В то время, когда на Марс упали летящие мимо метеориты, расплавился известняк на планете Венера, застыл алюминий на планете Меркурий, а на Плутоне что-то произошло, в Кремле шел XXVII съезд партии. Михаил Сергеевич, изредка посматривая в зал, читал доклад. Делегаты устало слушали речь и клонились ко сну. Где-то на галерке периодически слышался легкий смешок. Впрочем, обстановка на съезде была спокойной и деловой.
— Наша партия переживает сложный момент, — вещал докладчик. — Теперь, товарищи, нас окружают не только внешние, но и внутренние враги. И это тогда, когда страна идет по пути реформ. Помните, как у нашего прославленного поэта Леонтьева:
Ах, реформа ты, реформа
Ты реформочка моя!
Пятилетка — это норма!
Перестройка — это я!
Некоторые члены партии заявляют о своем выходе из борьбы. Но мы-то, настоящие коммунисты, знаем цену таким недоумкам…
Смех на галерке усилился, делегаты начали волноваться.
— Кто там ржет? — грозно спросил Горбачев.
Зал замер, все посмотрели на галерку. Кто-то крикнул:
— Не обращайте внимания.
— Мы, коммунисты, — продолжал генеральный секретарь, — знаем цену этим…
— Скотам, — добавил женский голос.
— Впрочем, можно сказать и так… — Михаил Сергеевич снял очки и удовлетворенно чмокнул губами. — И мы не допустим этих людей в наши ряды! И я скажу откровенно. Я даже не побоюсь, товарищи, сказать, что своим недостойным поведением они разлагают наши ряды и делают все, чтобы не выполнять решений предыдущего съезда нашей великой партии.
— К стенке их! — рявкнул мощный голос из молдавской делегации.
— Товарищи, я попрошу тишины, — грозно стуча по столу, сказал Лукьянов.
— Какая в жьепу тишина, когда страна рэзвэлевается! — прокричал мужчина лет сорока пяти, сидящий в первом ряду.
— Вы кто такой? — спокойно спросил Горбачев.
— Я?
— Вы, вы.
— Иванидзе.
— Кто такой Иванидзе? — удивился Михаил Сергеевич и c интересом посмотрел на Лукьянова.
— Три-четыре! Товарищи, не мешайте работать съезду! — хором воскликнула украинская делегация. — Михаил Сергеевич, продолжайте.
— Спасибо! А то я без вас не знаю, что мне делать, — пробурчал генсек, залпом выпивая стакан воды. — Ситуация в стране, уважаемые делегаты, сложная. Но мы, коммунисты, должны не уходить от трудностей, а еще теснее сплотить свои ряды, выработать новую программу и идти, товарищи, туда, где…
— В заднице петух не сидел, — сказал кто-то из российской делегации.
— Нет, это уже слишком, — не выдержал Горбачев и швырнул в зал папку с докладом.
— Товарищи, я попрошу тишины, — грозно сказал Лукьянов, двумя мизинцами стуча по столу.
— Ребята, айда в буфет, там икру дают! — обратился к съезду делегат из Ненецкой автономной области.
— Три-четыре! Гля, чукчи выступают! — хором возмутилась делегация из солнечной Украины.
— Бардак! — кричали господа из Прибалтики.
— Нехорошо, однако, хохлам чукчей оскорблять! — неожиданно для себя сказал Пуго.
— Товарищи, это же провокация! — воскликнул возмущенный генсек, выдергивая пробку из графина и швыряя его в зал. Послышался громкий свист, а через две секунды (хотя некоторые историки западной ориентации утверждают, что прошло три секунды) — глухой удар по черепу товарища Иванидзе.
— Ну все, я тебя щаз буду рэзать! — пригрозил джигит и направился к трибуне.
— Ох-ра-а-на! — испугался Горбачев. — Товарищ, это случайно. Вы поймите, я образно…
Но товарищ Иванидзе не слушал его; c криком «Асса!» он вытащил из ножен длинный кинжал и метнул его в трибуну. Пока кинжал несся через головы делегатов, товарищ Янаев спокойно заметил:
— Товарищи, генсек в опасности! В опасности генсек! — Кинжал со свистом пролетел мимо трибуны и попал в статую вождя мирового пролетариата. Вождь покачнулся и упал на президиум.
— Охрана, остановите этого человека! — приказал товарищ Пуго двум верзилам из личной охраны генсека.
— Прошу слова! — сказал Мартин Рейхстагович, подойдя к трибуне. — Товарищи, вот вы сейчас как дети малые беситесь здеся и даже не знаете, что по этому поводу может сказать товарищ Кальтенбруннер. — Партайгеноссе потупил глазки и понял, что произнес глупость.
Наступила тишина. Никто не ожидал такого поворота событий. Все посмотрели на Бормана. Зал как бы спрашивал у него: «А, правда, что он может сказать по этому поводу?» Горбачев, воспользовавшись ситуацией, продолжил чтение доклада:
— Товарищи, сдадим пятилетку досрочно! Вперед, к победе коммунизма! И, знаете, я скажу откровенно, мне глубоко наплевать, что по этому поводу скажет Кальтенбруннер.
— А мне не наплевать, — отталкивая Горбачева, сказал Борман.
— Эх, вы! А еще старый коммунист! — наставительно промямлил Михаил Сергеевич и влепил Мартину Рейхстаговичу звонкую пощечину.
Партайгеноссе прослезился и обратился к делегатам:
— Вот, товарищи, посмотрите, как бьют коммунистов! Посмотрите, ведь за правду бьют!
— А плевать я хотел на вашу партию, — сказал кто-то из российской делегации.
— Что значит, плевать?! — удивился генсек.
— Вот мой билет. Я вам его дарю на вечную память, дорогой мой Михаил Сергеевич.
— Да вы понимаете… — прохрипел дорогой мой Михаил Сергеевич.
— Борис, ты не прав! — сказал товарищ голосом Егора Лигачева.
— Товарищи, запишите эту фразу, она войдет в историю! — торжественно крикнул Борис.
— Бардак! — продолжали орать господа из Прибалтики.
— Прошу слова, — вновь суетливо сказал Борман. — Товарищи, опомнитесь! Ведь партия — честь, ум и совесть нашей эпохи. Помните, как сказал наш легендарный поэт, стихи которого уже гремели в этих стенах:
Партия — ум,
Партия — свет,
Партия — совесть,
А не бред!
Сплотим теснее наши ряды для дальнейшей борьбы. — Мартин Рейхстагович стучал по трибуне и громко выкрикивал лозунги. Делегаты занимались своими делами и старались не замечать аморального облика членов президиума.
— Слово пастору Шлагу, — крикнул товарищ Лукьянов дрожащим голосом.
Пастор подошел к трибуне, но воспользоваться микрофоном не смог — толстое тело давало о себе знать. Тогда он попробовал «бочком», это дало свои результаты:
— Дети мои, побойтесь Бога и Солнца! Грешники, опомнитесь! Потомки не простят вам дней сегодняшних и столетий грядущих! Поймите, что из-за ваших действий сатанинских мы идем по пути гибельном для всех верующих в наши идеалы! Вот.
— Что это за корова в христианском обличье? — возмутился голос Егора Лигачева. — Товарищи, до чего мы дошли? Попиков на съезд приглашаем!
— А пусть говорит, — сказал женский голос из зала.
— Дети мои, — продолжал Ростислав Плятт, — найдите мужество и возлюбите ближнего своего, не давайте рукам своим распоясаться. Помните о Господе! Помните о партии! Помните, дети мои, о решениях съезда. Решения съезда — в жизнь! Вот.
Помидор, брошенный с галерки, попал пастору прямо в глаз. Шлаг сделал вид, что ничего не произошло, и поклонившись удалился.
— А что по этому поводу скажет Кальтенбруннер, — вещал обезумевший Борман.
— Не съезд, а черт знает что! Объявляется перерыв, — в горячности изрек товарищ Лукьянов и дрожащими руками стукнул по столу.
Раздались бурные продолжительные аплодисменты, крики «Ура!», «Слава партии великой, слава партии родной!» и еще что-то похожее на строки В. В. Маяковского из поэмы «Хорошо».
Вечером съезд продолжил свою работу…