Она тут же предложила часть очень уж дорогого сахара заменить крахмалом, который куда подешевле, а ещё добавить безвредной красочки вроде свекольной или морковной вытяжки, чтобы смотрелось приятнее. Змей только хмыкнул на это и сказал: «Смотри, Транк, на какое сокровище я случайно наткнулся», — а аптекарь притянул Камиллу к толстому мягкому брюху, чмокнул в щёчку и ответил ни к селу ни к городу: «Моя ж ты умница! Серпент, а давай ты её выдашь за моего младшенького?» Змей, хвала Создателю, отозвался в том духе, что самому нужна, мужчины посмеялись, а Камилла незаметно вытерла обслюнявленную щёку и отправилась подбирать состав и цвет: наставник позволил ей перепортить немножко ингредиентов, но самой определить нужные пропорции.
Первые две порции она, к досаде своей (как же, умелая травница ведь!), запорола. В первый раз вышло слишком жидко, а во вторую она бухнула столько красителя, что даже смотреть на эту ядовитую зелень было боязно, не то что в рот положить. Впрочем, она потом переварила всё это вместе, добавив вытяжку эмбриума и отвар эльфийского уха по матушкиному рецепту, так что получилось ничего себе такое, сладенькое и красивое зелье от кашля. Змей, посмотрев на эту красоту и осторожно попробовав её, почесал в лысом затылке и велел отнести бутыль с получившейся смесью в приют. Разливать непатентованный сироп по фиалам, кому-то его продавать — ему было лень связываться, а сиротам и такое лекарство сгодится. Вряд ли их кто-то лечит по-настоящему, а вреда от мяты, эмбриума и эльфийского уха в сладкой крашеной водичке точно не будет. Даже помочь должно… теоретически. Так он сказал. Камилла обиделась и принялась доказывать, что они с матерью давно такое варят, разве что без сахару, и никто не жалуется, у всех кашель проходит, и жар тоже, и вообще… Змей отвесил ей подзатыльник в воспитательных целях, “чтобы не наглела”, и отправил её в приют с бутылью и запиской от знакомого целителя, что сироп детям точно не повредит, главное, давать не больше ложечки за раз и не чаще трёх раз в день.
А вот с третьей попытки, как в сказке, у Камиллы получилось угадать и с густотой, и с цветом. Предъявив наставнику записи с расчётами и две дюжины пробных пастилок, она получила разрешение варить уже всерьёз, и теперь помешивала в котелке, остужая смесь настолько, чтобы не обжигаясь до волдырей, наделать из неё пастилок. Камилла помешивала и помешивала, не давая сваренной массе подёрнуться твёрдой хрусткой коркой, а сама с неудовольствием думала о шуточке аптекаря, которая — ну, а вдруг? — может оказаться совсем и не шуточкой. Словно мало ей сельских женихов!
Пришёл Корвин, покидал в ручную меленку каких-то белёсых камешков (ну, выглядело это как слоистые камешки) и спросил Камиллу:
— На тебя тоже смолоть?
— А что это?
— Тальк. Обваляешь свои конфетки, чтобы не слипались.
— Погоди, — она нахмурилась. — Тальк — это же камень. То есть, этот… минерал. Разве его можно в еду?
— Он безвреден, — пожал плечами подмастерье. — Если его проглотить, он пройдёт через желудок и кишечник, не перевариваясь. Воды он не боится, поэтому не размокнет, как крахмал или сахарная пудра. Намолоть?
— Ага. То есть, да, — торопливо поправилась Камилла, изо всех сил старавшаяся отучиться от «деревенских», как ядовито шпынял её мастер, словечек. — Спасибо, Корвин.
— Не за что.
— Ну, как это? — возразила она. — И объяснил всё, и помогаешь.
Он покраснел и завертел ручку мельницы, устроив такой грохот, что поневоле пришлось замолчать. Кожа у Корвина была бледная, под стать очень светлым, чуть ли не бесцветным волосам, и чуть стоило ему смутиться или, наоборот, разозлиться, она покрывалась красными пятнами, даже мочки ушей пунцовели. Вообще-то, он был неплохой парень. Занудный только очень. И уж так заносился со своим званием подмастерья, полученным в двадцать лет… Нет, это он молодец, конечно, но мастер-то говорил, будто взял его учеником, когда Корвину было семь. Получается, он тринадцать лет в учениках ходил? А она, Камилла, здесь всего-ничего, каких-то полгода, и ей уже доверили самостоятельную работу. Ерунду, понятно, мятные конфетки, но всё равно…
— А сложно было звание подмастерья получить? — спросила Камилла, когда Корвин ненадолго перестал громыхать своей мельницей, прервавшись, чтобы дать отдых руке, вертевшей рукоятку.
— Я не могу сказать, что сложно, — подумав, ответил он. — Очень много было… вопросов не по существу. Намёков каких-то грязных… И знаешь, мастер временами бывает резковат, — Камилла фыркнула: временами! — а в комиссии пять человек, и все наперебой стараются оскорбить тебя и унизить. Когда я готовил экзаменационную работу, у меня от злости так руки тряслись, что я едва не запорол её.
— Они, наверное, это нарочно? — предположила Камилла. — Разозлить человека, вывести из себя и посмотреть, как он справится. Разволнуется, рассердится, всё испортит — ну, и куда такому в алхимики? В лаборатории же вечно то яды, то такие составы, что от пристального взгляда сами собой норовят полыхнуть. Надо же уметь в руках себя держать.
— Всё правильно, — согласился Корвин, только вид у него был уязвлённый. — Пока меня лично не коснулось, — дотошно уточнил он, — я тоже так думал.
Камилла представила себе, как пятеро важных бритоголовых старцев наперебой изводят её в духе дорогого наставника, и зябко передёрнула плечами. Ну… пожалуй. Легко рассуждать о том, что алхимик должен быть всегда собран и выдержан, пока тебе не взялись клевать мозги, да ещё целой толпой.
Корвин опять завертел ручку, загремел жерновками. В наглухо закрытую прозрачную миску опять посыпалась белая-белая, белее настоящей, мука. Камилла подумала, что из-за такой посыпки пастилки потеряют свой нарядный вид. Но опять же, если они слипнутся в комок, вид они потеряют тем более. Она вылила заметно загустевший сироп в неглубокую, почти плоскую миску, набрала масла в чашку, смазала им руки и, тихо шипя, принялась лепить пастилки. Подумав, что если бы кто-то додумался наделать формочек, как для петушков, только совсем маленьких, вышло бы занятно: листочки, цветочки, пчёлки-бабочки…
— Дитя ещё совсем, — вздохнул аптекарь, принимая жестяную банку, полную аккуратных зелёненьких лепёшечек. — Одни сладости на уме. Так и представляю себе наместника и его свиту с зелёными мятными бабочками на палочках!
Он посмеялся, Камилла совсем уже собралась обидеться, но Змей, хоть и улыбнулся, посмотрел на неё этак… оценивающе. Сказать однако ничего не успел, потому что сухопарый господин, беседовавший о чём-то со старшим сыном аптекаря, повернулся к ним и спросил:
— А, это те самые пастилки? Отсыпьте-ка мне, господин Транк, с четверть фунта сразу. Моя супруга говорила, будто они не только освежают дыхание, но и больному горлу дают облегчение, а я как раз немного простудился.
— Надо настоящих лечебных пастилок наделать, — предложила Камилла. — С эмбриумом, который лечит кашель, и с эльфийским ухом, которое вообще от простуды.
— Какая любопытная мысль, — одобрительно отозвался Транк, отсыпая пастилки из банки в картонный пакет с названием его аптеки. — Непременно попробую.
А Змей, едва они, получив деньги за заказ, вышли из аптеки, двинул Камиллу по затылку. Не больно, обидно только. И суконную шапочку, опушённую отцовской чернобуркой (самому мастеру он двух куниц привёз, чтобы расплатиться за дочкины обновки — не хотел он ходить в должниках), сбил чуть ли не на нос.
— В следующий раз, бестолочь, — сказал он, тут же сам поправив шапочку на ученице, — все свои гениальные идеи излагай сначала мне. Одну ты, считай уже подарила Транку, молодец. Этот хитрый жирный кот сейчас ночку не поспит, пробуя осуществить твою придумку, а уже утречком пошлёт курьера в Совет Гильдии подавать заявку на патент. А мне пока некогда возиться с такой мелочью, у меня срочный и очень дорогой заказ. — Он покачал головой, выгреб, не считая, горсть серебра из кошелька и протянул Камилле. — Держи за работу, дурёха. Вот увидишь, будут у Транка и цветочки-бабочки, и лечебные пастилки — всё, как ты сказала. Надумаешь ещё кому подарить на бедность свои задумки, лучше Корвина осчастливь, он мне всё-таки не чужой.
— Он ваш племянник? — удивилась Камилла. Ну, вот ни в одном месте не были похожи мучная моль Корвин и ядовитый змей Асканио.
— Он мой ученик, Змеючка, а это поближе, чем родная кровь. Я тринадцать лет на него угробил… — Он, не договорив, вздохнул, и Камилла не решилась спросить, почему угробил-то? Хотя… если парню надо идеи «дарить на бедность», со своими у него, видно, неважно обстоят дела.
— А вот вы на меня тоже угробите два-три года, а потом отец приедет и заберёт, чтобы замуж выдать, — пробормотала она, плотнее застёгивая у горла пелерину плаща, тоже обшитую по краю полоской черно-бурого лисьего меха — назад они шли против ветра, и расстёгнутую в аптеке пряжку у ворота пришлось срочно защёлкнуть обратно.
— Не заберёт, — отмахнулся Змей.
— Это с чего вы так решили?
Он помолчал, только снег под его щегольской, на самом деле вовсе не нужной ему тросточкой злобно взвизгивал на каждом шаге.
— Знаешь, что меня поразило более всего в вашей империи, когда я только что приехал? — сказал он.
— Э-э… дороги? — предположила Камилла, что-то такое слышавшая от путешественников-южан. — По которым можно проехать в любую сторону в любое время года?
— Ну… пожалуй. Но сразу после них — ваша бюрократия. Каждый твой чих будет замечен, задокументирован, внесён в соответствующий реестр, подтверждён двумя свидетелями и заверен печатью и подписью. В любом трактире по пятьдесят лет хранятся книги учёта постояльцев — кто, когда, куда, по каким надобностям… Так вот, гадючка моя, я говорил с твоей матушкой — она-то очень хочет, чтобы ты училась дальше, раз уж ты вытащила счастливый билетик. И если понадобится, сударыня Лаванда затеет громкий, грязный и очень скандальный судебный процесс, который похоронит её репутацию, но даст тебе возможность послать отца с его ущемлённым самолюбием подальше.
— Я не хочу его посылать! — возмутилась Камилла. — Просто…
— Просто представь, что выбирать надо между твоим образованием и его представлениями о месте женщины, — усмехнулся Змей. Он раскланялся с кем-то, и Камилла, понятия не имевшая, кто это, на всякий случай тоже присела в коротком книксене. — А вообще, Змеючка, тебя никто не спросит. Матушка твоя объявит, что ты не дочь Финдана из Люцерна, потому что пока супруг бегал по горам-по долам за вивернами и от них, она наставила ему рога с бравым десятником императорской армии. Проверить, бывал ли такой в Монастырских Садах, несложно, а десятнику, или кто он теперь, можно и память освежить горстью золотишка, чтобы он радостно признал, что да, было дело, крутил он с хорошенькой ведьмочкой по дороге к новому месту службы и даже дочку готов признать — за отдельную плату, разумеется. Будет ужасный скандал, будет судебное разбирательство, а у вашей манеры всё заносить в книги и протоколы есть и обратная сторона: если все эти бумаги вывалить из архивов, получится горный хребет от Белого до Абесинского моря, и разбираться в них — это просто бездна времени. Дело будет рассматриваться долго, очень долго, и пока судья не вынесет вердикт, отцов у тебя будет двое — то есть, ни одного. Ты подмастерьем стать успеешь за это время, потому что Фин-охотник уже лишится права распоряжаться твоей судьбой, а гипотетический десятник — ещё не получит его.
— Я так не хочу, — мрачно сказала Камилла.
— Конечно, не хочешь, — подтвердил наставник. — Ты хорошая девочка, любишь родителей и не хочешь, чтобы они рассорились насмерть из-за тебя. Я очень надеюсь, что этого и не случится. Но на отца ты почти совсем не похожа, так, что-то смутное такое, а в селе найдётся добрый десяток якобы свидетелей того, как к матушке твоей шмыгал ночью тип в военной форме. Причём они-то заявят это совершенно бесплатно и без всяких просьб со стороны твоей матери: она же ведьма, а разве ведьмы бывают верными жёнами?
— Свекровка-блядь снохе не верит, — буркнула Камилла, представив себе, что’ начнётся в селе, если матушка оговорит себя. Старые грымзы вроде той же Клары Длинноносой такого насочиняют, что госпожа Розалия в своём «Подорожнике» от зависти позеленеет.
— Именно так, Змеючка. Каждый судит по себе. Твой отец желает тебе исключительно добра — но так, как он его понимает, не ты. За безродного бродягу с четвертью нелюдской крови пошла замуж только ведьма. Вернее, он был вынужден пойти к ней в консорты, чтобы не быть больше бродягой. Но его дети так и остались то ли остроухим, то ли ведьминым отродьем. И если парни могут за себя постоять, то о тебе позаботиться должен отец, так Фин считает. Выдать тебя замуж за мальчишку из богатой, влиятельной, почтенной семьи, живущей в Монастырских Садах чуть ли не с появления села, значило бы не просто обеспечить твою безбедную сытную жизнь, но и детям твоим дать возможность не расти изгоями. Я ведь прав, у тебя и твоих братьев друзей в селе немного?
— Немного, — хмуро согласилась Камилла.
— А дети трактирщика Михеля — это, как ни крути, совсем не то, что дети ведьмы Камиллы и её консорта. Так или нет, Змеючка?
— Так, — с неохотой кивнула она, запоминая на всякий случай красивое словечко “консорт”. — А вы, мастер? Я хочу сказать, вы тоже судите по себе? Не похоже как-то.
— А я обычно стараюсь посмотреть на ситуацию с разных сторон, — хмыкнул он. — Тоже ничего хорошего, скажу я тебе. Обычно все отчасти правы, но при этом никто не прав полностью, и надо решать, чья неправота тебе симпатичнее.
Камилла ещё несколько раз варила для Транка мятные пастилки и для приюта — сироп, который не теоретически, а на самом деле очень даже неплохо помогал от кашля не больно-то тепло одетым и потому вечно простуженным сиротам и подкидышам. Он ещё и сладким был, а мятный вкус отбивал тошнотную горечь эльфийского уха, так что можно было им поить хоть годовалых детишек. Словом, Камилла варила его, покупая сахар и эмбриум за свой счёт, решив, что чем бить поклоны перед статуей Пророчицы, лучше сделать настоящее доброе дело. Послушницы поджимали губы при виде особы, не являвшейся на службы хотя бы разок в семерик… то есть, неделю, конечно… но бутыли с сиропом исправно принимали. И даже пустые не возвращали — куда они их девают потом? Молочнику, что ли, продают?
А в аптеке да, появились и пастилки «Свежесть» в виде мятных листочков, и «Пчёлка-знахарка», медовые с эмбриумом и веретёнкой. Транк, ничуть не смущаясь, лез к Камилле обниматься, спрашивал, не придумалось ли ещё что интересное, и кричал сыну: «Эй, Куно, не зевай, уведут!» Транк-самый-младший растягивал губы в вежливой улыбке и неопределённо пожимал плечами — хвала Создателю, не было у него ни отцовской хватки в делах, ни Михиной готовности… нагнуться за горсть серебра.
Шла к концу зима, небо стало выше и ярче, а снег на солнечной стороне, наоборот, начал проседать, покрываясь ледяной коркой. Камилла ходила теперь вместо Корвина на рынок за травами: она всякий раз критиковала его покупки, и наставник в конце концов велел ей самой заняться этим делом, раз уж она думает, будто так хорошо в этом разбирается. Разбиралась Камилла, по её скромному мнению, получше самого Змея, поэтому и ругалась почти всякий раз, возвращаясь с рынка — этими вениками, по её мнению, можно было только полы мести, но никак не готовить из них снадобья.
— Мастер, — сказала она наконец, — давайте я летом раза три-четыре съезжу домой и сама наберу чего сумею.