Ангелы уходят не прощаясь - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 21
— А откуда ты, батюшка, знаешь, что это рассказ?
— Так ведь для романа листков маловато будет.
— Да и роман нам за ночь не осилить, — поддержал друга хозяин дома.
— Убедили. Правда, я не правил его, даже не перечитывал… Короче, он откашлялся, — «Фекла». Так рассказ назыается. И чтение началось:
«Самое первое воспоминание ее жизни: белые хлопья снега бьются в маленькое окошко, возникая из мрака, из пугающей темноты. Мама дышит ей в затылок и не хочет снимать с пальца широкое медное кольцо. В кольце отражается свет от лампы и мамино лицо. И ещё низкий скрипучий голос:— Бедная девочка, руки как плети висят. Уж лучше бы померла, чем потом всю жизнь мучиться.
— А мне кажется, что правая стала лучше, может быть, ещё отойдёт? — робко, словно пытаясь уговорить кого-то, откликается мать.
— Дай Бог, дай Бог, невестушка, — заключает низкий скрипучий голос, и в избе снова воцаряется тишина, только хлопья снега без устали бьются в маленькое окошко.
Потом мама ей расскажет, каким горем для семьи стала внезапная болезнь девочки. До шести месяцев маленькая Феклуша росла абсолютно здоровой. И вдруг как-то ночью всех разбудил крик девочки. Кричала она несколько часов, будто раздираемая нестерпимой болью. А после затихла и оцепенела — полный паралич. Феклу носили к бабкам, фельдшеру, молились о её здравии в церкви. И случилось маленькое чудо: сначала отошла правая рука, затем пришли в движение шея и плечо левой руки. Все остальные части тела до конца Феклиных дней так и остались недвижимыми.Но вот что интересно: у родных, соседей, односельчан язык не поворачивался жалеть это красивую, крепенькую, жизнерадостную девочку. Только однажды, когда семилетнюю Феклу отец вынес на крыльцо погреться на майском солнышке, проходившая мимо соседка — бабка Пелагея, сложив руки и, поддерживая подбородок большим указательным пальцем, запричитала: “Ой, бедная ты моя! И за что же тебе такое?! И как же ты жить будешь…”“Как буду, как буду, — осерчала Фекла. — Разве ты не знаешь, что на всё воля Божья?“ — обиды у девочки проходили мгновенно, и вот уже бабка Пелагея, с трудом сдерживая улыбку, слушает рассуждения изо всех сил желающей казаться взрослой Феклы: “Знамо, жизнь трудная, но я мамке завсегда первая помощница. Малые на мне и прясть уже научилась. А ты, бабушка, такие глупости говоришь…”И она не обманывала. В свои семь лет Фекла стала нянькой. Сначала для младших братьев и сестёр, затем для детей Прокофия и Василия, старших своих братьев, а после племянников пошли внуки. Семьи в те времена были большие и жили все под одной крышей. Так повелось издревле: сын приводил в дом жену, и уже будучи главой семейства, уважаемым на селе человеком, в то же самое время оставался послушным сыном. Невестки, снохи, сыновья, куча маленьких детишек, — но вот что удивительно: ссор, крика, обид не было. Чуть затлеет огонёк ссоры, как уже раздавался спокойный голос деда Ивана, главы этой большой патриархальной семьи: ” Василий, Пётр! Что это ваши жёны разгалделись? Али делать больше нечего? “ — и этих слов было достаточно, чтобы в избе вновь воцарилась тишина, а с нею и мир.Одна из невесток деда Ивана, Вера, как приданное за собой принесла в новый для себя дом швейную машинку “Зингер”. Машинка была замечательная: лёгкая в управлении, надёжная, и Фекла, крепко подружившаяся с Верой, упросила ту научить её работать на этом механическом чуде. Все удивилась, как быстро Фекла овладевала швейными премудростями. И вскоре село Новоюрьево получило такую мастерицу, которой не было и в райцентре. “ Не оставил Господь, — утирала украдкой слёзы мать. — Будет у Феклушки кусок хлеба, когда мы с отцом умрём”.А хозяин сам подошёл к Вере:— Дочка, уважь старика. Меня не будет, и разбредутся мои сыновья по разным избам. Позволь мне войти в долю…
— В какую долю?
— Пусть половина машинки останется за Феклой. Ты же видишь, как она к ней пристрастилась. Уважь старика, возьми деньги.
— Да пусть работает на здоровье, у меня до машинки руки не доходят.
— И всё же, Вера, кто знает, как твой Прокофий с Василием и Петром жить будут. Хочу умереть спокойным за Феклушу.
Старик оказался прав. После его смерти надумали братья делиться. А на дворе был голодный тридцать второй год. Им бы друг за друга держаться, а они решили, что порознь будет легче. Фекла осталась с братом Василием и его женой Анной. Купили себе дома на стороне Пётр и Прокофий, и ушли из-под родительского крова. Окончательно порвать отношения братьям помешала Фекла. Её любили все, да и поди объясни детям, что они больше не будут слушать добрые феклинские сказки. Особенно переживал разлуку сын Веры Василёк. У него с тёткой были особые отношения. Пятнадцать лет разницы, а дружба — водой не разольёшь. Мальчик долго ходил за матерью и, хныча, повторял одно: “Мам, почему тётка больше с нами не живёт? Мам…”И однажды, когда все были на работе, мальчуган убежал в старый дедушкин дом. Двери в ту пору в деревне на засов не закрывали, и каково же было удивление Феклы, когда входная дверь заскрипела, и на пороге появился Васенька. Копна соломенных волос явно говорила о том, что по пути сюда её владелец не миновал ни зарослей репейника, ни кустов крапивы.— Тетка, пошли к нам, — без предисловий начал он. — Мне без тебя плохо.
— Мне без тебя тоже, ну как же я пойду? Ты же ещё маленький и меня не донесёшь.
Мы потихоньку, ты же по дому передвигаешься…А надо сказать, что Фекла действительно научилась перемещаться по дому. Делала она это так: опускаясь на левое, здоровое плечо, Фекла при помощи правой руки подтягивала тело вперёд. Поскольку телосложения она была крепкого, а неподвижный образ жизни привёл к излишнему весу, такие пластунские упражнения отнимали у Феклы немало сил, а потому пользовалась она ими только в крайних случаях. До дома Веры и Прокофия — больше километра. Живут они на выгоне, почитай в чистом поле, значит, помощи ждать не от кого. А у Васька глаза полны слёз, он теребит её за руку… Фекла вздохнула: пошли!И они пошли, вернее, шёл мальчик. Он подталкивал тётку, стараясь изо всех сил. Она даже взмолилась: “Племяш, если ты будешь столько сил на меня тратить, мы точно никогда не придём. Лучше иди рядом”.Часа через четыре показался одиноко стоящий в поле дом Веры и Прокофия. На счастье, пришёл домой их старший сын, семнадцатилетний Иван. В окошко он увидел ползущую Феклу и тащившего узелок с её вещами брата. ”Вот видишь, а говорила помочь некому”, — радостно говорил малыш, едва поспевая за Иваном, несущим на спине Фёклу.Прибежавшей вечером Анне Фекла спокойно сказала: “Мне хорошо было у тебя, Анюта. Но годик хочу здесь пожить. А появится кто, не сомневайся, нянчить приду”.И слово своё сдержала. Да и Васенька к тому времени подрос, и маленькую Таню, младшую дочку Анны, они нянчили вдвоём. Девочка принесла много радости в дом. Лицом она была в мать, характером, весёлым и добрым, в Феклу. По крайней мере, Анна часто смеялась: ”Вторая Фекла растёт. Всё ей нипочём. Даже когда ушибётся, — погладишь её по головке, она засмеётся и дальше побежит”.Когда Танечке исполнилось три года, иначе как ангелочком соседки её не называли. Девочка действительно была чудо как хороша: золотистые волосы, васильковые глаза… Кто бы мог предположить, что случится такое? В тот страшный день все, как обычно, ушли на работу. Анна обещала прибежать в обед и накормить Феклу и дочь. Маленькая Таня беспрестанно бегала из дома во двор и обратно. Фекла немного прихворнула — очень болела спина, — и решила немного вздремнуть. Здесь же, в доме стоял привязанный телёнок, которому от роду было всего несколько месяцев. На печке грелось ведро с водой. Когда девочка в очередной раз с шумом вбежала в дом, телёнок, шарахнулся в сторону. Как он зацепил ведро и свалил его, остаётся только гадать. Фёкла проснулась от крика. То, что она увидела, потом многие годы кошмаром являлось во сне.— Больно мне, тётя, больно! — захлёбывалась слезами Таня и, мокрая с головы до ног, протягивала к ней ручонки.
Фекла скатилась с лавки. Впервые в жизни её обуяли страх, растерянность и ужас. Она сначала бросилась к девочке, а затем, поняв, что ничем помочь ей не в силах, через кипящую лужу, лежавшего телёнка выкатилась на улицу.— Люди, ради Бога, помогите! — не кричала — выла она — спасите её, люди!
Из соседних домов бежали на помощь, но она уже ничего не видела и не слышала: сознание оставило её. Фекла была бы счастлива умереть. Но сознание вернулось. Танечка уже лежала в постели. Вокруг неё хлопотало много людей, но помочь никто не мог. Три дня девочка боролась за жизнь, стоически терпя мучения, которые вряд ли кто из взрослых мог выдержать.Умерла Таня в яркий, звонкий день начала лета. Умерла также светло и тихо, как жила. Перед смертью простилась со всеми. Поцеловала маму, попросила не плакать о ней: ”Мне ангелочек сказал, что там будет хорошо”. А потом обратилась к Фекле уже слабеющим голосом:— Жалко, что ты не сможешь на мою могилку приходить. — Фекла в своей привычной позе сидела в ногах Танечки. Кровать была огромная, девочка казалась в ней ещё меньше, чем была на самом деле. Таня пыталась приподняться, чтобы лучше увидеть тётю, но у неё это не получалось. Тогда Фекла осторожно опустилась на живот и подтянулась до уровня лица девочки:
— Не углядела я, голубчик мой, не углядела, — слёзы мешали видеть Танино лицо. — Лучше б мне под тем ведром оказаться, всё равно никому не нужна.
— Обними меня, тётя, — это были последние слова девочки. Фекла здоровой рукой бережно обняла её головку. Две слезы горошинками упали на подушку.
Поняв, что Тани больше нет, заголосили бабы, мать сползла на пол около кровати и запричитала: “И на кого ж ты нас покинула…” А Фекле вдруг сделалось легко и спокойно. Танечка лежала, будто спала. И, не слыша никого и ничего, Фекла вдруг запела. Сначала тихо, затем громче. Растерявшиеся от неожиданности люди разом смолкли, и в наступившей тишине, — только ходики мирно отсчитывали время, — звучал низкий голос Феклы:Сидела я у окошечка,Ждала себе милого,Не могла дождаться.Спать ложилася.Утром встала — спохватилася,Гляжу на себя — вдова,Кому мы поём,Тому добро будет,Тому сбудетсяИ не минуется.После по деревне ходила молва, что так Фекла всем новую беду пророчила. А беда действительно была совсем рядом. Через десять дней началась война. Старые бабки говорили, что это — за грехи людские. За то, что церкви святые поразрушили, священников поубивали. Но если покается народ русский, добавляли они, то обязательно Россия супостата Гитлера одолеет. Фекла ничего не говорила, она только слушала. Странное дело: в опустевший дом Анны валом валил народ. Женщины приходили по вечерам, садились в ногах у Феклы. У неё на кухне было своё место — под образами, на крашеной скамье. Сзади подушки, на столе швейная машинка — всё тот же верный “Зингер”. Шли к Фекле люди и с радостью, и с горем, что было чаще. Отчего так повелось, вряд ли кто мог объяснить. В домах остались старики да малые ребятишки, целый день — работа до седьмого пота. И вечная тревога: как там мой, на войне? Стали приходить и похоронки. Вот и шли бабы в дом Анны, зная, что всегда на кухне, под образами сидит Фекла. Она почти ничего не говорила, но зато всегда в конце находила несколько слов, от которых самая смертная тоска становилась тише. И хватало её сил радоваться чужому счастью, даже когда пришли похоронки на брата Василия, мужа Анны, и Михаила, старшего сына Веры.Лет тридцать спустя Анна так ответит своему племяннику, тому самому соломенноволосому Васе, когда он спросит, почему она, молодая и красивая больше не вышла замуж: “А ведь и впрямь, предлагали. И не раз. Однажды уже согласие почти дала. Но не поверишь, Фёклы постеснялась. Она мне говорила, мол, решай, Анютка, сама, и как решишь, так пусть и будет. Но, веришь ли, чувство было такое, будто предаю её. А она мне вновь твердит: “Брата моего не вернёшь, вдовою ты честною была, так что всё правильно”. Ладно, отвечаю, только ты жить по-прежнему со мной будешь. Молчит, но чую, уйдёт она к Верке, матери твоей, или ещё куда, но уйдёт. А мы же ведь с ней родней сестёр стали, особенно после смерти Танечки. Подумала я, подумала и решила: значит, так Господь судил, но куда ж мне без Феклы, а ей без меня…”И, как в прежние годы, двери в их доме не закрывались. Когда же утихал до будущей осени сиверко, и на майское солнышко выходил греться старый кот Рыжик, выносили Феклу на крыльцо. Сосед всегда смеялся:— У тебя, Фекла Ивановна, настоящий политклуб. Как ни посмотрю, всё вокруг тебя бабы. И о чём только вы весь день трепитесь?
— Эх, — смеялась Фекла, — что ещё нам остаётся? Одна радость — языки почесать.
Умерла Фекла на Святой неделе. И в этом народная молва усмотрела некий знак свыше. Умерла неожиданно, потому что не болела, по крайней мере, никто жалоб от неё не слышал. Она пила молоко и вдруг поперхнулась. Лицо посерело, кружка с грохотом покатилась по полу. Никто ничего не успел понять. Фекла поняла всё. Она уже не чувствовала тела, сердце, словно нехотя, стукнуло раз, другой — и остановилось. Вместо голосов — гул, вместо лиц — какой-то яркий свет. Последняя мысль: как жаль, что я больше не увижу тот замечательный сон — куст бузины у родительского дома. Мама, говорит она, посмотри, какие красивые ягодки. Можно я сорву их? И, не дожидаясь ответа, бежит к кусту. Бежит сама, бежит босая, а из окна смотрит отец и смеётся: “Какая ты ловкая у меня, дочка…”Хоронили Феклу на Красную Горку — так в народе называют первое воскресенье после Пасхи. Бабам, готовившим её в последний путь, так и не удалось выпрямить умершей ноги. Поэтому гроб сделали особенный — он больше напоминал квадратный ящик. Под старость Фекла значительно прибавила в весе, а потому шесть здоровых мужиков, которые несли гроб, останавливались отдыхать почти у каждого дома. Из домов выходили люди и клали в гроб крашенные яйца, так что вскоре было видно только лицо Феклы. “Христос воскресе, Феклушка”, — шептали женщины и вытирали платками уголки глаз.Перед тем, как повернуть на кладбище, похоронная процессия прошла и то место, где некогда стоял родной дом Феклы. Люди почему-то не вспомнили об этом, и не остановились. Может быть, и правильно, что не остановились: даже следов дома не осталось. Но, как и прежде, росла на своём месте бузина. Налетевший майский ветерок пробежал по проулку, ветки бузины затрепетали и слегка наклонились, будто прощаясь с Феклой. Прощаясь навеки».* * *
Только Покровский успел дочитать последнее слово, как тишину раннего ноябрьского утра расколол выстрел. Сухой, резкий и очень громкий. Хозяин дома вскочил и бросился к окну, за ним последовали и другие.— Что это могло быть? — спросил батюшка, задавая вопрос ни кому-то конкретно, а скорее озвучивая то, о чем думал каждый.
— На «калашникова» похоже, будто кто подошел к окну и пальнул…
— Миш, ну посуди, откуда здесь «калаш»? — возразил другу Георгий.
— Я же сказал — похоже.
— Отцы, уже светает, ложиться спать нет смысла. Пойдемте выйдем и посмотрим что к чему, — предложил отец Леонид.
Они вышли на улицу, перейдя все тот же затейливый мостик. Деревушка мирно спала, утонув в топленом молоке предрассветного часа. Только силуэт колоколенки одиноко возвышался впереди.
— Господи! — охнул вдруг Шапошников. — Да что же это?!
— Да что случилось, Георгий?
— Креста нет!
— Да его там почитай полвека уже нет.
Шапошников смущенно хмыкнул:— Ну… Короче, вчера был, батюшка.
— Что ты говоришь такое?
— Пойдемте к храму, по дороге каяться буду.
Покровский пока ничего не мог понять, но по тому, как взволновались отец Леонид и Георгий, понял, что произошло нечто неординарное. Пока они шли к храму, Шапошников, возглавлявший маленькую процессию, все время оборачиваясь назад, рассказывал:
— Позавчера приезжаю из Москвы, а навстречу сосед мой, Пахомыч. «У меня для тебя подарок, Федорович», говорит. «Крест купольный нашелся». А я своим ушам не верю. Все эти годы, ты же знаешь, батюшка, крест тот искал. Старики вспоминали, что он какой-то необычной формы был, но никто не помнил, куда он мог подеваться. А он, оказывается, все эти годы находился возле храма, лежал на брошенной могилке. Столько раз мимо ходил — и не видел. А тут — на тебе… Ну, вот, меня аж затрясло. Думаю, сейчас почищу крест от земли и сразу же водрузю… водружу… короче, вы меня поняли.
— Георгий, ты соображаешь, что сделал. Без благословения…
— Теперь понимаю, батюшка.
— Да не понимаешь. Чин существует специальный, молебен полагается отслужить, а ты… Эх!
— Я и говорю: прости, Господи! Вообщем, обвязал себя веревками и полез на купол. А на нем видно при советской власти антенна стояла.
— Какая антенна? — отец Леонид даже остановился.
— Так в церкви же одно время клуб был, вот я и решил, что антенна. От нее осталось железное отверстие, как раз крест должен в него войти. Я, значит, сую крест, а он не лезет. Не лезет, и все тут. Думаю, может, труха какая не пускает. Нет, вроде пусто. Одним словом, засунул я его туда, вроде встал ровно.
Наконец они подошли к храму. Как и любой другой человек, Покровский за свою жизнь перевидал много храмов. Больших и маленьких, знаменитых на весь мир и затерянных в деревенской глуши… Этот, львовский, удивлял с первого взгляда. Конечно же — колокольня. Она стояла… К Покровскому пришел образ: свечу, которую долго держали в теплых руках, ставят перед образом. И поскольку воск реагирует на тепло, встает она не прямо, а чуть наклоняясь. Вот так стояла и эта колокольня.
Впрочем, времени, созерцать творение Львова и размышлять, не было.— Вот он! — это был голос Георгия, успевшего обойти вокруг храма. Поотставший от других Покровский пошел на голос. Вокруг были могилы и пока Арсений пробирался мимо них, его друзья успели поставить крест, прислонив его к стене храма.
Михаил, нагнувшись, словно опытный реставратор, осторожно и неторопливо просматривал каждый сантиметр креста.
— Хорошая работа. На века ставили…
Склонился еще ниже:— Вроде все нормально.
И вдруг даже присвистнул:— Ничего себе… Ребята, посмотрите!
Покровский не был специалистом в металлургии, но даже он понял, взглянув на основание креста, почему был так изумлен Михаил: оно было срезано ровненько-ровненько. Никакого скола нет даже в помине.
— Вот вам еще одно чудо, — Михаил поднялся, давая возможность отцу Леониду и Георгию подойти к кресту поближе. — Вы смотрите, смотрите. Поверьте мне, кое-что в этом деле я соображаю. Так срезать можно только лазером, но я не верю в пришельцев с лазерным оружием.