Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17. Игорь Губерман - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

КАМЕРНЫЕ ГАРИКИТюремный дневникСибирский дневникМосковский дневник

Я взял табак, сложил белье —

к чему ненужные печали?

Сбылось пророчество мое,

и в дверь однажды постучали.

79-й год

Тюремный дневник

Друзьями и покоем дорожилюби, покуда любится, и пей,живущие над пропастью во лжине знают хода участи своей.И я сказал себе: держись,Господь суров, но прав,нельзя прожить в России жизнь, тюрьмы не повидав.Попавшись в подлую ловушку,сменив невольно место жительства,кормлюсь, как волк, через кормушкуи охраняюсь, как правительство.Серебра сигаретного пепланакопился бы холм небольшойза года, пока зрело и крепло все,что есть у меня за душой.Сбреди воров и алкоголиковсижу я в каменном стакане,и незнакомка между столиковнапрасно ходит в ресторане.Дыша духами и туманами,из кабака идет в кабаки тихо плачет рядом с пьяными,что не найдет меня никак.В неволе зависть круче тлеети злее травит бытие;в соседней камере светлееи воля ближе из нее.Думаю я, глядя на собрата —пьяницу, подонка, неудачника, —как его отец кричал когда-то:«Мальчика! Жена родиламальчика!»Страны моей главнейшая опора —не стройки сумасшедшего размаха,а серая стандартная контора,владеющая ниточками страха.Как же преуспели эти суки,здесь меня гоняя, как скотину,я теперь до смерти буду рукипри ходьбе закладывать за спину.Повсюду, где забава и забота,на свете нет страшнее ничего,чем цепкая серьезность идиотаи хмурая старательность его.Лакомясь тоской и самомнением,не сетуй всуе, милый мой,жизнь постижима лишь в сравнениис болезнью, смертью и тюрьмой.В объятьях водки и режималежит Россия недвижимо,и только жид, хотя дрожит,но по веревочке бежит.Еда, товарищи, табак,потом вернусь в семью;я был бы сволочь и дурак,ругая жизнь мою.Из тюрьмы ощутил я страну —даже сердце на миг во мне замерло —всю подряд в ширину и длинукак одну необъятную камеру.Прихвачен, как засосанный в трубу,я двигаюсь без жалобы и стона,теперь мою дальнейшую судьбурешит пищеварение закона.Там, на утраченной свободе,в закатных судорогах дняко мне уныние приходит,а я в тюрьме, и нет меня.Империи летят, хрустят короны,история вершит свой самосуд,а нам сегодня дали макароны,а завтра — передачу принесут.Мой ум имеет крайне скромныйнрав,и наглость мне совсем не по карману,но если положить, что Дарвин прав,то Бог создал всего лишь обезьяну.Я теперь вкушаю винегретсетований, ругани и стонов,принят я на главный факультетуниверситета миллионов.С годами жизнь пойдет налаженнейи все забудется, конечно,но хрип ключа в замочной скважинево мне останется навечно.Не знаю вида я красивей,чем в час, когда взошла луна,в тюремной камере в Россиизимой на волю из окна.Для райского климата райского сада,где все зеленеет от края до края,тепло поступает по трубам из ада,а топливо ада — растительность рая.Россия безнадежно и отчаянносложилась в откровенную тюрьму,где бродят тени Авеля и Каинаи каждый сторож брату своему.Устал я жить как дилетант,я гласу Божескому внемлюи собираюсь свой талантнавек зарыть в Святую землю.Судьба мне явно что-то роет,сижу на греющемся кратере,мне так не хочется в герои,мне так охота в обыватели!Когда судьба, дойдя до перекрестка,колеблется, куда ей повернуть,не бойся неназойливо, но жесткослегка ее коленом подтолкнуть.России слезы светятся сквозь смех,Россию Бог безумием карал,России послужили больше всех те,кто ее сильнее презирал.Я стараюсь вставать очень ранои с утра для душевной разминкисыплю соль на душевные раныи творю по надежде поминки.С утра на прогулочном дворикележит свежевыпавший снеги выглядит странно и горько,как новый в тюрьме человек.Грабительство, пьяная драка,раскража казенного груза…Как ты незатейна, однако,российской преступности Муза!Сижу пока под следственнымдавлениемв одном из многих тысяч отделений;вдыхают прокуроры с вожделениембукет моих кошмарных преступлений.Вокруг себя едва взгляну,с тоскою думаю холодной:какой кошмар бы ждал страну,где власть и впрямь была народной.Когда уход из жизни близок,хотя не тотчас, не сейчас,душа, предощущая вызов,духовней делается в нас.Не лезь, мой друг, за декорации,зачем ходить потом в обиде,что благороднейшие грациитак безобразны в истом виде.Я скепсисом съеден и дымомпропитан,забыта весна и растрачено лето,и бочка иллюзий пуста и разбита,а жизнь — наслаждение, полное света.Блажен, кто хлопотлив и озабочен,и ночью видит сны, что снова день,и крутится с утра до поздней ночи,ловя свою вертящуюся тень.Мое безделье будет долгим,еще до края я не дожил,а те, кто жизнь считает долгом,пусть объяснят, кому я должен.Наклонись, философ, ниже,не дрожи, здесь нету бесов,трюмы жизни пахнут жижейот общественных процессов.Весной я думаю о смерти.Уже нигде. Уже никто.Как будто был в большом концертеи время брать внизу пальто.По камере то вдоль, то поперек,обдумывая жизнь свою, шагаюи каждый возникающий упреквосторженно и жарко отвергаю.Ветреник, бродяга, вертопрах,слушавшийся всех и никого,лишь перед неволей знал я страх,а теперь лишился и его.В тюрьме, где ощутил своюничтожность,вдруг чувствуешь, смятение тая,бессмысленность, бесцельность, безнадежностьи дикое блаженство бытия.Тюрьмою наградила напоследокменя отчизна-мать, спасибо ей,я с радостью и гордостью изведалсудьбу ее не худших сыновей.Года промчатся быстрой ланью,укроет плоть суглинка пласт,и Бог-отец могучей дланьюмоей душе по жопе даст.В тюрьму я брошен так давно,что сжился с ней, признаться честно:в подвалах жизни есть вино,какое воле неизвестно.Какое это счастье: на свободесо злобой и обидой через грязьбрести домой по мерзкой непогодеи чувствовать, что жизнь не удалась.Стихов довольно толстый томик,отмычку к райским воротам,а также свой могильный холмикменяю здесь на бабу там!В тюрьме вечерами сидишьмолчаливои очень на нары не хочется лезть,а хочется мяса, свободы и пива,а изредка — славы, но чаще — поесть.В наш век искусственного мехаи нефтью пахнущей икрынет ничего дороже смеха,любви, печали и игры.В тюрьму посажен за грехии, сторожимый мразью разной,я душу вкладывал в стихи,а их носил под пяткой грязной.И по сущности равные шельмы,и по глупости полностью схожите, кто хочет купить подешевле,те, кто хочет продать подороже.Все дороги России — беспутные,все команды в России — пожарные,все эпохи российские — смутные,все надежды ее — лучезарные.Божий мир так бестрепетно ясени, однако, так сложен притом,что никак и ничуть не напрасенстрах и труд не остаться скотом.Нет, не судьба творит поэта,он сам судьбу свою творит,судьба — платежная монетаза все, что вслух он говорит.Живущий — улыбайся в полный роти чаще пей взбодряющий напиток;в ком нет веселья — в рай не попадет,поскольку там зануд уже избыток.Последнюю в себе сломив твердынюи смыв с лица души последний грим,я, Господи, смирил свою гордыню,смири теперь свою — поговорим.Нет, не бездельник я, покуда головаработает над пряжею певучей:я в реки воду лью,я в лес ношу дрова,я ветру дую вслед, гоняя тучи.Не спорю, что разум, добро и любовьдвижение мира ускорили,но сами чернила истории — кровьлюдей, непричастных к истории.По давней наблюдательности личнойзабавная печальность мне видна:гавно глядит на мир оптимистичней,чем те, кого воротит от гавна.Жаждущих уверовать так много,что во храмах тесно стало вновь,там через обряды ищут Бога,как через соитие — любовь.Мне наплевать на тьму лишенийи что меня пасет свинья,мне жаль той сотни искушений,которым сдаться мог бы я.Волшебен мир, где ты с подругой;женой становится невеста;жена становится супругой,и мир становится на место.Фортуна — это женщина, уступкаей легче, чем решительный отказ,а пластика просящего поступказависит исключительно от нас.Не наблюдал я никогдатакой же честности во взорахни в ком за все мои года,как в нераскаявшихся ворах.Лежу на нарах без движения,на стены сумрачно гляжу;жизнь — это самовыражение,за это здесь я и сижу.Здравствуй, друг, я живу хорошо,здесь дают и обед и десерт;извини, написал бы еще,но уже я заклеил конверт.За то, что я сидел в тюрьме,потомком буду я замечен,и сладкой чушью обо мнемой образ будет изувечен.Не сваливай вину свою, старик,о предках и эпохе спор излишен:наследственность и век — лишьчерновик,а начисто себя мы сами пишем.Поскольку предан я мечтам,то я сижу в тюрьме не весь,а часть витает где-то там,и только часть ютится здесь.Любовь, ударившись о быт,скудеет плотью, как старуха,а быт безжизнен и разбит,как плоть, лишившаяся духа.Есть безделья, которые выше трудов,как монеты различной валюты,есть минуты, которые стоят годов,и года, что не стоят минуты.По счастью, я не муж наук,а сын того блажного племени,что слышит цвет, и видит звук,и осязает запах времени.Вчера я так вошел в экстаз,ища для брани выражения,что только старый унитазтакие знает извержения.Как сушат нас число и мера!Наседка века их снесла.И только жизнь души и херане терпит меры и числа.Счастливый сон: средь вин сухих,с друзьями в прениях бесплодныхза неименьем дел своихтолкую о международных.Чтоб хоть на миг унять своелюбви желание шальное.мужик посмеет сделать все,а баба — только остальное.Как безумец, я прожил свой день,я хрипел, мельтешил, заикался;я спешил обогнать свою теньи не раз об нее спотыкался.Забавно слушать спор интеллигентовв прокуренной застольной духоте,всегда у них идей и аргументовчуть больше, чем потребно правоте.Как жаль, что из-за гонора и лении холода, гордыней подогретого,мы часто не вставали на колении женщину теряли из-за этого.В тюрьме я понял: Божий гласво мне звучал зимой и летом:налей и выпей, много разты вспомнишь с радостью об этом.Чума, холера, оспа, тиф,повальный голод, мор детей…Какой невинный был мотиву прежних массовых смертей.А жизнь продолжает вершитьпоединоксо смертью во всех ее видах,и мавры по-прежнему душат блондинок,свихнувшись на ложных обидах.Едва в искусстве спесь и чванствомелькнут, как в супе тонкий волос,над ним и время и пространствосмеются тотчас в полный голос.Суд земной и суд небесный —вдруг окажутся похожи?Как боюсь, когда воскресну,я увидеть те же рожи!Клянусь едой, ни в малом словеобиды я не пророню,давным-давно я сам готовилсебе тюремное меню.Лишен я любимых и дел, и игрушек,и сведены чувства почти что к нулю,и мысли — единственный видпотаскушек,с которыми я свое ложе делю.Когда лысые станут седыми,выйдут мыши на кошачью травлю,в застоявшемся камерном дымея мораль и здоровье поправлю.Весной врастают в почву палки,шалеют кошки и коты,весной быки жуют фиалки,а пары ищут темноты.Весной тупеют лбы ученые,и запах в городе лесной,и только в тюрьмах заключенныеслабеют нервами весной.Читая позабытого поэтаи думая, что в жизни было с ним,я вижу иногда слова привета,мне лично адресованные им.В туманной тьме горят созвездия,мерцая зыбко и недружно;приятно знать, что есть возмездиеи что душе оно не нужно.За женщиной мы гонимся упорно,азартом распаляя обожание,но быстро стынут радостиот формыи грустно проступает содержание.Занятия, что прерваны тюрьмой,скатились бы к бесплодным разговорам,но женщины, не познанные мной,стоят передо мной живым укором.Язык вранья упруг и гибоки в мыслях строго безупречен,а в речи правды — тьма ошибоки слог нестройностью увечен.Тюремный срок не длится вечность,еще обнимем жен и мы,и только жаль мою беспечность,она не вынесла тюрьмы.Среди тюремного растленияживу, слегка опавши в теле,и сочиняю впечатления.которых нет на самом деле.Доставшись от ветхого прадеда,во мне совместились исконнобрезгливость к тому, что неправедно,с азартом к обману закона.Не с того ль я угрюм и печален,что за год, различимый насквозь,ни в одной из известных мне спаленмне себя наблюдать не пришлось?Тюрьма, конечно, — дно и пропасть,но даже здесь, в земном аду,страх — неизменно верный компас,ведущий в худшую беду.Моя игра пошла всерьез —к лицу лицом ломлюсь о стену,и чья возьмет — пустой вопрос,возьмет моя, но жалко цену.Мы предателей наших никакне забудеми счета им предъявим за нашу судьбу,но не дай мне Господь недоверияк людям,этой страшной болезни, присущей рабу.Какие прекрасные русские лица!Какие раскрытые ясные взоры!Грабитель. Угонщик. Насильник.Убийца.Растлитель. И воры, и воры, и воры.В тюрьме о кладах разговорытекут с утра до темноты,и нежной лаской дышат воры,касаясь трепетной мечты.Какие бы книги России сынысоздали про собственный опыт!Но Бог, как известно, дарует штанытому, кто родился без жопы.Жизнь — серьезная, конечно,только все-таки игра,так что фарт возможен к вечеру,если не было с утра.Мне роман тут попался сопливый,как сирот разыскал их отец,и, заплакав, уснул я, счастливый,что всплакнуть удалось наконец.Под этим камнем я лежу.Вернее, то, что было мной,а я теперешний — сижууже в совсем иной пивной.Вчера, ты было так давно!Часы стремглав гоняют стрелки.Бывает время пить вино,бывает время мыть тарелки.Я днями молчу и ночами,я нем, как вода и трава;чем дольше и глубже молчанье,тем выше и чище слова.Клянусь я прошлогодним снегом,клянусь трухой гнилого пня,клянусь врагов моих ночлегом —тюрьма исправила меня.Я взвесил пристально и строгомоей души материал:Господь мне дал довольно много,но часть я честно растерял,а часть усохла в небрежении,о чем я несколько грушуи в добродетельном служенииостатки по ветру пушу.Минуют сроки заточения,свобода поезд мне подкатит,и я скажу: «Мое почтение!» —входя в пивную на закате.Подкинь, Господь, стакан и вилку,и хоть пошли опять в тюрьму,но тяжелее, чем бутылку,отныне я не подниму.

Сибирский дневник

Судьбы моей причудливое устьевнезапно пролегло через тюрьмув глухое, как Герасим, захолустье,где я благополучен, как Муму.Все это кончилось, ушло,исчезло, кануло и сплыло,а было так нехорошо,что хорошо, что это было.Приемлю тяготы скитаний,ничуть не плачась и не ноя,но рад, что в чашу испытанийтеперь могу подлить спиртное.С тех пор, как я к земле приник,я не чешу перстом в затылке.я из дерьма сложил парник,чтоб огурец иметь к бутылке.Живу, напевая чуть слышно,беспечен, как зяблик на ветке,расшиты богато и пышномои рукава от жилетки.Я — ссыльный, пария, плебей,изгой, затравлен и опаслив,и не пойму я, хоть убей,какого хера я так счастлив.Я странствовал, гостил в тюрьме,любил,пил воздух, как вино,и пил вино, как воздух,познал азарт и риск, богат недолго были вновь бездонно пуст. Как небов звездах.Не соблазняясь жирным кусом,любым распахнут заблуждениям,в несчастья дни я жил со вкусом,а в дни покоя — с наслаждением.Что ни день — обнажившись по пояс,я тружусь в огороде жестоко,а жена, за мой дух беспокоясь,мне читает из раннего Блока.Я снизил бытие свое до быта,я весь теперь в земной моей судьбе,и прошлое настолько мной забыто,что крылья раздражают при ходьбе.Мне очень крепко повезло:в любой тюрьме, куда ни деньте,мое пустое ремеслонужды не знает в инструменте.Порядка мы жаждем! Как формыдля теста.И скоро мясной мускулистый мессиядля миссии этой заступит на место,и снова, как встарь, присмиреет Россия.Меня растащат на цитатыбез никакой малейшей ссылки,поскольку автор, жид пархатый,давно забыт в сибирской ссылке.Когда уходил я, приятель по нарам,угрюмый охотник, таежный медведь,«Послушай, — сказал он, — сидел тынедаром,не так одиноко мне было сидеть».Кочевник я. Про все, что вижу.незамедлительно пою,и даже говный прах не нижевысоких прав на песнь мою.Есть время жечь огонь и сталь ковать,есть время пить вино и мять кровать;есть время (не ума толчок, а сердца)поры перекурить и осмотреться.Мир так непостоянен, сложен таки столько лицедействует обычно,что может лишь подлец или дурако чем-нибудь судить категорично.О девке, встреченной однажды,подумал я со счастьем жажды.Спадут ветра и холода —опять подумаю тогда.Что мне в раю гулянье с арфойи в сонме праведников членство,когда сегодня с юной Марфойвкушу я райское блаженство?Ко мне порой заходит собеседник,неся своих забот нехитрый ворох,бутылка — переводчик и посредникв таких разноязыких разговорах.Брожу вдоль древнего тумана,откуда ветвь людская вышла:в нас есть и Бог, и обезьяна;в коктейле этом — тайны вишня.От бессилия и бесправия,от изжоги душевной путаницысо штанов моего благонравияпостепенно слетают пуговицы.Как лютой крепости пример,моей душою озабочен,мне друг прислал моржовый хер,чтоб я был тверд и столь же прочен.Нынче это глупость или ложь —верить в просвещение, по-моему,ибо что в помои ни вольешь —теми же становится помоями.Отъявленный, заядлый и отпетый,без компаса, руля и якорейпрожил я жизнь, а памятником ейостанется дымок от сигареты.Один я. Задернуты шторы.А рядом, в немой укоризне,бесплотный тот образ, которыйхотел я сыграть в этой жизни.Даже в тесных объятьях землибуду я улыбаться, что где-тобесконвойные шутки моикаплют искорки вольного света.Вечно и везде — за справедливостьдлится непрерывное сражение;в том, что ничего не изменилось,главное, быть может, достижение.Здесь — реликвии. Это святыни.Посмотрите, почтенные гости.Гости смотрят глазами пустыми,видят тряпки, обломки и кости.Спасибо организму, корпус верныйустойчив оказался на плаву,но все-таки я стал настолько нервный,что вряд ли свою смерть переживу.Порой оглянешься в испуге,бег суеты притормозя:где ваши талии, подруги,где наша пламенность, друзья?Сегодня дышат легче всехлишь волк да таракан,а нам остались книги, смех,терпенье и стакан.Хоть я живу невозмутимо,но от проглоченных обиднеясно где, но ощутиможивот души моей болит.Пусть подави и судьбу не гневиглупой тоской пустяковой;раны и шрамы от прежней любви —лучшая почва для новой.Целый день читаю я сегодня,куча дел забыта и заброшена,в нашей уцененной преисподнейрайское блаженство очень дешево.Когда, отказаться не вправе,мы тонем в друзьях и приятелях,я горестно думаю: Авельзадушен был в братских объятиях.За годом год я освещусвой быт со всех сторон,и только жаль, что пропущутолкучку похорон.Все говорят, что в это летопродукты в лавках вновь появятся,но так никто не верит в это,что даже в лете сомневаются.Бог молчит совсем не из коварства,просто у него своя забота:имя его треплется так часто,что его замучила икота.Летит по жизни оголтело.бредет по грязи не спешамое сентябрьское тело,моя апрельская душа.Чем пошлей, глупей и примитивнейфильмы о красивости страданий,тем я плачу гуще и активнейи безмерно счастлив от рыданий.В чистилище — дымно, и вобла,и пена;чистилище — вроде пивной;душа, закурив, исцеляет степеннопохмелье от жизни земной.Сытным хлебом и зрелищем дивнымнедовольна широкая масса.Ибо живы не хлебом единым,а хотим еще водки и мяса.Раскрылась доселе закрытая дверь.напиток познания сладок,небесная высь — не девица теперь,и больше в ней стало загадок.Друзья мои живость утратили,угрюмыми ходят и лысыми,хоть климат наш так замечателен,что мыши становятся крысами.На свете есть таинственная власть,ее дела кромешны и сугубы,и в мистику никак нельзя не впасть,когда болят искусственные зубы.Духом прям и ликом симпатичен,очень я властям своим не нравлюсь,ибо от горбатого отличентем, что и в могиле не исправлюсь.Нет, будни мои вовсе не унылы,и жизнь моя, терпимая вполне,причудлива, как сон слепой кобылыо солнце, о траве, о табуне.К приятелю, как ангел-утешитель,иду залить огонь его тоски,а в сумке у меня — огнетушительи курицы вчерашние куски.Бездарный в акте обладаниятак мучим жаждой наслаждений,что утолят его страданиялишь факты новых овладений.Зря ты, Циля, нос повесила:если в Хайфу нет такси,нам опять живется веселои вольготно на Руси.Ты со стихов иметь барыш,душа корыстная, хотела?И он явился: ты паришь,а снег в Сибири топчет тело.Слаб и грешен, я такой,утешаюсь каламбуром,нету мысли под рукой —не гнушаюсь калом бурым.Моим стихам придет черед,когда зима узду ослабит,их переписчик переврети декламатор испохабит.Я тогу — на комбинезонсменил, как некогда Овидий(он также Публий и Назон),что сослан был и жил в обиде,весь день плюя за горизонт,и умер, съев несвежих мидий.Приятно думать мне в Сибири,что жребий мой совсем не нов,что я на вечном русском пиремеж лучших — съеденных — сынов.Я пил нектар со всех растений,что на пути своем встречал;гербарий их засохших тенейтеперь листаю по ночам.Был ребенок — пеленки мочил я,как мог;повзрослев, подмочил репутацию;а года протекли, и мой порохнамок —плачу, глядя на юную грацию.Как ты поешь! Как ты колышешьстан!Как облик мне твой нравится фартовый!И держишь микрофон ты, как банан,уже к употреблению готовый.Словить иностранца мечтает невеста,надеясь побыть в заграничном кинопосредством заветного тайного места,которое будет в Европу окно.Где ты нынче? Жива? Умерла?Ты была весела и добра.И ничуть не ленилась для ближнегоиз бельишка выпархивать нижнего.Жена меня ласкает иногдасловами утешенья и привета:что столько написал ты — не беда,беда, что напечатать хочешь это.На самом краю нашей жизния думаю, влазя на печь,что столько я должен отчизне,что ей меня надо беречь.Весна сняла обузу снежных блузокс сирени, обнажившейся по пояс,но я уже на юных трясогузоксмотрю, почти ничуть не беспокоясь.Я — удачник. Что-то в этом роде.Ибо в час усталости и смутырадость, что живу, ко мне приходити со мною курит полминуты.В Сибирь я врос настолько крепко,что сам Господь не сбавит срок;дед посадил однажды репку,а после вытащить не смог.В том, что я сутул и мешковат,что грустна фигуры география,возраст лишь отчасти виноват,больше виновата биография.Учусь терпеть, учусь терятьи при любой житейской стужеучусь, присвистнув, повторять:плевать, не сделалось бы хуже.Есть власти гнев и гнев Господень.Из них которым я повержен?Я от обоих не свободен,но Богу — грех, что так несдержан.Слова в Сибири, сняв пальто,являют суть буквальных истин:так, например, беспечен тот,кто печь на зиму не почистил.Я проснулся несчастным до болив груди —я с врагами во сне пировал;в благодарность клопу, что меняразбудил.я свободу ему даровал.Как жаждет славы дух мой нищий!Чтоб через век в календаресловно живому (только чище)сидеть, как муха в янтаре.Моим конвойным нет загадокни в небесах, ни в них самих,царит уверенный порядокпод шапкой в ягодицах их.Муки творчества? Я не творю,не мечусь, от экстаза дрожа;черный кофе на кухне варю,сигарету зубами держа.Служить высокой цели? Но мой домни разу этой глупостью не пах.Мне форма жмет подмышки. И притомтревожит на ходу мой вольный пах.О чем судьба мне ворожит?Я ясно слышу ворожею:ты гонишь волны, старый жид,а все сидят в гавне по шею.Когда б из рая отвечали,спросить мне хочется усопших —не страшно им ходить ночамисквозь рощи девственниц усохших?С природой здесь наедине,сполна достиг я опрощения;вчера во сне явились мнеРуссо с Толстым, прося прощения.В неусыпном душевном горении,вдохновения полон могучего,сочинил я вчера в озарениивсе, что помнил из Фета и Тютчева.И в городе не меньше, чем в деревне,едва лишь на апрель сменился март,крестьянский, восхитительныйи древнийцветет осеменительный азарт.А ночью небо раскололось,и свод небес раскрылся весь,и я услышал дальний голос:не бойся смерти, пьют и здесь.Уже в костях разлад и крен,а в мысли чушь упрямо лезет,как в огороде дряхлый хрено юной редьке сонно грезит.Мой воздух чист, и даль моя светла,и с веком гармоничен я и дружен,сегодня хороши мои дела.а завтра они будут еще хуже.Конечно, жизнь — игра. И даже спорт.Но как бы мы себя ни берегли,не следует ложиться на аборт,когда тебя еще и не ебли.Не зная зависти и ревности,мне очень просто и легкодоить из бурной повседневностиуюта птичье молоко.Новые во мне рождает чувствадревняя крестьянская стезя:хоть роскошней роза, чем капуста,розу квасить на зиму нельзя.Муза истории, глядя вперед,каждого разно морочит;истая женщина каждому вретименно то, что он хочет.Царствует кошмарный винегретв мыслях о начале всех начал:друг мой говорил, что Бога нет,а про черта робко умолчал.Живу я безмятежно и рассеянно;соседи обсуждают с интересом,что рубль, их любимое растение,нисколько я не чту деликатесом.Пожить бы сутки древним циником:на рынке вставить в диспут строчку,заесть вино сушеным финикоми пригласить гречанку в бочку.Под утро ножкою точенойона поерзает в соломе,шепча, что я большой ученый,но ей нужней достаток в доме.Я запахну свою хламиду,слегка в ручье ополоснусь,глотком воды запью обидуи в мой сибирский плен вернусь.Жаркой пищи поглощениевкупе с огненной водой —мой любимый вид общенияс окружающей средой.Есть люди — как бутылки: в разговоресветло играет бликами стекло,но пробку ненароком откупорил —и сразу же зловонье потекло.Мой дух ничуть не смяти не раздавлен;изведав и неволю и нужду,среди друзей по рабству я прославленздоровым отвращением к труду.Всем дамам улучшает цвет лицабез музыки и платья чудный танец,но только от объятий подлецагораздо ярче свежесть и румянец.Не дослужась до сытой пенсии,я стану пить и внуков нянчить,а также жалобными песнямиу Бога милостыню клянчить.Я не спорю — он духом не нищий.Очень развит, начитан, умен.Но, вкушая духовную пищу,омерзительно чавкает он.Я машину свою беспощадно гонял,не боясь ни погоды, ни тьмы;видно, ангел-хранитель меняохранял,чтобы целым сберечь для тюрьмы.Со старым другом спор полночный.Пуста бутыль, и спит округа.И мы опять не помним точно,в чем убедить хотим друг друга.Между мелкого, мерзкого, мглистогоя живу и судьбу не кляну,а большого кто хочет и чистого,пусть он яйца помоет слону.Когда фортуна даст затрещину,не надо нос уныло вешать,не злись на истинную женщину,она вернется, чтоб утешить.В пылу любви ума затмениеовладевает нами всеми —не это ль ясное знамение,что Бог устраивает семьи?В безумных лет летящей чередедух тяжко без общенья голодает;поэту надо жить в своей среде:он ей питается, она его съедает.Нас будто громом поражает,когда девица (в косах бантики),играя в куклы (или в фантики),полна смиренья (и романтики),внезапно пухнет и рожает.Чем это нас так раздражает?Вновь себя рассматривал подробно:выщипали годы мои перья;сестрам милосердия подобно,брат благоразумия теперь я.Всегда, мой друг, наказывали нас,карая лютой стужей ледяной;когда-то, правда, ссылкой был Кавказ,но там тогда стреляли, милый мой.Крушу я ломом грунт упорный,и он покорствует удару,а под ногтями траур черный —по моему иному дару.Любовь и пьянство — нет примератесней их близости на свете;ругает Бахуса Венера,но от него у ней и дети.Есть кого мне при встрече обнять:сядем пить и, пока не остыли,столько глупостей скажем опять,сколько капель надежды в бутыли.И не спит она ночами,и отчаян взгляд печальный,утолит ее печаликто-нибудь совсем случайный.Что сложилось не так,не изменишь никаки назад не воротишь уже,только жалко, что такбыл ты зелен, дурак,а фортуна была в неглиже.Тигра гладить против шерститак же глупо,как по шерсти.Так что если гладить,то, конечно, лучше против шерсти.Пою как слышу. А традиции,каноны, рамки и тенденция —мне это позже пригодится,когда наступит импотенция.Если так охота врать,что никак не выстоять,я пишу вранье в тетрадькак дневник и исповедь.Окунулся я в утехи гастрономии,посвятил себя семейному гнезду,ибо, слабо разбираясь в астрономии,проморгал свою счастливую звезду.На мои вопросы тихиео дальнейшей биографииотвечали грустно пифии:нет прогноза в мире мафии.Наука, ты помысли хоть мгновение,что льешь себе сама такие пули:зависит участь будущего генияот противозачаточной пилюли.Мы от любви теряем в весеза счет потери головыи воспаряем в поднебесье,откуда падаем, увы.Когда вершится смертный приговор,душа сметает страха паутину.Пришла пора опробовать прибор,сказал король, взойдя на гильотину.Ты люби, душа моя, меня,ты уйми, душа моя, тревогу,ты ругай, душа моя, коня,но терпи, душа моя, дорогу.Я верю в мудрость правил и традиций,весь век держусь обычностипривычной,но скорбная обязанность трудитьсямне кажется убого-архаичной.Слухи, сплетни, склоки, свары,клевета со злоязычием,попадая в мемуары,пахнут скверной и величием.Когда между людьми и обезьянаминайдут недостающее звено,то будет обезьяньими оноизгоями с душевными изъянами.Если бабе семья дорога,то она изменять если станет,ставит мужу не просто рога,а рога изобилия ставит.Поверх и вне житейской скверны,виясь, как ангелы нагие,прозрачны так, что эфемерны,витают помыслы благие.

Московский дневник

Напрасно телевизоров сияние,театры, бардаки, консерватории:бормочут и елозят россияне,попав под колесо своей истории.Вернулся я в загон для обывателейи счастлив, что отделался испугом:террариум моих доброжелателейсвихнулся и питается друг другом.Евреи кинулись в отъезд,а в наших жизнях подневольныхопять болят пустоты мест —сердечных, спальных и застольных.И я бы, мельтеша и суетясь,грел руки у бенгальского огня,но я живу, на век облокотясь,а век облокотился на меня.Всегда в нестройном русском хоребывал различен личный нрав,и кто упрямо пел в миноре,всегда оказывался прав.Нет, не грущу, что я изгойи не в ладу с казенным нравом,зато я левою ногойлегко чешу за ухом правым.Становится вдруг зябко и паскудно,и чувство это некуда мне деть,стоять за убеждения нетрудно,значительно трудней за них сидеть.Выбрал странную дорогуя на склоне дней,ибо сам с собой не в ногуя иду по ней.Весьма уже скучал я в этом мире,когда — благодарение Отчизне! —она меня проветрила в Сибирии сразу освежила жажду жизни.И женщины нас не бросили,и пить не устали мы,и пусть весна нашей осенитянется до зимы.Когда с утра смотреть противно,как морда в зеркале брюзглива,я не люблю себя. Взаимнои обоюдосправеддиво.Он мало спал, не пил винои вкалывал, кряхтя.Он овладел наукой, ноне сделал ей дитя.Эпическая гложет нас печальза черные минувшие года:не прошлое, а будущее жаль,поскольку мы насрали и туда.Клиенту, если очень умоляети просит хоть малейшего приятства,сестру свою Надежду посылаетФортуна, устающая от блядства.Еврей неделикатен и смутьян;хоть он везде не более чем гость,но в узких коридорах бытияповсюду выпирает, словно гвоздь.Крича про срам и катастрофу.порочат власть и стар и млад,и все толпятся на Голгофу,а чтоб распяли — нужен блат.Ко мне вот-вот придет признание,меня поместят в списке длинном,дадут медаль, портфель и званиеи плешь посыпят нафталином.Любовь с эмиграцией — страннопохожи:как будто в объятья средь ночикидается в бегство кто хочет и может.а кто-то не может, а хочет.Я счастлив одним в этом веке гнилом,где Бог нам поставил стаканы:что пью свою рюмку за тем же сгде кубками пьют великаны.В каждый миг любой эпохивсех изученных вековдамы прыгали, как блохи,на прохожих мужиков.Учился, путешествовал, писал,бывал и рыбаком, и карасем;теперь я дилетант-универсали знаю ничего, но обо всем.Дух осени зловещийнасквозь меня пронял,и я бросаю женщин,которых не ронял.Россия красит свой фасад,чтоб за фронтоном и порталомнеуправляемый распадсменился плановым развалом.Россияне живут и ждут,уловляя малейший знак,понимая, что наебут,но не зная, когда и как.Очень грустные мысли сталивиться в воздухе облаками:все, что сделал с Россией Сталин,совершил он ее руками.И Россия от сна восстала,но опять с ней стряслась беда:миф про Когана-комиссараисцелил ее от стыда.В душе осталась кучка пеплаи плоть изношена дотла,но обстоят великолепномои плачевные дела.Я ловлю минуту светлую,я живу, как жили встарь,я на жребий свой не сетую —в банке шпрот живой пескарь.Дым отечества голову кружит,затвори мне окно поплотней:шум истории льется снаружии мешает мне думать о ней.В уцелевших усадьбах лишь малость,бывшей жизни былой уголок —потолочная роспись осталась,ибо трудно засрать потолок.Верна себе, как королева,моя держава:едва-едва качнувшись влево,стремится вправо.Несясь гуртом, толпой и скопоми возбуждаясь беспредельно,полезно помнить, что по жопамнас бьют впоследствии раздельно.Я легкомысленный еврейи рад, что рос чертополохом,а кто серьезней и мудрей —покрылись плесенью и мохом.Порой мы даже не хотим,но увлекаемся натурой,вступая в творческий интимс отнюдь не творческой фигурой.В час, когда, безденежье кляня,влекся я душой к делам нечистым,кто-то щелкал по носу меня;как же я могу быть атеистом?Есть люди, которым Господьне простилнедолгой потери лица:такой лишь однажды в штаны напустил,а пахнет уже до конца.Пробужденья гражданского долгакто в России с горячностью жаждал —охлаждался впоследствии долго,дожидаясь отставших сограждан.Повсюду, где евреи о прокормехлопочут с неустанным прилежанием,их жизнь, пятиконечная по форме,весьма шестиконечна содержанием.Ночь глуха, но грезится заря.Внемлет чуду русская природа.Богу ничего не говоря,выхожу один я из народа.Когда у нас меняются дела.молчат и эрудит, и полиглот:Россия что-то явно родилаи думает, не слопать ли свой плод.Неясен курс морской ладьи,где можно приказатьрабам на веслах стать людьми,но весел не бросать.Гегемон оказался растленен,вороват и блудливо-разумен:если ожил бы дедушка Ленин,то немедленно снова бы умер.Слава Богу — лишен я резвости,слава Богу — живу в безвестности:активисты вчерашней мерзости —нынче лидеры нашей честности.Не в хитрых домыслах у грека,а в русской классике простойвчера нашел я мудрость века:«Не верь блядям», — сказал Толстой.Русский холод нерешительно вошелв потепления медлительную фазу:хорошо, что нам не сразу хорошо,для России очень плохо все, что сразу.Легчает русский быт из года в год,светлей и веселей наш дом питейный,поскольку безыдейный идиотгораздо безопасней, чем идейный.В летальный миг вожди народавнесли в культуру улучшение:хотя не дали кислорода,но прекратили удушение.Сейчас не спи, укрывшись пледом,сейчас эпоха песен просит,за нами слава ходит следоми дело следственное носит.Нас теплым словом обласкали,чтоб воздух жизни стал здоров,и дух гражданства испускалимы вместо пакостных ветров.Мне смотреть интересно и весело,как, нажав на железные своды,забродило российское месивона дрожжах чужеродной свободы.Край чудес, едва рассудком початый,недоступен суете верхоглядства:от идеи, непорочно зачатой,здесь развилось несусветное блядство.К нам хлынуло светлой волнойобилие планов и мыслей,тюрьма остается тюрьмой,но стало сидеть живописней.Настежь окна, распахнута дверь,и насыщен досуг пролетария,наслаждаются прессой теперьвсе четыре моих полушария.К исцелению ищет ключився Россия, сопя от усердия,и пошли палачи во врачии на курсы сестер милосердия.Россия — это царь. Его явлениеменяет краску суток полосатых.От лысых к нам приходит послабление,и снова тяжело при волосатых.Извечно человеческая глинануждается в деснице властелина,и трудно разобраться, чья вина,когда она домялась до гавна.Тому, что жить в России сложно,виной не только русский холод:в одну корзину класть не можнона яйца сверху серп и молот.Опять полна гражданской страститолпа мыслителей лихихи лижет ягодицы власти,слегка покусывая их.Не всуе мы трепали языками,осмысливая пагубный свой путь —мы каялись! И били кулакамив чужую грудь.Мы вертим виртуозные спирали,умея только славить и карать:сперва свою историю засрали,теперь хотим огульно обосрать.Все пружины эпохи трагической,превратившей Россию в бардак,разложить по линейке логическойв состоянии только мудак.У России мыслительный бумвдоль черты разрешенного круга,и повсюду властители думльют помои на мысли друг друга.Вожди протерли все углы.ища для нас ключи-отмычки,чтоб мы трудились как волы,а ели-пили как синички.Разгул весны. Тупик идей.И низвергатели порокабичуют прах былых вождейтрухлявой мумией пророка.Он был типичный русский бес:сметлив, настырен и невзрачен,он вышней волею небесрастлить Россию был назначен.Наследием своей телесной ржавиРоссию заразил святой Ильич;с годами обнаружился в державедуховного скелета паралич.Российской справедливостипечальникиблуждают в заколдованном лесу,где всюду кучерявятся начальникис лицом «не приближайся — обоссу».Мир бурлил, огнями полыхая,мир кипел на мыслях дрожжевых,а в России — мумия сухаячислилась живее всех живых.Томясь тоскою по вождю,Россия жаждет не любого,а культивирует культюот культа личности рябого.Нельзя поднять людей с колен,покуда плеть нужна холопу;нам ветер свежих переменвсегда вдували через жопу.Когда отвага с риском связана.прекрасна дерзости карьера,но если смелость безнаказанна,цена ей — хер пенсионера.Нельзя потухшее кадилораздуть молитвами опять,и лишь законченный мудилоне в силах этого понять.Сквозь любую эпоху лихуюу России дорога своя,и чужие идеи ни к хую,потому что своих до хуя.Свободное слово на воле пирует,и сразу же смачно и сочнообщественной мысли зловонные струифонтаном забили из почвы.В саду идей сейчас уныло,сад болен скепсисом и сплином,и лишь мечта славянофилацветет и пахнет нафталином.Когда однажды целая странарешает выбираться из гавна,то сложно ли представить, милый друг,какие веют запахи вокруг?Всегда во время передышкинас обольщает сладкий бред,что часовой уснул на вышкеи тока в проволоке нет.Тянется, меняя имя автора,вечная российская игра:в прошлом — ослепительное завтра,в будущем — постыдное вчера.Куда-то мы несемся, вскачь гоня,тревожа малодушных тугодумовобилием бенгальского огняи множеством пожарников угрюмых.Я полон, временем гордясь,увы, предчувствиями грустными,ибо, едва освободясь,рабы становятся Прокрустами.Никакой государственный мужне спасет нас указом верховным:наше пьянство — от засухи душ,и лекарство должно быть духовным.Всеведущ, вездесущ и всемогущ,окутан голубыми небесами,Господь на нас глядит из райских кущи думает: разъебывайтесь сами.Мне жалко усталых кремлевскихвладык,зовущих бежать и копать:гавно, подступившее им под кадык,народ не спешит разгребать.Нынче почти военноевремя для человечества:можно пропасть и сгинуть,можно воспрять и жить:время зовет нас вынутьсамое сокровенноеи на алтарь отечествабережно положить.Изнасилована временеми помята, как перина,власть немножечко беременна,но по-прежнему невинна.Вынесем все, чтоб мечту своюстрастнуюРусь воплотила согласно судьбе;счастье, что жить в эту порупрекраснуюуж не придется ни мне, ни тебе.С упрямым и юрким нахальствомструясь из-под каменных плит,под первым же мягким начальствомРоссия немедля бурлит.Устои покоя непрочнына русской болотистой топи,где грезы о крови и почвезудят в неприкаянной жопе.Народный разум — это дева,когда созрела для объятья;одной рукой стыдит без гнева,другой — расстегивает платье.Ты вождей наших. Боже, прости,их легко, хлопотливых, понять:им охота Россию спасти.но притом ничего не менять.Доблестно и отважнозла сокрушая рать,рыцарю очень важношпоры не обосрать.Когда приходит время басенпро волю, право и закон,мы забываем, как опасеноколевающий дракон.Пейзаж России хорошеет,но нас не слышно в том саду;привычка жить с петлей на шеемешает жить с огнем в заду.Россия взором старческими склочнымследит сейчас в застенчивом испуге,как высохшее делается сочным,а вялое становится упругим.Я блеклыми глазами старожилалюбуюсь на прелестную погоду;Россия столько рабства пережила,что вытерпит и краткую свободу.Я мечтал ли, убогий фантаст,не способный к лихим переменам,что однажды отвагу придастмне Россия под жопу коленом?Какая глупая пропажа!И нет виновных никого.Деталь российского пейзажа,я вдруг исчезну из него.Мы едем! И сердце разбитоеколотится о грудь, обмирая.Прости нас, Россия немытая,и здравствуй, небритый Израиль!