньше, чем я успела отреагировать на столь поспешное исчезновение. Не кинешься же за ней, когда у тебя посетитель. Пришлось раскрыть папку и с головой углубиться в нюансы рекламной кампании. Лена, к слову сказать, оказалась акула. Сразу взяла быка за рога. Или быки — это не по акульей части? Не важно. Главное — мы с ней все утрясли и расстались абсолютно довольными друг другом.
Но как только рекламщица покинула наш офис, я схватилась за телефон.
— Приезжай! — велела я Дарье.
— Не могу! — буркнула она.
— Приезжай, — повторила я.
— Что у тебя там, — проворчала она, — пожар?
— Если бы пожар, тьфу-тьфу, я звонила бы 01.
— Может, до вечера потерпишь? — продолжала бурчать Дарья.
Я прислушалась к себе. Нет, не потерплю. О чем ей и сообщила.
— Ну ладно, — проскрипела она. — Через час.
И вот она сидит напротив меня и пьет кофе. Мы спустились в кафе, что располагалось на первом этаже нашего бизнес-центра. Я не хотела обсуждать свои дела в офисе, пусть даже у меня и отдельный кабинет. Все равно могут услышать. Или просто кто-нибудь прервет, придя с каким-нибудь рабочим вопросом.
— Она будет бороться… — Дарья закатила глаза. — Формулировочки-то какие! Ты не боишься?
— Чего? — спросила я, допивая сок.
— Брызнет чем-нибудь в лицо, не дай бог.
— Тьфу на тебя, — вздохнула я. — Но вообще-то, думаю, она имела в виду другое.
— Ажурное белье, нетривиальный секс и круглосуточное обожание в глаза? — предположила Дарья.
— Что-то в этом роде.
— Ну-ну, — скептически усмехнулась подруга.
— Что?
— Фигня.
— Думаешь?
— Знаю.
— Что, пробовала?
— Было дело.
— Тоже боролась за кого-нибудь?
— Я всегда в борьбе, — сурово объявила Дарья. — С моими мужчинами иначе нельзя. Ты же знаешь.
Это точно. Мужики у Дарьи специфические. Все без исключения. Большинство из них несвободны. Эта категория у Дарьи самая любимая. Она ведь не хочет, чтоб ее захомутали. Свободу ей подавай. Но свободу обеспеченную. Не только деньгами — не надо так уж о Дарье! Обеспечить можно и заботой, и сексом — да мало ли чем. Посему Дарья соглашается иметь дело не с каждым. Она любит сама выбирать. А потом охотиться. И словить-таки зверя. Если присмотреться, то ведет она себя зачастую как мужик. По сути. По форме же — чуть хитрее, чем мужики. По-женски. В общем, в ней уживаются оба начала. Поэтому с ней никому не скучно: ни теткам, ни мужикам.
— Так, — Дарья хлопнула ладонью по столу, — хорошо. Что она за фрукт?
— Ноги, глаза, — пробормотала я, — а в остальном дура дурой.
— Ага, — кивнула Дарья. — А чем занимается?
— То есть?
— Где работает?
— Да, может, и не работает.
— Учится, что ли? — удивилась Дарья. — Малолетка?
— Не знаю. — Я задумалась. — Нет, наверное, ей лет двадцать пять. Хотя…
— То есть ты ничего про нее не узнала? — уточнила Дарья.
— Ничего.
— Вор-р-рона, — опять ругнулась подруга.
— Я остолбенела. Представь себе: ждала рекламщицу, была уверена, что это она, а тут на тебе!
— Надо ее выследить, — решила Дарья.
— Как?
— Будем думать.
— Послушай, — поморщилась я, — давай не будем.
— Почему это? — удивленно воззрилась на меня Дарья.
— Выследить — это как-то противно. Красться в темноте, прятаться…
— У тебя архаичные представления о слежке, — фыркнула Дарья. — Все это совсем не так делается.
— Все равно. Технология не имеет значения. А по сути — это красться и прятаться.
— Отказываешься? — спросила Дарья.
— Наотрез.
— Ворона, — буркнула она. — Я бы…
— Знаю, — перебила ее я. — Но я — не ты.
Дарья заявила, что я ненормальная, и, взяв с меня слово звонить, если что, удалилась по своим фрилансерским делам. Ненормальная… Рекламщица, наверное, тоже решила, что я совсем безумная. Конечно, когда перед вами сидит особа, то впадающая в ступор, то, наоборот, принимающаяся болтать как заведенная, что еще можно подумать?
Как женщина реагирует, когда узнает, что ее любимый мужчина неверен ей? Любимый? Хорошо, хорошо, пусть просто мужчина. Друг, парень, партнер, бойфренд, муж… Боже, сколько слов для обозначения человека, который рядом с тобой. А еще у него есть имя. Павел. Павлик. Тьфу!
Так все-таки как ведет себя женщина, услышав столь неприятное известие? Рыдает? Скандалит? Пьет успокоительное? Режет на части новехонький смокинг изменщика? Или просто иронично поднимает брови и молвит: «Я так и знала». Ничего из этого я не проделывала. Просто впала в состояние полного отсутствия в этой действительности, подкрашенное легкой брезгливостью. Было ощущение, как будто мне залезли в сумочку. Со мной такое случалось уже трижды. Я имею в виду сумочку в буквальном смысле. В первый раз вынули кошелек, в котором не было ничего, кроме мелочи и двух билетов в БДТ. Второй раз — опять кошелек, опять пустой. Вот в третий раз мне повезло меньше. Взяли телефон и… опять кошелек, но на этот раз с деньгами. Но ведь не в деньгах дело, верно? Больше одной зарплаты я в сумочке все равно не ношу. Если сопрут, то разве это катастрофа?
Но вот ощущение… Гаденькое. И главное — потом долгое время прихватывает паранойя: а вдруг что опять упрут? Так и здесь. Я досиживала рабочий день, мало что соображая и еще меньше делая, а по всему телу разливалась слабость от неприятного чувства, что у меня только что украли нечто ценное. Вот только что именно?
Не мужчину, нет. Мужчина — какими бы достоинствами ни обладал — предмет не бесценный. Тогда что? Веру. Веру в искренние человеческие чувства. Но прежде мне ее навязали. Три года назад. Я ведь никому не верила (спасибо Иринкиному папаньке), но тут явился в мою жизнь Павел и поставил все с ног на голову. Начал рьяно доказывать мне, что любит меня. И преуспел. Я поверила. Слава богу, что сама его не полюбила. Но — привыкла. И неизвестно еще, что хуже. Привычка — как вторая кожа, с любовью легче расстаются. А теперь все рухнуло. В одно мгновение. Это ведь только строится все медленно, а рушится всегда все быстро.
К концу дня разболелась голова. Я выпила таблетку, боль утихла, но в висках продолжало пульсировать: «Зачем? И что теперь делать?»
Зачем нужно было ломать мне жизнь? Я ведь не хотела ничего этого, я ведь сопротивлялась. И сдалась только потому, что он убедил меня, что жаждет быть со мной. Говорил об этом? Да нет, но это витало в воздухе. Мужики вообще мало говорливы на тему любви и дружбы, их приходится интуитивно угадывать. А может, я сама виновата? Может, я неправильно угадала? Я поразмышляла немного над этим. Вроде нет, он вел себя так прозрачно, так недвусмысленно… Зачем же тогда связался с этой голубоглазой нимфой? И зачем, черт возьми, все эти пассажи насчет «тяжело дышала» и прочее, прочее? Я тихонько застонала. Боже, а я ведь каялась. Про себя, конечно, но тем не менее. Чихвостила саму себя за это дурацкое знакомство с Дэвидом, за то, что промолчала о нем, — всерьез собиралась извиняться перед Павлом. Кошма-а-ар!
Извинениям отбой. Но вот что теперь со всем этим делать?
Я была уверена, что мне обеспечена бессонная ночь. Буду, думала, слоняться по квартире и мучиться мыслями ни о чем. Вернее, известно о чем. Как вести себя? Сделать вид, что ничего не произошло? В конце концов, девица эта в жизни Павла явно проездом. Ноги и глаза. Чему удивляться? Мужчина — существо не властное над своими физиологическими реакциями. Я невольно поморщилась, наткнувшись на эту мысль. Головой понимаю, а сердцем согласиться не могу. Если я владею моими реакциями, почему он не может? Нет, какая-то чепуха выходит.
Больше всего меня смущало то, что я не видела в его действиях логики. Если бы это я липла к нему, то тогда конечно… Но ведь он сам! Тогда зачем ему эта Вика с перышками?
А раз логика его была мне не понятна, то я не могла решить, что делать дальше. И спросить не у кого. Не то чтобы мои близкие отказались бы одарить меня советом — нет, я просто не хотела советоваться по такому поводу. Это ведь не банальный переезд в Москву, верно? Определенно бессонная ночь мне обеспечена, думала я, подъезжая к дому на маршрутке.
— Мама, — суровым голосом произнесла дочь, не успела я переступить порог квартиры, — ты срочно нам нужна.
— Кому это? — спросила я, швыряя сумочку на пол.
— Ты не в духе? — поинтересовалась Иринка, проследив взглядом за полетом сумочки.
Я вздохнула.
— В грустях? — продолжила допытываться дочь. — Или рвешь и мечешь?
Я прислушалась к себе.
— Наверное, это скорее разброд и шатание, — наконец определила я.
— Годится, — кивнула дочь.
— Для чего это? — вяло полюбопытствовала я, снимая туфли.
— Будем переставлять мебель, — сообщила Иринка.
— Что?! — выпрямилась я. — Какую мебель? Куда переставлять?
— Мою мебель. С одного места на другое. — Дочь села на корточки и обняла подскочившую к ней Бренду.
— Зачем? — Я помотала головой. — Чепуха какая-то.
— Хочу, — объявила Иринка. — Чтобы поднять настроение.
— А что у тебя с настроением? — забеспокоилась я. — Случилось чего?
Вчера вроде все еще было прекрасно. Но за этой молодежью не угонишься. У них жизнь может разрушиться и обратно сложиться из осколков за считаные минуты. Впрочем, кто бы говорил. У самой сегодня…
— Димка уехал на море, — мрачно сообщила Иринка.
Ага, понятно. Разлука. На две недели. Не страшно.
— Да ладно тебе! — бодро произнесла я. — Завтра уже все наладится. А через пару недель он вернется. Может, без перестановки обойдемся?
— Ни фига, — отрезала Иринка. — Иди переодевайся и ужинай. А потом приступим. — И они с Брендой ускакали в гостиную.
Я рухнула в постель в четверть первого. Мы переставили мебель, а потом принялись перебирать всю мелочовку, которая лежала в Иринкином шкафу и была разбросана по стеллажу. И еще решили помыть окно. Обычная история при перестановках. Стоит только начать, как задачи множатся со скоростью света.
«Спасибо тебе, Боже, — успела подумать я перед тем, как заснуть, — за то, что у меня есть дочь. И за то, что она дюже шебутная. Иначе пить бы мне сейчас снотворное». Подумала и отрубилась.
И еще хорошо, что на рабочем столе у меня ворох бумаг по рекламной кампании. А сроки поджимают.
Весь следующий день я пахала, как пчела. Или пашут лошади? А пчелы что тогда делают? Ладно, пусть будет синтез пчелы и лошади — я трудилась весь день, прервавшись лишь на два кофе и один обед.
— С ума сошла, — сказала Ольга Аркадьевна часа в три.
— Может, хватит? — предложил шеф в пять. — Ты как будто эстафету бежишь.
Какая там эстафета! Эстафета — это когда ты бежишь к цели, а я бежала от нее, то есть от необходимости решать. Вопрос «Что делать?» оставался пока открытым. Можно было сесть с ручкой в руках и в лучших традициях позитивного мышления расписать на белом листе бумаги все преимущества и недостатки каждого из способов реагирования на ситуацию, которые только придут в голову. Но организм отвергал такой насильственный метод принятия решения. Я надеялась на озарение. Оно, однако, не спешило осчастливить меня своим визитом. Может, я просто испугала его своей бурной производственной деятельностью? Может, надо сесть где-то в уголке и расслабиться? Мысль эта посетила меня без десяти шесть. О’кей, на сегодня заканчиваю, пойду выпью где-нибудь кофе, посижу в одиночестве, глядишь, оно и накатит. Я ощутила некоторое беспокойство. С озарениями тоже не всегда все проходит благополучно. Когда чертишь на листе свои мысли, хотя бы отчасти контролируешь процесс, но в момент озарения — увы! — духовные движения тебе не подвластны. И все же я предпочитала озарения. Мне казалось, что в них больше истины, нежели в потугах превратить свои внутреннюю жизнь в список на бумаге.
Куда бы мне податься? Я вышла из здания, бросила взгляд налево, потом направо. В «Гурме» или в «Кофе-Хаус»? «Хаус» ближе, но в «Гурме»…
— Госпожа Александрова! — вдруг услышала я знакомый голос.
Я обернулась, чувствуя, как горячей волной заливает уши и макушку.
Павел стоял рядом со своей машиной и улыбался.
— Потеряла меня? — спросил он. — Я вроде бы не опоздал.
Мы разве о чем-то договаривались? Я с недоумением смотрела на него и молчала.
— Эй! — рассмеялся он. — Садись.
Я бросила взгляд на машину. Сквозь стекло увидела большой пестрый букет, лежащий на заднем сиденье. О, черт! Я совсем забыла! Мы же должны ехать к его родителям. У них сегодня какое-то событие. То ли годовщина, то ли еще что-то.
Я медленно спустилась по ступенькам. Павел обошел машину и распахнул передо мной дверцу. «Он не особенно внимателен», — пронеслось в голове. Интересно, ЕЙ он тоже открывает дверцу? Я упала на сиденье и вздохнула. Неужели теперь я всегда буду думать в манере «а-с-ней-он-тоже-или-нет»? Или это у меня только на первых порах, а потом все пройдет, как легкая форма ОРЗ? Стоп. Это что, уже озарение подкатило? Как будто бы уже решено оставить все как есть, обогнуть препятствие под названием «визит Вики» на медленной скорости и двигаться дальше.
— Как дела? — спросил Павел, усаживаясь рядом.
— Нормально, — пробормотала я, вся во власти своих мыслей.
— Что шеф?
Павла почему-то всегда очень интересовало все, связанное с нашим шефом. Может, у них типа братства, у этих ребят, что управляют бизнесами разных масштабов?
— Жив, здоров… — буркнула я.
Он кивнул.
«Жив, здоров, не глядишь на другую», — внезапно вспомнились строки одного стихотворения. Черт!
Мы тронулись с места.
— Я купил цветы, — сообщил Павел. — Вручишь их маман?
— Почему я? — Я откашлялась. — Почему не сам?
— За мной подарок, — усмехнулся он.
Мы помолчали. Машина медленно двигалась в пробке по Большому проспекту.
— Она о тебе вчера спрашивала, — проговорил Павел.
— Да? — вздрогнула я. — Что именно?
— Да так, — он пожал плечами, — как вообще у тебя дела.
Странно, что это с ней? Моя потенциальная свекровь меня откровенно недолюбливала. Терпела, но не любила. А что еще ждать от женщины, помешанной на своем сыне? Любопытно, как бы она принимала эту Вику? Тьфу! Опять! Я почувствовала легкое раздражение.
— По-моему, она начинает привыкать к тебе, — заявил Павел, притормаживая на светофоре.
— Ммм… — промычала я, не зная, что сказать.
— Это хорошо, — заметил он.
— Для чего хорошо?
— Как для чего? — усмехнулся он. — Для наших отношений.
Я ощутила спазм в горле. Сглотнула. Еще раз. Искоса взглянула на Павла. Он сидел такой спокойный, такой уверенный в себе и такой… чужой. Я уставилась на багажник машины, стоящей перед нами.
Я знала, что так и будет. Что это дурацкое озарение придет в самый неподходящий момент. Нет чтобы дождаться, когда я останусь наедине с собой, так оно свалилось мне на голову именно сейчас. Сидело у меня на правом плече и настойчиво нашептывало мне на ухо все, что ему пришло на ум. Оно уже знало, что я буду делать дальше.
Я не смогу промолчать. Я ненавижу всяческую ложь. Сама лгу мало и терпеть не могу, когда лгут мне. И почти всегда лезу выяснять отношения по поводу этой лжи. Не обвиняю, нет, просто докапываюсь до причин. Потому что самое важное — это причины. Не те слова, что были сказаны, а то, что подвигло на них. Я хотела понять, зачем он все это затеял и ради какого удовольствия мы играем сейчас в игру под названием «у-нас-все-так-замечательно»?
Что его не устраивает во мне? Секс? Образ жизни? Образ мыслей? То, как я громко хохочу на людях? Или то, что я всего-навсего какой-то там маркетолог? Хотя эта девица, что приходила, вообще не производит впечатления человека, озабоченного проблемами продвижения по службе, так что, скорее всего, дело не в моем вялом карьерном росте.
Но даже если его что-то не устраивает, то — будь любезен, скажи. Мы не маленькие дети, чтобы прятаться по углам и отмалчиваться. А может, его уже ВСЕ не устраивает и он не знает, как порвать со мной? Тогда к чему эти разговоры о том, что его маман наконец-то полюбила меня и это здорово? Если ему все осточертело — уходи! Нам ведь нет никакой надобности цепляться за видимость отношений. Мы не женаты. Нам не надо растить совместных детей. Мы ничего друг другу не должны.
Вот сейчас меня прорвет, поняла я и с тоской огляделась. Мы стояли в пробке у светофора перед Тучковым мостом. И еще, видно, долго простоим. Никуда не деться. Разве что выскочить из машины и побежать куда глаза глядят. Но это как-то по-идиотски. Я сделала глубокий вдох, потом выдох.
— Что? — спросил Павел. — Душно?
Я помотала головой.
— Или клаустрофобия прихватывает? — ухмыльнулся он. — Ты такая нежная.
«А Вика нет?» — успела подумать я, и тут меня все-таки прорвало.
— Зачем? — выдохнула я.
— Что? — Он повернулся ко мне.
— Зачем тебе две женщины? — выпалила я.
— Что? — Он ошарашенно уставился на меня.
Сзади засигналили. Он врубил передачу, тронулся с места, и мы повернули на Добролюбова. И притормозили у автобусной остановки.
— Что? — повторил он, глядя на меня. — Что ты сказала?
— Зачем тебе две женщины? — вздохнув, проговорила я.
— Какие две женщины? — сказал он ничего не выражающим голосом.
— Я и Вика.
— Вика, — эхом откликнулся он. — Откуда знаешь?
— Она меня нашла, — сообщила я, — и явилась с разговором.
— Когда?
— Вчера.
— Домой приходила?
— Нет, на работу.
— И что?
— То есть? — Я посмотрела ему прямо в глаза. — Что ты имеешь в виду?
— Дура, — спокойно произнес он.
— Кто? — обомлела я. — Я?
— Вика. Чего потащилась к тебе? — Он пожал плечами. — И вообще, как нашла-то?
— Не знаю…
— Идиотка, — процедил Павел, глядя прямо перед собой. — Надо же было до такого додуматься! Хотя, конечно, можно было предполагать…
Я не верила своим ушам. Это все, что он может сказать по этому поводу?
— Послушай, — откашлявшись, проговорила я, — это все, что ты можешь сказать?
Он дернулся и, все так же не глядя на меня, ответил:
— Ну…
Внезапно я как бы отключилась от происходящего. Как будто вышла из машины и со стороны наблюдала за людьми, сидящими в ней. И это было смешно. То, как эти люди вели себя. Ситуация, подвигнувшая их на выяснение отношений, была банальна донельзя. И понятна до последней запятой. Мужчине нечего было сказать своей спутнице. Во-первых, потому, что все, что бы он ни сказал, будет истолковано не в его пользу. Во-вторых, потому, что он, похоже, не считал себя виноватым. Во всяком случае, не настолько, чтобы в чем-то оправдываться. Женщина же это все прекрасно видела, однако желала услышать какие-то объяснения. Просто для проформы. Ну нельзя же, в конце концов, сотворив такое, просто сказать: «Ну…»
Смешно-то смешно, но смеяться мне не хотелось. Даже улыбнуться я была сейчас не в силах.
— Ну… прости… — вдруг произнес Павел.
И вот тут я расхохоталась. Предварительно взвизгнув. Истерично. Фу!
Он вздрогнул и пробормотал:
— Ну, что ты…
— Я? — сквозь смех переспросила я. — Я ничего.
— Прости, — повторил он и взглянул на меня. — Простишь?
Я проглотила последний смешок и ответила:
— Детский сад, ей-богу. «Простишь — не простишь». В этом разве дело?
— А в чем? — спросил человек, которому еще позавчера я доверяла.
Я покачала головой. Не сформулируешь. Нужно обладать талантом Франсуазы Саган, чтобы облечь в слова все, что вертелось в то мгновение у меня в голове. Вообще такие вещи обычно вслух не говорят. Их улавливают внутренним слухом подобно тому, как летучие мыши улавливают сигналы, подаваемые их сородичами. И вопрос: «А в чем дело?» — не задают. Просто потому, что благодаря этим незримым волнам понимают, о чем идет речь. Если же не понимают, то никакими словами этому не поможешь. Честно сказать, я думала, что Павел такой человек, что способен понять. Оказалось, что нет, — ему нужно объяснять. И это тоже здорово резануло меня сейчас. Три года рядом со мной был человек, которому ЭТО нужно объяснять! Три года я делила мою жизнь с мужчиной, который — не «наш человек», как любит говорить Дарья. И три года этого не понимала.
Да ладно! К чему сейчас-то лукавить. Все я понимала. Частенько подползали мыслишки об этом. Я отмахивалась от них. В мире нет идеальных мужчин, думала я. Достоинства, которые были воплощены в Павле, просто обязаны были соседствовать с какими-нибудь недостатками. Вот только сейчас мне в голову пришло, что дело не в количестве достоинств и недостатков — у Павла первые явно перевешивали вторые, но толку от этого оказалось мало. Дело в том, ЧТО это за недостатки. Я могу терпеть излишнюю увлеченность работой, мириться с культурной ограниченностью, сквозь пальцы смотреть на ревность, но подрядиться прожить всю жизнь с человеком, которому нужно объяснять элементарное, — это уже чересчур.
Хотя, может, он просто прикидывается? Чтоб выиграть время, к примеру.
— Ты прикидываешься? — спросила я.
— Нет. — Он смотрел мне прямо в глаза. — Я на самом деле не вижу особых поводов для беспокойства. Вика эта…
— При чем тут Вика? — резко перебила я его.
— То есть? — Он удивленно поднял брови. — Из-за нее же весь кипеж.
— Неужели? — усмехнулась я.
— А из-за чего же? — Он продолжал удивленно смотреть на меня.
— Из-за тебя.
— Из-за меня? — Удивление его достигло предела.
Я опять мысленно вышла из автомобиля. И вновь захотелось посмеяться над этими людьми в салоне. Вот только смешок теперь должен был быть не истерично-громким, а горьковато-тихим, эдакой усмешечкой: мол, мужчина, кончайте валять дурака, а вы, дамочка, кончайте сидеть с таким лицом, будто вы и вправду рассчитываете, что из этого разговора выйдет какой-то толк.
— Я пойду, — сказала я и открыла дверцу машины.
— Куда? — Павел всем телом подался за мной.
— Домой.
— Как домой?
— Да так. — Я пожала плечами и высунула наружу правую ногу.
— А родители? — воскликнул он.
— Что? — Я нахмурилась.
Ах да, мы же ехали к его родителям. Я наконец-то вспомнила: у них сегодня сорок пять лет совместной жизни. Как же они так долго протянули? Впрочем, может, мадам Самойлова, в отличие от меня, была не такой привередливой? Или отец Павла не давал ей поводов для беспокойства? Собственно говоря, меня все это не очень интересовало. Ехать к ним я не собиралась. И до этого-то не сильно хотела, а теперь так и смысла в этом не видела. Павел, однако, думал иначе.
— Я обещал, — буркнул он. — Маман обидится.
— Что ж делать, — ответила я. — Она все равно меня никогда не любила.
— Она стала лучше относиться к тебе, — повторил Павел.
— Это не повод, чтобы ехать…
— А что тогда повод? — Он набычился.
Надо же, а ведь совсем недавно держал мою сторону, когда речь заходила о его родителях. Что изменилось-то? Не понимаю.
— Повод, — я высунула наружу вторую ногу и теперь сидела к Павлу практически спиной, — это если бы у нас с тобой были прочные отношения. Вот тогда это повод вместе посещать юбилеи наших родителей и делать еще кучу подобной ерунды.
— У нас прочные отношения, — объявил мне в спину Павел.
— Да?! — Я круто развернулась к нему, отчего в шее больно стрельнуло.
— Конечно. — Он смотрел на меня ясными глазами. И похоже, верил в то, что говорил.
— Ладно, — я отвернулась и принялась выползать из машины, — пока!
— Хорошо, — услышала я, — скажу им, что ты приболела.
Я приболела! Нет, ну как вам это нравится? Хотя, по правде сказать, я чувствовала себя разбитой. Уставшей. Ломота в суставах и шум в ушах. Хотелось забраться в дальний уголок и отлежаться там, слушая какую-нибудь умиротворяющую музычку. И может быть, наконец-то собрать все свои мысли в кучу.
— Нам надо поговорить. — Павел тоже вышел из машины и теперь стоял, опершись на дверцу. — Когда ты остынешь.
— Наверное, — уклончиво ответила я.
Поговорить… Опять начнет просить прощения. Как маленький. Прощение просят, когда… когда… ну, к примеру, на ногу наступают. «Прости меня, я больше не буду» — вот фраза, которая возникает в голове, когда я слышу о прощениях и всем, что с ними связано.
— Может, завтра, — предложил он.
— Может.
— Я позвоню.
Я кивнула.
— Как же ты отсюда доберешься домой? — спохватился он.
Как будто мы посреди бескрайней степи, где до ближайшего селения сотня верст.
— Сяду на Пушкарской на маршрутку, — пробормотала я.
— Ну ладно…
Я побрела к переходу. Краем глаза увидела, как его машина двинулась от остановки и покатила по направлению к центру.
Поехал поздравлять родителей. Повез им этот безумный пестрый букет. Безвкусный, кстати. Но беспардонно веселый. Мадам Самойлова будет в восторге. Правда, она в восторге от всего, что делает ее мальчик. А что это я исхожу ядом? Все мамашки такие. Для меня тоже Иринка — свет очей.
Будет извиняться за меня. Расписывать, какой у меня насморк или кашель. Чтобы все его объяснения выглядели правдоподобно. Мадам Самойлова, конечно, не поверит ни единому его слову. Но об истинном положении вещей она не догадается — просто решит, что «эта особа» опять их игнорирует. И съязвит что-нибудь вроде: «Ну да, конечно, Катечка была же у нас на прошлой неделе, еще не соскучилась. Теперь только в следующие выходные, может быть, объявится». А я ни в следующие, ни в после-следующие не появлюсь.
Кончено.