— Почему молчите?
— ?!
— Молчите, говорю, почему? Ведь вижу, что понравился.
— Кто?
— Какие вы, писатели, в реальной жизни бестолковые! Самогон, кто же еще?
— Понравился.
— Я же говорила… Тогда почему не спрашиваете?
— Господи, о чем?
— О рецепте. Меня все спрашивают, а я никому не даю. А для вас сделаю исключение.
Разумеется, я спросил у женщины, каков же рецепт такого чудесного самогона. Уже через минуту понимаю, что передо мной настоящий поэт этого напитка. Она с таким упоением стала рассказывать, сколько нужно добавить лаврового листа, ванили и чего-то там еще, что я успел подать знак прокурору, и тот быстренько разлил содержимое бутылки на всех. Я был спасен.
Прошел год. Я снова в Брейтово. День города. Думаю, вам не надо объяснять, что происходит в такие дни. Толпы людей вокруг, гремит музыка, люди торгуют, покупают, развлекаются… Я несколько рассеян — не люблю толпу, да и выступать скоро. Вдруг каким-то боковым зрением вижу, как в моем направлении, рассекая людское море столь же уверенно, как ледокол крушит лед, движется женщина. Лицо до боли знакомое. Где я мог ее видеть?
— Арсений Васильевич, приехали? Вот утешили, так утешили!
И я мгновенно все вспомнил. В руках женщины все та же огромная клеенчатая сумка. Мы мило беседуем, как вдруг она спохватывается:
— Что это я стою? Я же вам заказ принесла.
— Какой заказ?
— Не какой, а чей. Ваш.
— Мой?
— Ох, уж эти писатели! Сами же просили…
И с этими словами женщина полезла в свою бездонную сумку, долго там чем-то шуршала, а потом достала… Вы догадались, друзья, что она достала?
— Бутылку самогона! — ответил писателю дружный женский хор.
Только Татьяна Ивановна что-то писала на салфетке. Когда смех утих, она подняла глаза на писателя:
— Арсений Васильевич, простите, можно уточнить: лавровый лист — правильно? Ваниль… А что еще?
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную.
— Войдите, — ответил писатель.
— Проснулись? — настоятельница сначала перекрестилась на икону, затем взяла стул и поднесла его к топчану, на котором лежал писатель. Тот попытался приподняться.
— Лежите, лежите. Худо, небось?
— Да нет, я привычный. Сейчас вот оденусь — и на службу.
— Не пойдете.
— Почему? Не пустите? Плохо себя вчера вел?
— Причем здесь я, Арсений Васильевич? Служба закончилась час назад, отец Леонид очень хотел познакомиться с вами, но не дождался — уехал.
— Как закончилась? А сколько сейчас времени, матушка?
— Скоро будет обеденная трапеза. Вот пришла вас звать.
— О, Господи! Вы, наверное, ругаете меня, матушка?
— А за что?
— За то, что проспал воскресную службу.
— Так вы сами себя и наказали. Вчера говорили, как мечтаете встать на заре, искупаться в речке, сходить на службу, исповедоваться… А вон оно что в результате получилось, — и настоятельница выразительно посмотрела на пустой стакан из-под рассола. Писатель почувствовал, что краска стыда заливает его лицо.
— Простите, — чуть слышно прошептал он.
— Бог простит, Арсений Васильевич. Я на вас не в обиде.
— А вчера… вчера я… плохо себя… вел? — удивительно, но сейчас многоглаголевый и велиречивый писатель с трудом подбирал слова.
— Вы, как ребенок: плохо, хорошо… Пришли очень поздно, всех нас подняли на ноги. С Надеждой Михайловной и Олей прощаться не хотели. Уговаривали меня взять в свою келью директора библиотеки, а ее заместителя вы решили взять к себе, обещая, что будете с ней спать «валетиком».
— О, Господи!
— Нет, самое интересное, что эти две кумушки были на все согласные. Неужто ничего так и не помните?
— Смутно. Помню за что-то обиделся на Надежду Михайловну…
— Она спросила, не еврей ли вы. По ее мнению, в России все писатели, музыканты и банкиры — евреи. Потом вы нам читали Рубцова, потом… потом была лестница. Слава Богу, все обошлось. Как рука, не болит?
— Немного.
Они замолчали. Матушка Евфалия будто собиралась с духом, чтобы произнести свой окончательный приговор, а писатель… Он уже готов был произнести те слова, которые каждое утро говорил себе: «Обещаю, что с сегодняшнего дня»…, но что-то заставило его промолчать.
— Вот и хорошо, — вдруг сказала, вставая, настоятельница. — От избытка сердца уста молчат. После обеда я принесу вам кое-какие документы, может, найдете для себя что-то интересное…
— Матушка, вы прогоните меня?
— Нет. Я же знаю, что такого больше не повторится.