Я растерялась, не зная, что ей ответить. Как мне надоели эти сплетни. Я даже порадовалась, что уже не работаю в школе.
Назойливой собеседнице так и не удалось из меня ничего вытянуть, несмотря на огромные усилия, которые она прилагала. Впрочем, я уверена, что даже несколько слов, которые я произнесла, обрастут невероятными небылицами. Тем более, как я узнала, по Кушадасы уже ходили обо мне самые мерзкие сплетни. Вспоминали и Хайруллах-бея, и Мусимэ, и Кямрана. Кого только из моих знакомых их грязные языки не касались! Это было ужасно. Не менее ужасным мне представилось и будущее, которое меня ожидало в этом местечке.
Кушадасы, 11 июня
Сегодня я поняла, что так жить больше невозможно. Не помню как, но, бредя по побережью, я вышла на большой утес. Подойдя к краю, я взглянула на безразлично бьющиеся о камни волны. Внезапно мною овладело непреодолимое желание птицей сорваться вниз. Я, наверное, так и сделала бы, если бы меня не остановил проходивший мимо старый рыбак.
— Прекрасные у нас места, эфенди-ханым, — прервал вдруг мои мысли о смерти незнакомый голос. — А море какое! Глядя на него, хочется жить и жить. Лет до ста…
Вздрогнув от неожиданности, я обернулась. В нескольких шагах от меня стоял белобородый старик. Я растерялась.
— Жить до ста лет?
Рыбак, щурясь от солнца, хитро улыбнулся.
— Мне уже восемьдесят, но в такое ясное утро кажется, что я только родился. Я хочу утолить свою жажду жизни, которая с каждым годом становится все больше и больше.
— Жизнь — это страдание, — попыталась возразить я. — Разве мало бед пришлось перенести вам?
Старик опустился на землю и положил рядом с собой снасти.
— Я живу один, — задумавшись, начал он. — Моя жена умерла, родив мне третьего сына. Детей я любил и лелеял. Воспитывал их сам, не желая доверять столь ответственное дело чужой женщине. Я отдал им все. Мне пришлось много работать. Часто я недоедал… Но у меня подрастало трое сыновей! Я так надеялся, что, жертвуя всем, я дам им возможность получить от жизни гораздо больше, чем имел сам…
Рыбак, словно вспоминая прежние дни, прервал свой рассказ и взглянул на море.
— Судя по вашему настроению, сыновья не подвели вас, — переключившись со своих мрачных мыслей на историю жизни рыбака, предположила я.
— Сыновья? — как будто только проснувшись, переспросил он и поднял на меня выцветшие голубые глаза. — Третью похоронку я получил пять лет назад… Мой младший был уже офицером…
Мне захотелось пожалеть несчастного отца, но я не решилась — на его лице не было и следа горя утраты.
— И после всего происшедшего вы способны радоваться жизни? — не сдержалась я.
Старый рыбак вновь улыбнулся.
— Много лет я посвятил своим детям. Они принесли мне немало хлопот, но еще больше радости. Именно с ними я пережил мгновения счастья… Да, я был счастлив. И даже если Аллах разлучил нас, я не могу лгать себе, что светлые минуты обманули меня.
— Но все это в прошлом…
— Аллаху угодно, чтобы я жил. — Тон старика стал назидательным. — И если я здесь — значит, нужен живым, а не мертвым. На то воля Всевышнего, и я не вправе нарушить ее.
В бесцветных глазах старика мелькнули искорки солнечных лучей.
— Но разве не прекрасны эти холмы, это синее бесконечное море, это солнце. Не лучше ли делиться этой радостью с другими, чем предаваться скорби и губить себя?! Впрочем, я заболтался с вами…
Рыбак встал и кряхтя поднял снасти.
— Мне пора. Я обещал соседским малышам, их отец тоже погиб, приготовить на обед вкусной ухи. Прощайте и не грустите, — завершил он разговор.
Старик повернулся и пошел своей дорогой.
— Спасибо вам! — только и успела крикнуть я вослед уходящему.
Вскоре он исчез за холмом, а я осталась одна.
Кушадасы, 14 июня
Старик, пожалуй, был прав. Нужно перестать жалеть себя и начать жить. Да, со мной случилась беда. Я потеряла многих близких мне людей. Но вправе ли я собственноручно хоронить себя? Я должна что-то делать. Я должна на что-то решиться. Я не могу сидеть сложа руки и ожидать неизвестно чего… Как прекрасно поют в саду птицы… Что же ты, Чалыкушу, спряталась в своей мрачной комнатке? Ты чего-то испугалась? Или ты умерла? Нет, ты просто на время заснула. А сегодня вместе с этим туманным рассветом вновь пробудилась, чтобы встретить наступающий день. Ведь в этот день многое может свершиться. В конце концов я могу получить весточку от Кямрана. Что скажет он, найдя меня в таком унынии. Ведь он любит Чалыкушу, а не безвольную, пасующую перед малейшей бедой женщину…
Решено! Завтра я отправляюсь в Аладжакая проведать сиротский дом. Там, наверное, тяжело приходится без меня и Хайруллах-бея… Как нас любили дети… Теперь Аладжакая станет моей основной заботой. По крайней мере там я буду нужна.
Настало время упаковывать вещи. Хотя для начала неплохо было бы сходить на рынок и прикупить чего-нибудь для несчастных детей. К сожалению, дела… Допишу вечером.
* * *
Вот почти все и упаковано. Завтра утром онбаши отвезет меня в Аладжакая. А пока у меня есть последняя возможность побыть наедине со своим дневником.
Известие о моем отъезде всерьез расстроило бедную няню. Ей вновь предстояло остаться в доме за главную.
— Хоть бы еще недельку побыла, — взмолилась она. — Я уже так привыкла к тебе.
— Я ненадолго. Съезжу посмотрю, как там наш сиротский дом — все ли в порядке, и вернусь. Вот посмотрите, не пройдет и недели, как я уже буду тут.
— Ты будто непоседливая птичка, — успокаиваясь, проговорила старушка. — Никак угомониться не можешь.
— Чалыкушу, — подсказала я. Няня только головой покачала.
— Пойду я стряпать что-нибудь в дорогу, а то так голодная и уедешь. — Окончательно смирившись, она направилась на кухню.
Я вышла во двор и позвала онбаши. Из-за растущего неподалеку куста показалась его голова.
— Что-нибудь случилось? — поинтересовался он.
— Да, мы едем в Аладжакая!
— Прямо сейчас? — растерялся обычно невозмутимый слуга.
— Завтра на рассвете.
— Ну, тогда я еще успею. — Голова садовника начала медленно погружаться в кусты.
— Но ты мне нужен, — попыталась я остановить его исчезновение. — Сейчас мы отправляемся на базар, и тебе необходимо запрячь коляску. У нас будет очень много покупок.
— Ох, — простонал онбаши, и на этот раз из-за куста показалась вся его фигура. — Может, это и к лучшему, а то засиделся я тут.
Черев полчаса коляска с некогда бравым возничим стояла у ворот.