— Слово имеет херр Сэм! — воцарилась тишина. Сэм был теолог и работал в университете. Домом в кооперативе поменялся с одним руководителем филиала, совершившим растрату. Обмен великолепный. Через месяц после въезда Сэма уже выбрали в правление, одновременно сделали руководителем молодежного клуба кооператива. Его речи всегда отличались деловитой весомостью и производили впечатление.
— Я не придаю большого значения таким вещам, — сказал он серьезно. — Пусть семья живет даже в палатке — мне безразлично. И если я реагирую, то в первую очередь из-за молодежи. Влияние... Хорошо, на этом я могу закончить, но мой опыт преподавательской работы в высшей школе научил меня, что значит влияние среды.
— Отказываюсь от слова, — сказал Лейвестад, сидевший все время с поднятой рукой.
— Я тоже, — сказал Рошер-Теодорсен. — Я полностью согласен с Сэмом. Дети!
— Да, но у вас-то детей нет, — несколько насмешливо сказала фру Сальвесен.
Жена Рошер-Теодорсена была на пятнадцать лет моложе супруга и не упускала случая критически высказаться о его мужских достоинствах. Рошер-Теодорсен заметно покраснел, и Хермансен поспешил перевести беседу в нужное русло.
— У Андерсена появилась возможность создать нормальные условия жизни для себя и своей семьи. Правление, конечно, поможет ему всем необходимым.
Фру Сальвесен снова взяла слово.
— Когда у таких людей заводятся деньги, это ни к чему хорошему не приводит. Он как был так и остался неотесанным шофером грузовика.
— Профессия тут совершенно ни при чем! — Хермансену снова пришлось прибегнуть к молотку. — Снобизм — неизвестное у нас понятие. Выполняем ли мы умственную или физическую работу, мы все... — он сделал красноречивый жест. Все кивнули. — Второй неписаный закон — невмешательство в личную жизнь, — продолжал Хермансен. — В жилищном кооперативе все имеют право жить своей жизнью. В определенных рамках. Андерсен преступил эти рамки — запустил свой участок, оскорбляет чувства других, проявляя презрение к тем правилам, на которых зиждется общество, — он говорил тихо и серьезно, слова звучали весомо, как слова судьи, читающего пункты обвинения перед вынесением приговора. — Кооператива как такового не касается, что делает семья в своих четырех стенах. Но раз семья стала обладателем крупной суммы, мы можем потребовать, чтобы Андерсен немедленно привел в надлежащий порядок дом и сад. Мы, — он кивнул в сторону фру Сальвесен, — позволили себе составить предложение в четырех пунктах. Я как председатель считаю, что правление должно действовать безотлагательно!
Опытный председатель Хермансен всегда обосновывал свои предложения с деловым красноречием, сегодня находился в прекрасной форме, а вносимые предложения были жемчужинами искусства формулировок, хоть все время и мешали крики, доносившиеся в открытое окно.
Шум то нарастал, то затихал, точь-в-точь как на стадионе, когда назревает гол. Сделав паузу, Хермансен заметил: собравшиеся не следят за его речью, а уставились в окно, проявляя все признаки смятения.
— Может быть, закрыть окно? — произнес он, но в тот же миг тоже вытаращил глаза.
Андерсен с семьей возвращались из магазина. Андерсен катил детскую коляску, полную товаров. Рядом шла фру Андерсен с тележкой самообслуживания, позаимствованной в магазине. Тележка тоже была полна доверху. На ней восседала Малышка, держа в руках огромную коробку конфет и болтая ногами. Следом шагала группа малышей и подростков. К. своему огорчению, Хермансен увидел среди них Эрика. Все что-то несли: пакеты, картонки, ящики с пивом и сельтерской, хохотали и громко кричали. Конфеты и апельсины вываливались из свертков на дорогу, дети устраивали кучу малу, затеивали драку или даже футбол апельсинами, и те, как крохотные светящиеся планеты, катились по зеленому газону.
Андерсен возвышался среди толпы, словно маяк. Изо всех домов на дорогу высыпали жители. Слух о большом выигрыше стал известен всем. Казалось, все только этого и ждали, махали руками, смеялись, кое-кто кричал «ура». В суматохе люди забыли, что нужно проявлять отвращение к этому смехотворному шествию, сдались. Фру Хермансен, вынужденная сидеть в саду, поскольку гостиная была занята под совещание, вышла на дорогу, поздравила Андерсенов и пожала им руки.
Хермансен стоял у окна, как разбитый параличом, глядя на проходящее шествие. Он устало потер лоб, чтобы взять себя в руки.
— Я излагаю предложение и прошу голосовать по пунктам. Правление ссылается на свое прежнее решение и требует немедленного осуществления следующих мероприятий. Пункт первый: изъятие бензинового насоса, вывесок и мусора.
Все кивнули, и он ударил молотком.
— Принято. Пункт второй: уничтожение сараев для игр. Если семья хочет иметь сарайчик для игр своих детей, то таковой должен быть построен дипломированным архитектором!
Снова раздался тяжелый, роковой удар молотка по столу.
— Пункт третий: покраска дома, вставка новых стекол. Удаление всех животных...
В эту минуту вбежала в комнату фру Хермансен с апельсином в руках.
— Слышали? — и запнулась от направленных на нее взглядов. Впервые она прервала заседание правления.
— Элисе! Разве ты не видишь... — Хермансен привстал.
— Да, да, но Андерсен пригласил всех членов кооператива на праздник. Сегодня вечером! Сейчас же! Взрослых и молодежь, и... — Все смотрели так, что пришлось отступить к двери. — Но это же очень хорошо, правда? Семьдесят тысяч! Ведь не каждый день... Извините! — она попятилась и вышла из комнаты.
— Я сожалею о том, что нам помешали, — серьезно сказал Хермансен. — Прежде чем продолжать голосование, я хочу подчеркнуть, что ситуация сложилась гораздо более острая, чем мы предполагали вначале. Я считаю само собой разумеющимся, что никто из членов правления не примет участия в этом... так называемом празднике! Принять приглашение — значит одобрить моральную и экономическую безответственность семьи.
Лейвестад просил слова.
— Прежде всего мы должны позаботиться, чтобы в это не были вовлечены дети. Я исхожу из того, что правление использует все свое влияние...
Хотя он был только заместителем, все кивнули, подтверждая, что произнесенные слова справедливы и сказаны вовремя.
Фру Сальвесен чуть удар не хватил, когда, вернувшись домой, она в спальне увидела своего мужа. Только что из ванны, тот сиял чистотой и надевал белую рубашку.
— Хорошо, что ты пришла. Мы опаздываем!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Разве не знаешь? Мы приглашены на праздник к Андерсену.
Муж смотрел так упрямо, что стало ясно — предстоит борьба.
— Мы не пойдем! Иди один.
— Вот это-то как раз я и собирался сделать!
— Так иди!
Фру Сальвесен удалилась из спальни и села на диван. Она не боялась за исход дела, но нервничала —■ борьба явно затянется дольше обычного. А сегодня вечером время дорого. Слышно было, как муж грохотал наверху, закрывая ящики. Хороший признак. Стало тихо. Немного погодя он спустился в гостиную, чего фру Сальвесен не видела, поскольку лежала, распластавшись на диване и уткнувшись головой в подушку.
— Повторяю: я пойду один!
— Иди! — всхлипнула она.
— И пойду, — голос звучал уже несколько неуверенно.
Дрожь пробежала по ее худому телу.
— Иди один! Ты же этого хочешь!
— Да ничего подобного! Я сказал, что пойду один, если ты не хочешь идти. И стою на том.
— Ты же сказал, что хочешь оставить меня одну! Оставь меня одну.
— Я... — Сальвесен запнулся и ослабил узел галстука.
Он знал, что, стоит ей заупрямиться, ледяная холодность воцарится на целый день, на два дня, на неделю... Однажды она выдержала целых полмесяца, и ему пришлось сдаться и просить прощения.
— Почему ты не хочешь пойти? Черт побери, нас же пригласили на праздник, и... это первый праздник после нашего приезда сюда.
Фру Сальвесен поднялась с дивана и вытерла глаза, полные слез, настоящих слез, плакать она умела с истинным талантом.