Муся расстегнула пухлянку, потрусила кофточкой.
- А что это у тебя в майонезке? Гляди, муравель бегает!
- Да вот, изо льда вытаил...
Муся выложила пышный бюст на стол, приблизилась лицом к баночке, помолчала, понаблюдала черными томлеными глазами.
- И чего теперь?
- А ничего, он нездешний.
- Скажи ты! Импортный?
- Бревно распилили, а они там, в снегу. Из дальних лесов.
- Разводить будешь?
- Его уже не разведешь...
- А давай ему невесту споймаем! Скоро подсохнет - во все стороны побегут. Хоть черную, хоть рыжую... Гляди, как носится: туда-сюда, туда-сюда...
Муся отстранилась от стола и озорно оглянулась на Катерину, как бы приглашая ее в сватьи.
- Такую свадьбу отгрохаем! Я самогонки выгоню...
- У них бескрылых невест не берут, - возразил Кольша.
- Ух ты, какой разборчивый! - Муся утерла ладонью насмешенные глаза и как-то уважительно уставилась на Митяху. Но тут же снова захохотала. - А небось подсунь ему какую-нибудь, так он и без крыльев сграбастает!.. Все вы, мужики, одинаковые!
- А он и не мужик вовсе...
- А кто же? Монах, что ли?
- Он - рабочий.
- Дак чего - ему бабы не надо?
- Не надо.
- Просто на волю охота? По земле побегать? Вот пойдем с Катериной в Кутырки, давай по дороге и выпущу - в хорошем месте.
- И про волю он не думает. - Кольша закрыл книгу и провел по ней узкой, сухой ладошкой. - Просто такое - иди куда хочешь - ему не нужно. Один он все равно пропадет.
- Ну а тади чего ему? Чего мечется?
- Это он дела хочет, - пояснил Кольша, поглядев на снующего Митяху. Мучается он без дела... Истратит всего себя на пустую беготню и начнет затихать, гинуть от ненужности.
- Ой, правда! - согласно воспряла Муся. - Я, когда душа заскорбит, сразу кидаюсь стирать. И - отпускает!
- Это для всех закон.
- Тади насыпь ему мусорку. Пусть трудится, щепочки таскает. Как на субботнике.
- Нет, так он не станет. Вот тут пишут: ему идея нужна. Общая задача. Ему надо видеть, что делают другие. Завтра отнесу в лесопосадку, поищу муравейник.
- А ежли сожрут? Он ить тут чужой, из других мест...
- Поищу одной породы. Те только обнюхают, ощупают, обмеряют... Чтоб все совпало. А потом окропят своим духом и отправят на общие работы. И он сразу примется помогать изо всех сил.
- Надо же! - Муся сладко смежила веки и, взяв в руки баночку, принялась рассматривать на свет. - А у меня летом по избе бегают и того меньше. Во-о-от такусенькие! Ручки-ножки даже не разглядеть. А сахар почем зря таскают! С полки - на подоконник, с подоконника - в дырку под рамой и - привет! С улицы - порожняком, обратно - с сахаром. А сахариночка, поди, тяжелее его самого. Но - тужится, волочет, не присядет, не передохнет. За день, ей-бо, полстакана утаскивают... Вот думаю я: как же это так ловко устроено? В ней, в этой букашулечке, небось и сердце есть, все время тикает, и какая-то кровушка перетекает... Не сухой же он изнутри? Дак ведь и надо знать, куда этот сахар тащить? Дорогу помнить... Значит, и в головенке у него не пусто? Как это так, Коля?
- Вот и я пытаюсь понять...
- А я думаю, этого понять нельзя... Может, ты добьешься, а я - нет. Я лучше к отцу Феде: у него все понятно, все - из глины... Пойдем с нами, а?
- Не-е, я не пойду.
- Чего так?
- А ну его... Когда я рисовал солнце, он остановился перед домом, поглядел, как я малюю, и сказал: "Мимо Господа печешься". И пошел.
- А помнишь, как ты сверчка со склада принес?
- Помню, как же...
- Как ты ножик об ножик тер, заставлял его чирикать. А мы приходили слушать.
- Я его Тюрлей звал.
- Да, да - Тюрля. Бывало, ежли вечер лунный - как распоется, растюрлюкается!
- Было, было, - покивал Кольша.
- Занятный ты мужик! - Муся привстала и, обхватив жаркими ручищами, потискала за плечи. - Катька, отдай-ка мне его! Годка на два - скоротать бабий зазимок. А, Кать?
- Сама и прогонишь... - отшутилась Катерина. - Он ить безденежный.
- Стало быть, бессребреник! Синяк под глазом не набьет!
11
Воскресный день Пасхи, как и вся Страстная неделя, вставал погоже и осиянно. Небо очистилось до самых неимоверных глубин, в нем не было ни облачка, ни даже мгновенных росчерков стрижей, еще не прилетевших, и все пребывало в торжественном отрешении и благодати. Из-за полевого угора, тронутого хлебной зеленью, доносился перезвон в три разновеликих колокола. Порушенная колокольня долго молчала, и потому, наверное, неопытный звонарь иногда сбивался с беглого боя, но зато эта его рьяная неровность и заливчатое многоголосье придавали бодрящую праздничность всей округе, побуждая к единению и добру.
Катерина с Мусей еще не вернулись с ночного бдения, хотя, по высокому солнцу, и пора бы: поди, на радостях забрели к тамошним знакомым, в чем не было ничего удивительного, поскольку в прежние годы бок о бок тащили лямку и на бурачном поле, и на скотном дворе, и в сельповской очереди за пачечной вермишелью или постным маслом. В нынешней хуторской разобщенности прежнее товарищество особенно помнилось и ценилось.
Поскоблив щеки и надев еще вчера приготовленную для него белую рубаху, веявшую праздной чистотой и утюжкой, Кольша вышел за ворота и постоял там в одиночестве, иногда поглядывая на кутыркинский проселок.