Я шла по коридору следом за охранником, или кем он там приходился незнакомцу, и тряслась от страха. Боялась, что сейчас выскочат отчим и мачеха, схватят меня за волосы, не дадут уехать, не дадут даже выйти из здания. Собственное сердце пульсировало в ушах и отдавало набатом в виски. Тяжело дыша, шаг за шагом я приближалась к фойе. На мне все то же платье, туфли на босую ногу и чей-то плащ. Он теплый, согретый чьим-то телом, и пахнет сигаретами и улицей. На нем все еще видны капли дождя. Это самое нелепое, во что я когда-либо была одета, но мне казалось, что этот плащ может меня защитить, и куталась в него, как в спасение.
Медленно выдыхая, ступила на ковер, который сама пылесосила тысячи раз и в качестве наказания собирала на нем ворсинки вручную. Отчим любил придумывать квесты посложнее, чтоб я не расслаблялась. Однажды сын повара чистил всю кухню зубной щеткой, потому что разлил оливковое масло, которое добавляли по капле в салаты лишь для того, чтобы написать в меню, что оно там есть. Вначале он убирал это масло, а потом кафель начищал. Но их вместе с отцом все равно уволили.
Они все там. Все семейство и старый боров. Выстроились в шеренгу. Как по стойке смирно. Королевишна, ее дети, следом за ней Чумаков и ещё несколько работников гостиницы. Бледные, даже желтые, я бы сказала. Смотрят перед собой. Какой-то человек что-то пишет на стойке администратора, перед ним раскрыты папки и мельтешит туда-сюда Иван – бухгалтер отчима, и сам отчим с волосами дыбом, кому-то звонит по сотовому, точнее, собирался позвонить. Человек за стойкой отобрал у него сотовый и раздавил ногой. Отчим лишь затрясся еще больше и ничего не сказал.
– Никаких звонков! – рявкнули ему, и Зубов ссутулился, сжался, глядя, как бухгалтер отдает журналы.
Мне не понятно, что происходит, но это нечто из ряда вон. Такими я их никогда не видела, как на похоронах или того хуже – перед расстрелом. А я просто иду следом за мужчиной, который направляется к двери энергичным шагом.
Когда проходила мимо мачехи, услышала злое истерическое шипение:
– Будь ты проклята, шлюха и дочь шлюхи, чтоб ты сдохла! Все из-за тебя, тварь! Не будет у тебя жизни! Никогда! Так шлюхой и сдохнешь!
Первым желанием было втянуть голову в плечи, но я преодолела себя и выпрямила спину, задрала вверх подбородок, чтобы пройти дальше с высоко поднятой головой. Если проклинает, значит у них неприятности из-за меня, и я этому безумно рада. Они заслужили каждую из них, и мне никого не жаль. Уже у меня за спиной Лиля громко разревелась с воплем:
– Мы что теперь в детдом?!
– Замолчи! – шикнула Королевишна.
– Мамаааа, мне страшноооо!
А сколько раз было страшно мне, сколько раз я закрывала глаза, готовясь к удару отчима, и боялась, что он будет последним или настолько сильным, что я останусь инвалидом. Или когда Королевишна трепала меня за волосы, или когда они прижимали меня в углу и требовали отдать чаевые, и тушили спички о мое запястье, если денег у меня не было. Кожа в тех местах покрыта маленькими белыми точками.
Мы вышли из здания, и я с наслаждением втянула свежий воздух. Как будто сто лет не выходила на улицу. Вот так, именно свободной не выходила никогда. А я чувствовала себя свободной. Наивная дурочка.
– Поторопитесь.
Меня взяли под локоть и провели к машине, распахнули дверцу сзади и усадили на мягкое кожаное сиденье. Я в жизни не сидела на таких. Да и машин таких не видела. Во все глаза смотрела на обшивку, в окно, на всякие мигающие лампочки и кнопки сбоку на двери. Как будто машина из другой жизни и пахнет в ней тоже иначе. Осмотрелась.
Олигарх сидит впереди рядом с водителем. Холодный, надменный, отчужденный. Мы в машине, а кажется, что он все равно выше всех на голову, и все они зависят от него, от каждого вздоха. И рядом с ним все замерзает. Айсберг. Никаких эмоций. Разве люди могут быть такими? Да…он похож именно на айсберг. И я вижу лишь его вершину. Лед синих глаз, снежное серебро в волосах, смешанные с бронзой кожи. Арктическая красота, и от нее очень холодно.
Остальные молчат. Водитель и мой провожатый с глубокими залысинами, острыми чертами лица, оба в черном, в аккуратных костюмах, с какими-то проводами возле уха. Все смотрится круто, и как в фильмах. Им только темных очков не хватает.
В салоне много места, и я свободно расселась на сиденье. Мною овладела какая-то дикая эйфория, какое-то отчаянное состояние радости. Дааа! Я смогла. Я вырвалась из этого кошмара. И теперь все будет иначе. Я точно знаю.
Мимо, по направлению к гостинице, проехали несколько полицейских машин. Ого. Что там еще такого могло случиться. Или это за отчимом и его семейством? Этого я, наверное, не узнаю.
Я поерзала на сиденье и посмотрела в зеркало над лобовым стеклом. В нем было видно лицо незнакомца. Да, он все еще для меня незнакомец. Мужчина выглядел совершенно невозмутимо, смотрел впереди себя все тем же нечитаемым холодным взглядом. Интересно, кто он? Бизнесмен? Мафиози? Как мне себя с ним вести? Куда мы едем? А вдруг меня сейчас выкинут из машины и бросят подыхать в канаве?
Много читаешь, Мэри, слишком много. И поэтому тебе в голову лезет всякая ерунда. Стал бы он тебя выкидывать. Бросил бы там в твоей гостинице, да и все.
– Утром меня завезешь в резиденцию, а ее вези в Богемское и оставишь там. Виолетта пусть займется и…и Гройсман. Уведомь их сейчас, пока не взлетели.
– Понял. Какие еще распоряжения? – услужливо переспросил Залысина. Пока что я не знала, как их называть, и имен никто не произносил. Оставалось только так.
Ему не ответили. И он заискивающе улыбнулся, потянул носом и что-то записал в своем сотовом. Ощущение неловкости становилось все сильнее, а еще мне ужасно хотелось в туалет и смущало грязное нижнее белье. Я всегда меняла его с утра. В голову пришла мысль, что у меня нет даже чистых трусов и банально носового платка.
– Что такое Богемское? – спросила и посмотрела сначала в зеркало на олигарха, потом на своего конвоира или кто он там. Мне тоже не ответили. Я вообще, как пустое место, и меня не существует. Даже не смотрят. Поерзала на сиденье уже в какой раз и опять посмотрела в окно. Мы подъезжали к аэропорту. Как ни странно, но машину не досмотрели, ее не просто не остановили, а пропустили, отдавая честь. Да. Он точно какой-то генерал из спецслужб, или не знаю откуда. Страшно и страшно интересно. И в горле пересыхает от понимания, что назад дороги нет. И на взлетной стоит самолет…слишком близко стоит. Как огромная белая птица с разверзнутыми крыльями. Мы на нем полетим? Сейчас? О, Боже!
Меня ведут следом за Айсбергом по коридору. Не спрашивают ни имени, ни документов. Я никогда не летала на самолетах, и мне очень страшно, мое сердце колотится настолько сильно, что я не могу дальше идти по трапу. Остановилась, набирая в легкие побольше воздуха.
– Что такое?
Спросил Айсберг, раздраженно оглядываясь, видя, что мы задерживаемся.
– Я никогда не летала. Мне…мне страшно, и меня тошнит. – ответила тихо и подняла на него взгляд, встретилась с синими льдинами, пронизало током, захотелось тут же зажмуриться.
– Потошнит и перестанет. Тебе дадут пакет. Впрочем, ты можешь остаться, тебя даже отвезут обратно в гостиницу.
Сказал, как отрезал, и прошел в салон самолета. И я следом на дрожащих ногах. Еще чего. Обратно никогда. Села на удобное сиденье напротив олигарха, стюардесса заботливо меня пристегнула и вручила пакет в руки. Наверное, слышала, как я сказала о том, что меня тошнит. Когда самолет начал разгоняться, я сильно зажмурилась и впилась в сиденье руками, на взлете у меня заложило уши, и я вся тряслась от напряжения, пока не услышала над ухом.
– Открой рот!
О боже! Что? Здесь? Сейчас! Я же вырву ему на штаны!
– Рот открой, я сказал.
Глотая обильно выделяющуюся слюну, открыла рот и почувствовала, как на язык легло что-то прохладное и мятное. Конфета.
Приоткрыла один глаз, потом второй – Айсберг уже сидит на своем месте с ноутбуком.
Я с опаской осмотрелась и увидела, что мы находимся совершенно одни (не считая стюардессы, которая проверила – пристегнуты ли мы, и ушла) в красивом салоне цвета слоновой кости с бордовыми подушками и пледами. Сам салон похож на гостиничный номер, только без постели. Но я даже не сомневалась, что все эти сиденья раздвигаются. Только черт его знает, как.
Конфета была ужасно мятной и почти не сладкой, но уши, и правда, перестали болеть, а тошнота сошла на нет. Теперь у меня в горле царила мерзлота от конфеты, и от желания быстрее попасть в туалет тянуло низ живота. Автоматически я начала трясти ногами и слегка раскачиваться, чтобы не произошло катастрофы. Меня так в детстве мама учила. Пританцовывать. Тогда якобы хочется не так сильно. Немного помогало.
– Хватит постоянно ерзать.
Сказал, не отвлекаясь от ноутбука, и неожиданно сдавил мое колено своей огромной ладонью. Я тут же притихла. Его рука оказалась горячей и мягкой, от нее колкой паутинкой по ноге разбежалось тепло. Противно не было. Несмотря на это я все равно его боялась. И прикосновение напомнило о том, что эти руки творили со мной ночью, как властно раздвигали мне ноги, как трогали мою грудь. Снова взгляд на обручальное кольцо, и внутри стало неприятно. Как будто я делаю что-то мерзкое… Впрочем, я и так знала, что делаю много всего мерзкого, и мое поведение отвратительное. Я просто шлюха. Правильно сказала мачеха.
– Мне очень надо в туалет, – пискнула я, но на меня даже не посмотрели. Тогда я принялась дергать ремень, пытаясь его расстегнуть. От усилий мне хотелось еще сильнее, и я чуть ли не плакала. Пока вдруг мужская рука не щелкнула замком, выпуская меня на волю. Я соскочила с кресла, бросилась к двери в конце салона и сильно дернула ее на себя. О, божеее! Дааа! Заскочила в кабинку, закрыла дверь и через несколько секунд с облегчением выдохнула.
Яркий свет вдруг погас, и вокруг зеркала зажглись мелкие лампочки. Я засмотрелась на кусочки мыла, на пузырьки, на красиво свернутые салфетки и туалетную бумагу с выбитыми на ней розами. Все пузырьки я перенюхала, изо всех помыла руки. Так же я перенюхала разноцветные салфетки и кусочки мыла в виде цветов. В этом туалете так красиво, как во дворце. Даже сами пузырьки казались мне произведением искусства, и ничего подобного я никогда не видела. Гостиница отчима показалась убогим местом… а ведь раньше я считала, что живу в роскоши. По крайней мере меня в этом убеждала Нинка.
Ручку двери требовательно дернули, и я замерла.
– Что ты там делаешь? – послышался голос Айсберга, и я стиснула в ладони очередной флакон с жидким мылом.
– Мою руки.
– Двадцать минут? Открой дверь!
Послушно подвинула щеколду, и дверь тут же распахнулась. Кабинка сразу показалась мне маленькой и тесной, а он возвышается скалой надо мной, и я кажусь себе крохотной букашкой, которую можно раздавить носком его отполированного ботинка. Посмотрел на открытые флаконы, на раскиданные салфетки, на меня.
– Выходи отсюда. Завтрак принесли.
От слова «завтрак» в моем животе с такой силой заурчало, что я покраснела. Протиснулась между ним и дверью. Застряла. Подняла голову и посмотрела в ужасающе синие глаза. В горле опять пересохло. Не делает ни движения, чтобы помочь мне пройти, просто смотрит своим невыносимым взглядом, и мне хочется исчезнуть или, как хамелеон, слиться с обшивкой.
Наконец-то я проскользнула в салон и быстрым шагом прошла к креслу. На раздвинутом столике нас ждало целое пиршество, и от вида еды у меня во рту выделилась слюна. Айсберг сел напротив и принялся размеренно намазывать на булку сливочное масло с зеленью, а я положила к себе в тарелку всего понемногу. И омлет, и сыр, и кусочки ветчины, и салат с авокадо и помидорами черри. Когда моя рука протянулась еще и за плавленым сыром, я встретилась взглядом с незнакомцем. Он пил чай и смотрел на меня. Пристально, пронизывающе, как на какое-то странное существо. Затем откусил кусок хлеба и продолжил щелкать в ноутбуке. Я очень быстро опустошила содержимое тарелки и разомлела от сытости, сладкого чая, тепла и уюта. Не знаю, зачем я вдруг начала говорить:
– Оказывается, летать совсем не страшно. Немного заложило уши, а так ничего. Дух сильно захватывает, как на аттракционе. Я один раз была в луна-парке и…
Поднял голову и посмотрел на меня так, что я замолчала, стискивая пальцы и кусая нижнюю губу. Снова склонился к ноутбуку и надкусил хлеб. У него получалось это делать очень красиво, как-то утонченно и даже не испачкать бороду. В нем вообще все было каким-то холенным, чистым до тошноты и правильным.
– А еще писать, читать и одновременно есть нельзя.
Почему-то захотелось ему помешать, и я тут же об этом пожалела.
– А еще, если много разговаривать, можно вылететь в окно.
Я подавилась воздухом и закашлялась.
– Когда я захочу, чтобы ты открыла рот, я сообщу тебе об этом. И вряд ли это будет для разговоров.
Сердце сильно забилось, и в горле запершило от обиды. Очень захотелось запустить в него чашкой с чаем или пустой тарелкой, но я, конечно же, не посмела бы этого сделать. Быстро заморгала, чтобы слезы не запекли глаза.
От скуки я долго смотрела в окно, но там кроме неба ничего не было видно, тогда я подтянула под себя ноги. Почувствовала, что меня накрыли пледом, но глаза открыть не смогла. Мне было тепло, я наелась и даже не заметила, как провалилась в сон.
У меня большая грудь, тяжелая, а вырез узкий и больно впился сбоку в полушарие. Я вскочила и тут же выдохнула. Он сидел рядом и трогал мои груди. Гладил ключицы, саму грудь, сминал, надавливал, и в этот момент я краем глаза заметила, как он дергает рукой, подняла взгляд и вздрогнула, увидев, как широкая ладонь второй руки Айсберга обхватила член и быстро двигается вверх-вниз. Он не смотрит на меня, он смотрит на мою грудь. Остекленевшим взглядом с приоткрытым ртом, тяжело вдыхая и со свистом выдыхая воздух, а когда я попыталась двинуться, рука смяла полушарие так сильно, что я охнула и замерла. Большой и указательный пальцы сдавили сосок, стиснули, вытягивая вперед. Это не было неприятно. Наоборот, остро отозвалось покалыванием где-то внизу живота и судорожным сжатием промежности. Незнакомым и пугающим ощущением в самом соске.
Он резко наклонил меня к себе, упираясь головкой члена мне в грудь. Задвигал рукой еще быстрее, потираясь о мою кожу. Резко запрокинул голову, оскалился, и я увидела, как брызнуло семя, оно потекло по соску вниз под грудь к ребрам. Мужчина глухо выдохнул, продолжая тереться об меня и вздрагивать, пока не затих на несколько секунд. Отстранился, бросил мне салфетки и пересел на свое место, застегивая ширинку.
Я все еще вытиралась салфетками, когда нам объявили о том, что самолет вот-вот совершит посадку.
В аэропорту мы расстались. Точнее, Айсберг с охраной пошел к целому кортежу машин в окружении своей охраны, а меня Мыш (именно так – Мыш) потащил совсем в другую сторону, сдавив мой локоть. Я хотела крикнуть что-то Айсбергу, что-то спросить, оглядывалась ему вслед, но меня уводили очень быстро к другой машине, как прокаженную. Чтобы никто не заметил. Потому что вслед за Айсбергом бросилась какая-то бешеная толпа репортеров, журналистов. Может быть, он актер? Или…депутат?
Пока ехали в машине, я выглядывала в окно с широко открытым ртом и смотрела на красивые улицы, окутанные осенней дымкой с золотыми деревьями и запахом сожжённых листьев.
Я никогда не видела ничего кроме нашего маленького городка, а столица теперь казалась мне настолько великолепной, что я буквально вжималась лбом в окно, втискивалась в него, чтобы все рассмотреть. Вдали увидела площадь и фонтаны.
– Давайте посмотрим, давайте остановимся. Эй! Я с вами говорю! – толкнула переднее сиденье.
– Не велено.
Ясно. Не велено. А что велено? Это я узнала чуть позже, когда машина выехала в пригород, свернула к небольшим частным домам. Я ехала молча, затаив дыхание, и ждала, что вот сейчас мы остановимся, или вот сейчас. Но машина продолжала ехать, углубляясь, поднимаясь серпантином вверх, вокруг деревьев, огибая небольшое озеро, направляясь к кирпичному забору с широкими темно-коричневыми воротами. А над забором возвышался сам дом. Небольшой, из серого кирпича с огромными во всю стену окнами. Ворота бесшумно открылись, впуская нас внутрь. Вокруг дома посажены густо ели, виднеется небольшое деревянное здание с одним окошком.
И я судорожно глотнула воздух. Красиво. Уютно, аккуратно. Все рассмотреть из окна машины не получалось, но по телу порхали благоговейные мурашки. Я никогда ничего подобного не видела. Мне терем отчима казался дворцом. Господи, да мне страшно выйти из машины. Кажется, что даже подъездная дорожка сделана из мрамора. Но она была вымощена брусчаткой и красиво вписывалась в общий интерьер.
– Идем! – раздраженно сказал Мыш и снова потянул меня за руку.
На высоких ступенях я споткнулась, чуть не упала, засмотревшись на крышу с крутым изгибом. Скандинавский стиль. Я читала у отчима книги по истории архитектуры, а также новые веяния в дизайне домов. Он коллекционировал дорогие издания с красивыми глянцевыми картинками, ему привозили модные журналы, и их складывали в шкафчики в библиотеке. Я вообще перечитала там все, что только было, даже мемуары Черчилля. Хотя бы этого мне никто не запрещал.
Внутри дома у меня захватило дух, и я все никак не могла его перевести. Навстречу нам вышел пожилой мужчина с аккуратно уложенными темными волосами в костюме стального цвета. И мне кажется, даже его пуговица стоила целое состояние, как и ковер, в котором утонули мои ноги.
– Я – Карл Адольфович. Зовите меня просто Гройсман.
Значит, это тот самый Гройсман, о котором говорил Айсберг. Адольфович. Если ему прицепить квадратные усики, он будет похож на Гитлера. Невысокого роста, щупленький, с тонкими волосиками и с высоко задранным подбородком.
– Я – Марина.
– Ясно, – сказал совершенно равнодушно и кивнул Мышу. Тот многозначительно посмотрел на меня, потом на Гитлера…ой, Гройсмана и собрался удалиться. И мне вдруг стало страшно. Все же я их более или менее знала. Точнее, даже не знаю, как это объяснить, нас связывало что-то с моим прошлым, и уход Мыша заставил чувствовать себя неловко и очень неуютно, а еще мне хотелось понимать, что со мной будет.
– Подождитеее! – я бросилась за ним, схватила его за рукав. – А я? А со мной что? ОН когда приедет? Он что-то говорил насчет меня?
– Нет. Мне велено оставить вас здесь. Это все, что господин сказал мне.
– Аааа…а он сам…он приедет, он…
– Это мне неизвестно. До свидания.
И пошел к машине. Хотела было сказать еще что-то, но промолчала, подняла руку и опустила.
– Пройдемте, у нас нет времени, у вас сегодня встреча с парикмахером, косметологом и дизайнером.
– Что?
– Парикмахер и дизайнер вас уже ждут.
– А можно сначала поесть?
– Нет!
И быстрым шагом пошел вперед, а я бросилась за ним следом.