Темнело. Борис Николаевич включил торшер. «Жаль, что не курю, — подумал он, потирая плечо. — Под эту книженцию хорошо бы крепкую сигару». Камин весело трещал. Принесли вечерний чай, куранты пробили десять ударов.
Примерно в 22.30 без стука вошел Гайдар (хотя некоторые историки западной ориентации утверждают, что это было в 22.31). Ельцин вздрогнул и поставил ногтем метку на недочитанной странице.
— Что вы так взъерошены, Егор Тимурович, что случилось? — Гайдар нервно махнул рукой и подошел к камину.
— Политическая шлюха ваш Кальтенбруннер, Борис Николаевич! Представляете, отдал все эфирное время Гитлеру и этому, как его… на подхалима похож… Таба… то есть, я хотел сказать, Шелленбергу.
— А конституция? — нахмурился президент.
— C ней все хорошо, — поспешил успокоить премьер. — А что делать мне? Моему блоку? И это за неделю до выборов! Дрянь!
— Успокойтесь, Егор Тимурович, что-нибудь придумаем…
Гайдар усмехнулся и открыл «Тимура».
— Можно заказать чайку? — сощурясь, спросил он.
Ельцин кивнул и вызвал Руслана.
— Еще два чая, Руслан Имранович, и покрепче.
— И побыстрее! — вставил премьер. — Разжирели они тут у вас, Борис Николаевич, на государственных харчах! Ворье!
Хасбулатов вышел и уже через минуту принес чай. Гайдар недоверчиво посмотрел на большую чашку с дымящимся напитком и громко отпил несколько глотков.
— Ну что ты встал? Вали! — бросил он Руслану. — Борис Николаевич, тут идейка появилась неплохая… Нет! Невозможно работать! Я же тебе сказал, пшел вон! Распоясался у вас тут, Борис Николаевич, обслуживающий персонал донельзя… Ну так вот. Ах, да! Идейка… Идейка — индейка. Жрать хочется, черт…
— Гош, не тяни, — поторопил Ельцин.
— Ну так вот. Как нам преодолеть кризис в России быстро и без потерь? Как, Борис Николаевич?
— Реформы…
— Это один из методов, но есть и другой путь, представляете? Например, завтра соберем всех умниц из МБ, из МВД, может, и из военного ведомства даже кого-нибудь пригласим…
— Ой, да не тяни же ты! — крякнул Борис Николаевич, косясь на недочитанную страницу.
— Только не перебивайте. А то собьюсь или забуду. Ага! Ну, короче, объявляем войну США, предлог есть — Аляска.
Ельцин вздрогнул и расширил зрачки. Премьер невозмутимо продолжал:
— Ага! И группируем наши войска на Дальнем Востоке. Вот в штаны-то наложат… — потирая руки то ли от холода, то ли от радости, воскликнул Егор Тимурович. — И все. А через неделю сдаемся.
— Что значит сдаемся?
— Ну то и значит. Мы же не дураки воевать с Америкой. Капитулируем! Пусть захватывают. Россия — пятьдесят первый американский штат.
Ельцин протяжно зевнул и принялся за чай. За окном был сильный ветер. Город еще гудел, но постепенно утихал.
— Тут, знаешь, этот приходил…
— Шахрай?
— Да какой там Шахрай! Рязанов. Хочет фильм обо мне снимать. Ты бы помог ему, Гоша.
— А что за картина?
— Да так, про шпионов.
— Тогда и меня на роль! Иначе денег не дам.
— Да ты же ни в одну камеру не влезешь! — пошутил Борис Николаевич и громко рассмеялся. Гайдар последовал за ним. Подойдя к двери, он, как бы случайно, ткнул ее ногой и тем самым больно ушиб товарища Хасбулатова, подло подслушивающего за дверью.
— Борь, ну так что будем делать с телевидением? — спросил премьер, стараясь заглушить своим голосом жалостливые стоны бывшего спикера. — Пора, наконец, навести там порядок.
— А что ты у меня спрашиваешь? Я же тебе сказал, тебе надо, ты и наводи. У меня и так времени нет. — Ельцин взял «Штирлица», Гайдар — «Тимура». Так они и читали до тех пор, пока куранты не пробили три удара.