О том, что он — несчастная собака, Анчар, наверное, не знал. Зато твёрдо знал это Владик, его девятилетний сосед. В первое же утро после переезда Владик натянул тренировочный костюм, захватил с собою бублик и тихонько выскользнул на площадку. И замер: перед ним стоял большой пёс, чёрный с жёлтыми подпалинами на брюхе, горле и ногах и двумя жёлтыми — величиною с копейку — пятнышками над глазами. Вид у пса был какой-то сумрачный: понурив голову, он ждал, пока хозяин, пожилой дядька в синих пижамных штанах и свитере, запрёт дверь.
— Ой, — сказал Владик, глядя на пса, — это ваша собака, да? А какая это порода?
Дядька запер дверь, положил ключ в карман и не спеша ответил:
— Мальчик, когда обращаешься к кому-то, надо смотреть в лицо. Это моя собака, породы доберман-пинчер.
Владик с трудом оторвал взгляд от собачьей морды и воззрился прямо в серые выпуклые глаза хозяина:
— А как его зовут?
— Его зовут Анчар, — так же не спеша ответил дядька. — Теперь ответь: знаешь ли ты, что такое анчар?
В другое время и при других обстоятельствах Владик нипочём не стал бы разговаривать с этим важным медлительным человеком.
Но «пузатик», как мысленно окрестил его Владик, жил рядом, на той же лестничной площадке, и у него был настоящий пёс. Поэтому Владик торопливо кивнул и сказал:
— Ага. Это такое дерево ядовитое, про него Пушкин стих написал.
— Не «ага», а «да», — поморщился дядька, — и не «стих», а «стихотворение». Пойдём!
Последнее относилось к Анчару, но Владик решил, что и к нему тоже, и они втроём вышли во двор. Там было совершенно пусто — только ветер трепал чьё-то вывешенное спозаранку бельё. Анчар всё с тем же понурым видом, даже не натягивая короткий поводок, направился к забору, хозяин — за ним.
— А вы разве не пускаете его побегать? — удивился Владик. — У нас был раньше пёс Пират, в общем, не у нас, а у соседа дяди Коли, он техником работает, так он…
— Кто работает техником, Пират или дядя Коля? — без всякой улыбки спросил «пузатик». — Надо говорить грамотно.
— Дядя Коля, — уныло сказал Владик и в первый раз пожалел Анчара. У такого хозяина удавиться можно, не то, что весёлым быть. Тоже ещё прогулка — на поводке…
— Я не знаю, как гулял со своим Пиратом техник Николай, — сказал «пузатик», — но мы Анчара во дворе спускаем только во время вечерней прогулки. И в доме он у нас тоже привязан — чтобы не портил когтями паркет.
— Так он и в комнаты даже не заходит? — с ужасом спросил Владик. — Но ведь ему скучно!
— Он — сторож, — строго сказал дядька. — Поэтому мы и назвали его Анчаром — по имени дерева, к которому никто не мог подойти. Безнаказанно. А скучно ему или весело — меня это не интересует.
Владик посмотрел на клетчатые тапочки соседа, перевёл глаза на смирно стоявшего рядом Анчара и пожалел собаку во второй раз. Так сильно пожалел, что ему даже расхотелось осматривать двор. Дядька с Анчаром ушли, а Владик поковырял носком кеда землю, сел на лавочку под трепыхавшимся на ветру бельём и нехотя стал жевать бублик. Кусочек бублика упал на землю к его ногам, и сразу же прилетел воробей. Он заскакал поодаль, не сводя с кусочка круглого чёрного глаза. Видно, ему страшно хотелось клюнуть, и было боязно. Владик затаил дыхание. Воробей ещё поскакал немножко, потом распушил перья и отважился: подлетел, ухватил крошку и тут же отскочил в сторону. Тогда Владик раскрошил бублик, отодвинулся на край лавочки и так увлёкся видом слетевшихся воробьев, что даже не оглянулся на урчание машины за спиной. Но тут раздался резкий окрик: «Анчар, сюда!» И Владик увидел того же «пузатика» — только уже в длинном светло-сером макинтоше и зелёной шляпе: он нетерпеливо подталкивал пса, залезавшего в… багажник шоколадной «Волги». И тогда-то, глядя, с каким трудом умещается грустный Анчар в тесном багажнике, Владик окончательно убедился: это очень несчастная собака.
Папа Владика был врачом. Владик уже давно заметил, что в каждом человеке есть что-то самое главное, и вот это-то главное видно всем. Например, мамину подругу тётю Нину все называли замечательной хозяйкой, хотя она, кроме того, была учительницей; а Владикиного двоюродного брата Юру никто не называл иначе, чем «рыбак», хотя он был лётчиком-испытателем. Так вот, папу Владика все называли «доктор», даже мама.
Когда Владик был маленький, папа иногда рассказывал ему на ночь сказки.
— Ну, вот, — говорил папа, — жил-был на свете мальчик трёх лет и четырёх месяцев от роду. И были у него мама, папа, бабушка и даже старшая сестричка. И вот однажды мама и папа ушли на работу, сестричка — в школу, а мальчик не пошёл в детский сад, потому что у него был насморк. Тогда он пошёл на кухню, где бабушка собиралась варить фасолевый суп, выбрал самые красивые и крупные фасолины и стал ими играть. И как-то нечаянно засунул фасолину в ухо. Сначала он пытался выковырять фасолину сам, но только загонял её всё глубже и глубже. Тогда он заплакал и крикнул: «Баба, вынь!» Но у бабушки тоже ничего не получилось — она была старенькая, её глаза плохо видели, а пальцы от волнения дрожали. Что тут началось! Бабушка позвонила на работу папе, папа — маме. Мама вызвала «скорую помощь», а папа схватил такси. И вот все они — мама с мальчиком на «скорой помощи», а папа с бабушкой и сестричкой на такси — прибыли в инсти… то есть к одному доброму волшебнику. Волшебник в этот момент как раз ел бутерброд с колбасой — у него был обеденный перерыв. И когда к нему в кабинет ввалились орущий мальчик, рыдающая бабушка, белая, как мел, мама и красный, как помидор, папа, он просто ничего не понял. И чуть не подавился колбасой. Но потом он сообразил, в чём дело, вымыл руки, взял тонкий блестящий пинцет, — р-раз! — и фасолинка вылетела из уха и покатилась по полу. Бабушка заплакала ещё сильнее — от счастья, мама стала красная, как помидор, а папа, наоборт, белый, как мел, сестричка подхватила фасолинку, а мальчик закричал: «Отдай!» — и кинулся на сестричку. И все они, очень довольные, гурьбой выскочили из кабинета и даже забыли сказать доброму волшебнику «спасибо». Но он не обиделся: он понимал, что это просто от волнения.
На следующий вечер Владик снова просил:
— Папа, расскажи сказку, ну, расскажи!
— Ладно, — соглашался папа, снимал очки и мечтательно смотрел в потолок. — Значит, жила-была маленькая девочка лет пяти от роду со смешными рыжими косичками и круглыми карими глазами. В детском саду её считали самой непослушной девочкой в группе: она лазила там, где нельзя, и хватала всё что попало. И вот однажды, когда воспитательница на минуточку отвернулась, эта девочка полезла на дерево. Ей казалось, что это очень просто — забраться на самую вершину, туда, где между ветками виднелось растрёпанное грачиное гнездо. «На дереве так много сучков и веток, — думала она, — вот я и полезу по ним, как по удобной лестнице». Но это ей только так казалось снизу, на самом деле ветка от ветки и сучок от сучка были очень далеко. Девочка подпрыгнула, ухватилась за ветку, ветка обломилась, и девочка упала на землю. Её тоненькая ручка хрустнула у самого локтя. И девочке стало так больно, что она даже крикнуть не могла, — у неё перехватило дыхание. Но к ней уже со всех ног мчалась воспитательница. Она осторожно взяла девочку на руки, отнесла в кабинет заведующей детским садом и позвонила оттуда доброй волшебнице. И через несколько минут волшебница была уже в кабинете. «Э», — сказала она и поправила очки…
— А разве у волшебниц бывают очки? — спросил Вла-дик.
— Конечно, — ответил папа. — Волшебные. Так вот, она поправила свои волшебные очки и сказала: «Вижу-вижу, сложный перелом. Придётся отвезти её в клинику, мы там её в два счёта вылечим».
История с девочкой заканчивалась так же благополучно, как и с мальчиком, — таких историй папа знал множество. Однажды, когда он стал рассказывать о двух первоклассниках, которые подрались на переменке и свалились с лестницы, Владик сказал:
— Папа, расскажи мне такую сказку, чтобы все были здоровы.
— Чудак, — ответил папа, — ведь в конце моих сказок все выздоравливают. Чего же тебе надо?
— А почему все выздоравливают? — спросил Владик.
— А потому, — наставительно сказал папа, — что у сказок должен быть обязательно счастливый конец.
— А несчастливого не бывает?
— Бывает, — сказал папа. — Но тогда это уже не сказка, а горе. Спи!
Мама у Владика тоже была врачом. Владик ещё помнит то время, когда мама ходила на работу. Она вставала раньше всех, готовила завтрак и пела над Владикиным ухом: «Вставай-проснись, не стыдно ль спать, забудь свой сладкий сон и грёзы». Она всё делала бегом — вытирала пыль, мчалась в магазин за покупками и прыгала вместе с Владиком через две ступеньки, когда отводила его в детский сад. А потом случилась беда или, как говорила сама мама, дурацкая история: возвращаясь с работы, мама прыгнула в переполненный трамвай, не удержалась на подножке и упала. И очень ушиблась — это называется сотрясением мозга. С тех пор мама не работает. Она долго лежала в больнице, потом была в разных санаториях, и снова в больнице. Папа сам теперь готовил завтрак по утрам и отводил Владика в школу. В общем, это было очень плохое время — без мамы. А год тому назад она вернулась домой насовсем. Ей стало лучше, только пока нельзя было работать, да ещё врачи не рекомендовали ей жить в большом шумном городе. Тогда и было решено переехать в небольшой зелёный городок, где мама скорее окрепнет и всё будет опять хорошо.
— Вот увидишь, все будет очень хорошо, — говорил папа и гладил маму по голове, как маленькую. — И работа у меня будет ничуть не хуже, чем в институте. А Владьке там — настоящее раздолье! Смотри, какой он зелёный и худющий — кожа да кости. А там молочко парное, яички свеженькие, овощи прямо с грядки… Ну, перестань плакать, как тебе не стыдно! Владик, скажи маме…
Так вот они и очутились в этом маленьком городке на первом этаже длинного трёхэтажного дома, стоявшего над обрывом. Внизу текла тихая зелёная речушка, а лягушки на её берегах устраивали оглушительные концерты. На другом берегу реки раскинулись беленькие низенькие корпуса больницы, окружённые старым фруктовым садом. Каждое утро папа не спеша шёл в эту больницу, а Владик, тоже не спеша, в школу — всего один квартал по мощённой булыжником зелёной улице: между камней пробивалась трава, от дерева к дереву прогуливались дворняжки, и новенькое четырёхэтажное здание школы казалось гигантом рядом с домиками, утонувшими в зарослях сирени и бузины.
Сказать по правде, Владику тут нравилось куда больше, чем в большом городе. Там его не пускали гулять одного, папе всегда было некогда, а Владик чаще всего сидел дома. А тут ему разрешили ходить самому и в школу, и в магазин, и даже в кино. Там купанье в реке было несбыточной мечтой, потому что пляж находился «у чёрта на куличках». А тут под самым домом текла речонка, и мальчишки во дворе сообщили Владику, что пусть только потеплеет — купаться можно сколько угодно, дно не очень вязкое и глубина всего «по горлышко». И, наконец, оказалось, что на одной с ними лестничной площадке живёт большой прекрасный пёс редкостной породы — доберман-пинчер.
Владик, разумеется, мечтал о собаке. Но с тех пор, как заболела мама, разговоры об этом прекратились. И вот выяснилось, что на их лестничной площадке живёт собака. Может быть, «пузатик» не такой уж плохой и позволит Владику подружиться с Анчаром? В самом деле, ну зачем такому солидному и даже пожилому человеку самому водить собаку гулять? Это вполне может делать Владик. Тогда он возьмёт Анчара и побежит с ним вниз, к реке: там нет машин, и собака сможет побегать без поводка и даже искупаться, если тепло. И можно будет устроить с ребятами игру «в заставу»… В общем, о дружбе с Анчаром Владик мечтал упоённо. Но как подступиться к важному «пузатику» — его звали Иван Саввич — Владик не знал.
Об Иване Саввиче во дворе дома, где жил Владик, было особое мнение, и даже не одно, а два. Женщины говорили об Иване Саввиче в общем одобрительно. Не пьёт, не курит, не ругается. Когда мальчишки разбили его окно мячом, он не стал гоняться за ними, а пошёл к их отцам и подробно разъяснил, что они по закону должны вставить ему стекло, и дело, конечно, не в стекле, которое он может вставить и сам, а в принципе. А когда один отец от этих разговоров почему-то озверел и схватился за ремень, чтобы выпороть сына, Иван Саввич так же спокойно разъяснил, что порка — это не метод воспитания, во всяком случае, не наш, не советский метод… И нечего мужикам его ругать: он даже мусор выносит сам, и сам покупает продукты на базаре, хоть и работает главным инженером «Сельхозтехники». И ему, уж будьте покойны, не всучат привялые овощи и не сдерут с него лишнюю копейку. Нет, что там говорить, человек он правильный, и жене его, безусловно, повезло…
Так говорили женщины, покачивая головами и поджимая губы. И всё это было чистой правдой — и про вежливость, и про мусор. Но мужчины этих достоинств Владикиного соседа почему-то не признавали и называли его коротко и презрительно — «зануда». Владик разделял это мнение полностью. Только занудливый человек мог держать такого прекрасного пса, как Анчар, в прихожей на привязи. И выводить на поводке. И запихивать в багажник «Волги» по воскресным дням, отправляясь на речку или в лес. И он ни разу не дал своему новому соседу подержать поводок.
…В воскресенье утром Владик выскочил во двор и увидел готовую к отъезду шоколадную «Волгу». День обещал быть погожим, и даже «пузатик» в парусиновых брюках и голубой трикотажной тенниске выглядел не таким надутым, как обычно. Он благосклонно улыбнулся в ответ на Владикино «Здрасьте, Иван Саввич», сказал: «Привет соседу», — и «Волга», плавно взяв с места, выкатилась со двора. А в полдень эту самую шоколадную «Волгу», всегда такую блестящую и холёную, втащил во двор огромный самоходный кран. Её крыша была смята в гармошку, левый бок разодран, фары выбиты, крышка багажника оторвана… А на сиденьях, обтянутых новыми парусиновыми чехлами, запеклись пятна крови. Задремал ли Иван Саввич за рулём, убаюканный ровной дорогой, заговорился ли с супругой — никто и никогда не узнает об этом. Известно лишь одно: у самого поворота с шоссе на лесную дорогу «Волга» налетела на этот самый кран.
…О чёрном доберман-пинчере Анчаре в этот страшный день не вспомнил никто. Кроме Владика. Когда молодой перепуганный водитель крана стал рассказывать сбежавшимся соседям, как эта машина врезалась в кран у поворота, как он выскочил из кабины и бросился на помощь, и остановил проезжавший мимо автобус, и они все разом перевернули машину и увидели двух залитых кровью людей, как погрузили несчастных в автобус и повезли в больницу, а он доставил машину сюда, потому что все в городе знают, кому принадлежит эта «Волга», — Владик всё время неотступно думал: где же Анчар? Спросить у водителя он не решался — парень был как помешанный: он снова и снова объяснял всем, что не виноват, что «Волга» сама налетела на кран, а потом садился на ступеньку кабины и бормотал: «Хоть бы живы были, хоть бы живы…» Потом во двор прибежали пассажиры того автобуса, который отвёз пострадавших в больницу, — две женщины и старичок. Но и у них спросить про собаку было как-то неудобно: женщины плакали и причитали, а старичок рассказывал, что доктор — это, значит, Владикин папа, который и в воскресенье, конечно же, был в больнице, — только глянул на Ивана Саввича и его жену, охнул, крикнул: «В операционную!» — и тут же захлопнул двери приёмного покоя.
Тогда Владик решил дождаться папу во дворе. В душе он верил, что будет так, как в папиных сказках, и, когда все успокоятся, можно будет спросить про Анчара. Скорее всего Анчар в больнице под дверью — так должен вести себя пёс, хозяин которого попал в беду. Конечно, он влез в автобус вслед за людьми, нёсшими раненых, притаился под сиденьями, потом выпрыгнул и, никем не замеченный в общей суматохе, ждёт. Папа выйдет из больницы, увидит Анчара и скажет: «Пойдём, пёс, немного терпения — и всё будет хорошо». А потом он скажет Владику: «Что ж, сын, мы ведь не бросим собаку одну, сейчас каникулы, ты свободен и будешь ухаживать за Анчаром». И Анчар останется у них в доме и будет жить до тех пор, пока соседи не вернутся из больницы. А тогда Иван Саввич увидит, как подружился Анчар с Владиком, и скажет: «Знаешь, сосед, пусть это будет наша общая собака…»
Владик представил себе всё это так ясно, что, когда увидел папу, как он входит в переполненный народом двор без собаки, то страшно удивился. И крикнул:
— Папа, а где же Анчар?
Но папа не ответил и отстранил подбежавшего Владика. Толпа расступилась, водитель крана зачем-то сдёрнул с головы кепку. Папа молча махнул рукой. Тогда водитель подошёл к своему крану, уткнулся лицом в дверцу кабины, и плечи его затряслись…
— Пойдём, сынок, — тихо сказал папа и взял Владика за руку. Мама одна, а ей нельзя волноваться.
Дома он сел в кресло, закрыл глаза и сжал руками виски. Мама подошла и стала рядом, и тогда папа сказал: «Понимаешь, к этому невозможно привыкнуть», — и прислонился к маме, как маленький. А Владик ушёл в свою комнату и стал у окна. Значит, он теперь никогда не увидит Ивана Саввича, ни-ког-да… И не надо теперь вставать по воскресеньям раньше всех, чтобы успеть выйти во двор вместе с Иваном Саввичем и Анчаром…