— Ещё чего! — она даже подбородок задрала. — Я ученица алхимика! И причёску ношу, единственно возможную для алхимика. Только я попросить хотела, мастер… Можно мне на лето сшить на выход штаны и мантию? А то платье глупо смотрится с лысой головой.
========== Городская сучка ==========
Змей лично посадил Камиллу в почтовую карету, придирчиво покрутив её перед этим так и сяк, словно искал, к чему придраться. Камилле даже подумалось, что будь она одета похуже, он бы её никуда не отпустил — она же его ученица и не имеет права его позорить. Придраться однако было не к чему: под новенькой мантией из малахитово-зелёного тонкого сукна на Камилле была тонкая, почти прозрачная рубашка с высоким пышным воротом, вышитым шёлком, и штаны в обтяжку, на ногах — почти мужские (дамские с штанами и короткой, едва за колено, мантией смотрелись бы глупо) туфли с медными пряжками, а на голове — ток из того же зелёного сукна и тоже с пряжкой, в которой играл на солнце недорогой, зато точно в цвет глаз камушек. Ехала Камилла от силы на недельку, поэтому вещей у неё с собой было немного — две смены белья да домашнее платье. Ну, и подарки, понятно. Тряпки и флакончики легко поместились в одолженный Корвином сак, и самой громоздкой и неудобной частью поклажи была коробка с купленными таки теми самыми чашками-блюдцами, густо-синими с золотом.
И разве Камилла была виновата в том, что их дом стоял в самом конце главной улицы Монастырских Садов, и туда надо было идти через площадь перед часовней, на которой заодно и все лавочки-мастерские располагались, и даже «Подорожник» госпожи Розалии? Холодный резкий ветер срывал цвет с яблонь и вишен, трепал мантию, норовил сбросить ток с головы, но яркое солнце сияло на пряжках туфель и замочках сака, и весь народ, который почему-то был не в поле, пялился на неторопливо вышагивающую девицу, одетую как мальчишка-ученик из какой-то учёной гильдии, и никто, вот вообще никто не узнавал в этой бесстыднице ведьмину дочку. Камилла даже рукой помахала вышедшему передохнуть и проветриться кузнецу, а тот неуверенно поклонился в ответ, явно соображая, что это такое сейчас было?
— А сударыни Лаванды дома нету, — сказала Дина, когда Камилла вошла в дом. — Только сынок ейный. Вам его кликнуть, вашмилсть?
— Кликни, — давясь смехом, но внешне важно кивнула Камилла.
— Ян! — завопила Дина, высовываясь чуть не по пояс в то окошко, что выходило в сад, где братец, видно, окапывал деревья. — Я-ан! Тут за лекарством пришли, иди скорее.
Камилла тем временем поставила сак и коробку на скамью, сняла мантию и ток и спросила повернувшуюся к ней Дину:
— Неужели правда не узнала, Дин? Богатая буду.
— Так вроде уже не бедная… — пробормотала та, потом вгляделась и ахнула: — Мила?! Ты, что ли? А коса?! — горестно возопила она, всплёскивая руками. — А косища-то твоя где? До самой жопы была, в руку толщиной, а ты её состригла? Кто ж теперь тебя замуж-то возьмёт?
— Очень надеюсь, что никто, — буркнула Камилла, но тут вошёл Ян, красный, потный, со слипшимися волосами, явно из одного приличия наскоро накинувший рубаху, и хмуро спросил:
— Динка, ты чего разоралась?
— Так вон, — он ткнула пальцем в Камиллу.
— А, — братец усмехнулся, — точно, ты же Милку не видела целый год. Ну, здорово, мелкая, — он сгрёб Камиллу в объятия и стиснул так, что у неё в боку, кажется, что-то хрустнуло — он здорово раздался в плечах, оставшись пониже Якоба с Вильмом, зато взамен став куда поплотнее, словно с опозданием всё же в матушкину породу пошёл. — Ты надолго?
— Нет, только трав кое-каких собрать. Дня три-четыре, потом обратно. Но потом ещё приеду, — прибавила она, потому что Ян наморщил лоб, что-то такое прикидывая. — Если мастер не передумает, понятно. А то он такой… То «Опять хорошие ингредиенты испортила, дура косорукая?» — и подзатыльник, а то «Ладно, мы все такими были», — и пирог из кондитерской, с какими-нибудь персиками и сливками, на ужин.
— С какой ноги встанет, — понятливо кивнул Ян. — Ладно, давай умывайся, переоденься, что ли. С тобой в лес, я так понимаю, меня опять пошлют.
— Отец вроде говорил, что берёт тебя со старшими теперь.
— Смотря куда, — хмуро ответил братец. — В Костяной распадок вон не взял. Динка, чего стоишь? Есть чего пожрать? Сестрица моя полдня в дороге была, голодная небось, как волк.
— Ой, — Дина, откровенно греющая уши, отмерла и захлопотала. — Сейчас накрою, а ты правда что переоделась бы: закапаешь рубашку-то — не отстираешь ведь потом, а она поди дорогущая.
Каморочка, где по-прежнему стояли две койки и висела на гвоздях одежда, стала словно бы ниже, теснее и темнее. А сами койки… Та, что стояла в комнате Камиллы в доме Змея, была ненамного уже, но предназначалась только для одного ученика. «И вообще, — подумалось Камилле, пока она, присев на краешек койки стаскивала узкие штаны, — надо будет лечь отдельно, на койку старших, раз уж их всё равно дома нет: не хватает только дурацких сплетен про то, что почти взрослая девка с братом спит. До того, что просто спит, как с рождения всегда и спала, старым дурам вроде Клары дела нет, они непременно каких-нибудь гадостей напридумывают. Свекровка-блядь…» Ещё она подумала, что какой-то год назад ей бы и в голову не пришло прикидывать, чего всякие потрёпанные кошёлки насочиняют про неё с братьями. Прямо хоть старого хрена Карела вспоминай с его «волос долог — ум короток». В том году только и оставалось фыркать: у самого-то ума, у пьяни непросыхающей… Теперь можно было огладить бритую голову и ехидно спросить: «Дядька Карел, а где ты вообще у меня волосы видишь?» Но разговоров, понятно, будет в селе… и без совместных ночёвок с родным братом найдут что обсосать со всех сторон. Из-за одной этой обритой головы икота замучает.
— Ну и зверь тебе в наставники достался, Мила, — посмеиваясь, сказал Миха, явившийся вечером по какому-то загадочному делу к Яну. — Заставил тебя волосы сбрить, чтобы никто не позарился, а то ему ж за тебя перед твоим отцом отвечать.
— Это кто до такого додумался? — удивилась Камилла. Сама она пока ещё никуда не выходила — получалось, что или девчонки успели разболтать соседям про её приезд, или её всё-таки опознали, пока она шла от почтовой станции.
— Дядька Никола, — хмыкнул Ян. — Ржал небось про себя, как конь, а дураки уши и развесили.
Камилла, усмехнувшись, кивнула: дядька Никола мог и не такое ещё придумать, с него сталось бы.
Смеркалось. Мать ещё не возвращалась, но Ян велел подавать ужин. Позвал за стол и Миху, так что батрачки с Диной во главе постреливали глазками в обоих парней, особенно в Миху, ставшего настоящим красавчиком. Правда, из тех, какие Камилле никогда не нравились. «Конфетные мальчики», как их наставник называл. Дина, кстати, держалась этак по-хозяйски — она обручилась с Якобом и была теперь вроде как и не батрачка уже, а невеста хозяйского сына. Хозяевам не ровня, понятно, сноха-бесприданница, но и прочим батрачкам не ровня тоже. Аж носик облупленный задрала слегка, так и хотелось щёлкнуть.
— Я думала, меня никто не узнал, — сказала Камилла, лениво разминая ложкой картофелины и радуясь, что вилок в доме так и не завелось, а ножом пользуются только для того, чтобы хлеба отрезать. У Змея не выкладывали на стол по полдюжины приборов для всего на свете, но уж нож и вилка — это было обязательно. С Корвина наставник требовал, правда, начинать учить столовый этикет, но Камилле до подмастерья было ещё как до луны пешком, а учениц никто не приглашает в такие дома, где подаётся полный… как его?.. а, куверт.
— Наши узнали сразу, — заметил Миха. — Ну, трактирные: мы всяких во всяком виде видали. Смотришь, выплывает из кареты дама, вся из себя такая изящная и утончённая, а вечером несёшь ей горячего вина с мёдом, а она сидит без парика, со сметаной на морде, в ватном шлафроке и ноги в тазике парит. А задержишься с её глинтвейном, эта изящная так тебя обложит, что любой конюх заслушается. — Он положил себе в тарелку полную с горкой ложку сметаны и прибавил: — но ты и правда здорово изменилась, Мила. Я не про косу обрезанную, у тебя даже взгляд стал какой-то другой.
— Сучка городская, — подсказала Камилла, и новенькая батрачка, имени которой она ещё не успела узнать, залилась краской до ключиц.
Что уши-то у хозяйской дочки обыкновенные, круглые, не как у отца, а слух при этом всё равно, словно у дикой кошки, девка, видно, ещё не знала. Ну, теперь язычок придержит немного, если не полная дура. Дина вот с виду глупа, как пробка, и языком вроде метёт не думая, а на самом-то деле никаких хозяйских дел чужим не выдаёт, очень ловко сбиваясь с того, о чём её спрашивают, на ерунду вроде хозяйкиного полушалка, который та обещалась к Солнцевороту отдать, после того, как новый себе купит. У такой даже старой Кларе Длинноносой ничего толком выведать не удавалось, так и убиралась ни с чем, ворча про сороку безмозглую. Спросить, из чего проклятая ведьма варит своё натирание для распухших коленок, а вместо этого полчаса слушать, как надо правильно тесто для ватрушек заводить…
Камилла вдруг подумала, что Дина на самом-то деле очень себе на уме девица и дурёхой-трещоткой просто очень ловко прикидывается. Не за это ли ещё матушка её решила невесткой взять? Так и представился мастер, с усмешкой говорящий: «Репутация — страшная штука, Змеючка. Главное, наработать её, а потом она сама за тебя половину сделает». Репутация в приданое… Камилла хмыкнула. М-да. Создатель знает, какой у неё теперь взгляд, но вот говорить и даже думать она точно стала по-другому.
Потом вернулась мать, насобиравшая молодого сухостебля — тоненьких, бледных, почти без листьев ещё стебельков. Камилла усмехнулась, сообразив, для чего он — старый-то, вымахавший по грудь и одеревеневший, годится только на согревающее зелье, а вот молоденький и нежный, не засушенный, упаси Создатель, и даже не увядший…
— Ян, — сказала мать, коротко, словно мимоходом обняв её, — сходи к Розалии, спроси, нужно ей зелье предохраняющее или мне в замок тебя завтра послать — там уж точно желающие найдутся.
— Ага, — охотно отозвался братец и удрал одеться поприличнее. Миха убрался за ним, долой с глаз не сильно его любившей травницы, а потом они вместе ушли, и Камилла подумала, что наверное, одним вопросом дело в «Подорожнике» не обойдётся.
Пока мать ополаскивалась в бане нагревшейся за день водой (нарочно оставляли на солнце покрашенную в чёрный цвет бочку), пока ужинала, Камилла взялась привычно разбирать стебли, а потом мелко-мелко нареза’ть их для снадобья, которое святая мать честила «выдумкой Порождений Тьмы» и грозила суровым покаянием любой прихожанке, которую поймают за его употреблением. Бедные прихожанки только вздыхали, не по карману оно им было, а те, что побогаче, смотрели на проповедницу честными-честными глазами, а про себя, как уверена была Камилла, придумывали всяческие хвори по женской части, чтобы повод был навестить ведьму проклятую и попросить у неё, кроме Милости Пророчицы, ещё и «выдумку Порождений Тьмы».
Вообще-то, для девиц из заведений вроде «Подорожника» хозяйки обычно заказывали у малефикаров амулеты и против беременности, и против дурных болезней разом. Впрочем, амулеты — штучки очень недешёвые, не всем по карману опять же. Розалия, наверное, купила три-четыре, вряд ли у неё собиралась вечерами целая толпа разом, и девицы могли передавать амулеты друг дружке. А вот на случай, если вдруг все три-четыре уже будут в работе, стоило бы держать про запас бутылочку-другую предохраняющего зелья, это точно.
И нет, Змей такого не готовил. И лекарства от тех самых болезней тоже. Он отвёл Камиллу в «Розовое облако» утречком после солнцева дня, когда в борделях вообще посетителей нет, только целитель, явившийся с проверкой, и познакомил её с хозяйкой. «На будущее», — туманно пояснил дорогой наставник. Хозяйка тут же попросила сделать ей растирание для ног, вот просто слов нет, как она устаёт целыми вечерами кружиться по залу, изображая добрую фею (Камилла вежливо промолчала про фею весом в шесть пудов), а меж тем она слышала от мастера Фабиана просто сказочную историю про натирание, после которого хочется порхать и танцевать. Камилла, понятно, согласилась: работы там было на час с небольшим, готовить только надо было маленькими порциями, чтобы не хранить состав дольше недели. Так и повелось, что каждое утро лунника она приносила госпоже Изольде натирание для ног, та поила её чаем с вчерашними, но всё равно очень вкусными пирожными, а освободившиеся после осмотра целителя девочки-мальчики приходили поболтать с будущей клиенткой — в этом они почему-то были уверены твёрдо…
— Всё хорошо, матушка, правда, — сказала Камилла. — Столько всего за год узнала, столькому научилась. Я же не только в лаборатории прибиралась. А что мастер и на руку скорый, и на язык, так другие и похуже бывают. Он как-то про Корвина сказал, что ученик — это ближе, чем родная кровь, ну и мне кажется, мы ему вместо… не детей, понятно, но вроде племянников, что ли.
— Да вижу я, — то ли вздохнула, то ли усмехнулась та. — А то не отпустила бы. Масло льняное подай. И печурку растопи.
— Ага. — И можно было даже не поправляться, некому было давать подзатыльники за «деревенские словечки». Но растапливая крошечную печурку, на которой готовились зелья, Камилла подумала про стоящие в лаборатории Змея гномские горелки, к которым только зачарованную палочку поднести и сказать: «Ignis», — и сразу же можно, подкручивая фитиль, выставлять пламя той силы, которая тебе нужна, чтобы хоть быстро довести до кипения воду для отвара, хоть тихонько кипятить её потом. Был у Змея и атанор для медленного и осторожного нагревания всяких составов, которые опасно было ставить на открытый огонь, но обычно все трое пользовались горелками на горном масле. «Надо будет скопить денег и привезти матери такую же», — подумала Камилла.
— Иди-ка спать, — сказала матушка вдруг. — Затемно ведь встанешь, чтобы до солнца успеть хоть чего-то набрать.
Понятное дело, Миха пошёл с ними. Камилла и Яна-то пыталась дома оставить, не собиралась она заходить дальше плёса, только корней ножелиста накопать, пока к нему хоть подойти можно, а то к середине лета и не сунешься, когда он свои страшенные листья растопырит на два-три локтя во все стороны. Но парни, беспрерывно зевая, увязались за нею — понятно, просто-напросто смотались оба из дома, чтобы выспаться в тенёчке и потом соврать, будто помогали ей, а Михин дядька, надо думать, и на неделю племянника отпустит, не то что на денёк, чтобы он крутился поблизости от Камиллы.
— Это где вас ночью носило? — проворчала Камилла. — В замок, что ли, ходили после «Подорожника»?
— Да никуда мы не ходили, чего привязалась, — недовольно буркнул Ян.
— Скажи ещё, тебе кто-то из девочек госпожи Розалии такой засос поставил, — хмыкнула она.
— Где? — всполошился почему-то Миха. — Бля! Правда, Ян, на самом виду. — Вид у него был как у нашкодившего кота — куда это он братца таскал ночью?
— Иди сюда, — вздохнула Камилла. — Тесёмки развяжи и ворот распахни пошире. — Всё равно же ведьма поднадзорная, чего теперь скрывать?
— Голова ведь разболится, — возразил Ян, но без особого напора. Светить засосом ему точно не хотелось, так что он послушно распутала тесёмки у горла.
— Не разболится, — отмахнулась Камилла, — тут ерунда совсем.
Она приложила пальцы к багровому пятну над ключицей. Это что за баба так впилась? Прямо упырица какая-то. Братец молчал, только сопел, Миха тоже помалкивал, но он прямо дышать забыл, глядя, как под пальцами Камиллы засос бледнеет и меняет цвет с багрового на лиловый, потом зеленоватый, потом жёлтый… Совсем избавиться от него не удалось, но выглядеть он стал так, будто ему уже недели две, а то и больше. У Михи, видно было, язык и так и чесался что-то спросить, но он то ли не посмел (это Миха-то?), то ли… да Создатель его знает, только он ни словечка так и не сказал.