На следующий день на работу я опоздала — на кафедре были почти все сотрудники, но меня это уже не особо волновало, всё равно скоро уволюсь.
Томашевский, который две недели отсутствовал, увидев меня, присвистнул:
— Ну и ну! Денис Сергеевич, что ты сделал с этим ребенком? Сонеты переводить, конечно, замечательно, но ты только посмотри! Она вся осунулась, похудела, синяки под глазами появились! Если и дальше так пойдет, то после завершения конкурса ты просто обязан будешь на ней…. обязан будешь отвести ее вооон в то учреждение, — он показал рукой на ЗАГС.
Вот же тупые шутки!
— Думаете, от этого поправляются? — спросил вдруг Морозов.
А он-то что несет?
— Ходят слухи, что многие поправляются. Живот, во всяком случае, начинает расти, хе-хе.
— Борис Александрович, снова вы со своими пошлостями, — прервала его Беседина, и еще ни разу в жизни я не была настолько рада ее вмешательству. — Виктория, присядь рядом, есть серьезный разговор.
Начнет отчитывать за опоздание? Или еще что-то случилось на мою голову?
— Вика, — сказала вдруг Беседина, — тебя преследует злой рок. Анисимов по состоянию здоровья собирается увольняться, так что тебе снова придется искать научного руководителя. Но есть и хорошая новость — его часы можно передать тебе. Конечно, не прямо сейчас, а с нового учебного года, и всё же…
Новость о том, что я могу занять место Анисимова, еще неделю назад привела бы меня в дикий восторг, но теперь я просто промычала в ответ нечто невразумительное, и Беседина странно на меня покосилась. А я всё думала, как бы мне остаться с ней наедине и прояснить другой вопрос, но в тот день так ничего и не вышло.
С Морозовым я старалась не общаться, всем своим видом показывая, что за время моего отсутствия появилось множество безотлагательных дел и мне сейчас не до сонетов. Но после обеда пришлось все-таки с ним поговорить — я сказала, что всё еще плохо себя чувствую после отравления и уйду домой раньше. При этом я старалась не смотреть ему в глаза.
— Отравления? — почему-то задумчиво произнес Денис Сергеевич и, запустив руку себе в волосы, зачем-то их взъерошил, — ну да, ну да… иди.
Что это означало, я не поняла. Да и какая разница?
На следующий день Беседина-старшая пришла на работу рано, сразу после меня, и я незамедлительно приступила к важной части моего плана.
— Любовь Константиновна, возник один вопрос. Абсолютно теоретический. Предположим, есть человек, который хочет перевестись из аспирантуры одного ВУЗа в другой. Это очень сложно? Могут ли преподаватели ВУЗа, в котором этот человек учится, оказать поддержку — например, дать рекомендации? Или успех зависит от статуса рекомендующего и его репутации в академической среде? — спросила я у нее.
В этот момент — как обычно некстати — дверь распахнулась и на кафедру зашел Морозов.
— Я сегодня пришла пораньше не для того, чтобы возиться с тобой. У меня есть куда более важные дела в деканате. Так что не морочь мне голову. Вон, Денису Сергеевичу морочь.
— Что случилось? — спросил Морозов.
— Горячева, кажется, собралась переводиться в другой университет, — пожала плечами Беседина и, прихватив кое-какие документы, покинула кафедру.
А мы остались с Морозовым наедине. Сначала он сел за стол и разложил бумаги. А потом с непонятной усмешкой спросил:
— Так куда это ты собралась бежать? И почему?
— Что? — я разозлилась, но постаралась держать себя в руках. — Вовсе я не бегу. Просто мне всё здесь надоело, уже вот где сидит! — я показала рукой на горло, — и вся эта муторная работа, и пробки по утрам, и тупые спектакли, и вы с вашими сонетами…
— Я тебе надоел? Так это из-за меня ты бежишь?
— Еще чего! — я стала злиться сильнее. — С чего бы мне от вас бежать? Говорю же — просто, всё, всё здесь надоело! И я уже давно хотела перевестись!
Морозов откинулся на стуле и задумчиво произнес:
— Действительно, с чего бы тебе от меня бежать? Ты же — смелая девушка.
А потом посмотрел мне в глаза и еще раз повторил:
— С чего бы?
«Смелая девушка» изо всех сил старалась не отвести взгляда и вызывающе передразнила:
— Вот именно — с чего бы?
— Никуда ты переводиться не будешь, — сказал вдруг Денис Сергеевич. — Давай, садись и начинай работать. И так много времени потеряли, — он встал из-за стола, подошел ко мне и протянул какой-то лист.
Я пробежала глазами текст:
«My love is as a fever, longing still
For that which longer nurseth the disease…»
«Моя любовь — как лихорадка, которая все время жаждет того, что еще больше вскармливает болезнь…» (прим.: далее сонет цитируется в переложении Маршака):
«Любовь — недуг. Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.
Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Отныне мой недуг неизлечим.
Душа ни в чем покоя не находит.
Покинутые разумом моим,
И чувства и слова по воле бродят…»
Он издевается, да? Руки мои задрожали, а кровь закипела так, что я мгновенно потеряла контроль над собой, разорвала этот лист на мелкие кусочки и бросила ему в лицо:
— Вы чего тут раскомандовались, а? Кому-нибудь другому будете приказывать — не мне! А я — не буду больше с вами работать, ни минуты не буду!
Внезапно — это произошло настолько быстро, что я даже моргнуть не успела — Морозов схватил меня и прижал к стене. А хватка у него, надо сказать, оказалась такая, что я вообще не могла пошевелиться и от неожиданности стала задыхаться и запинаться.
— Что… что вы дела…ете? Отпусти… те меня… немедленно! — выдавила я с большим трудом.
— Виктория, слушай внимательно. Я отпущу. Но сначала ты прекратишь истерику. Возьмешь себя в руки и начнешь нормально работать.
— Но…
— Молчи. Мы закончим этот чертов проект. Вместе, как и договаривались. И сыграем в этой постановке. А потом… потом я, может быть, скажу тебе кое-что… что тебя заинтересует. Только так, и никак иначе.
— Но…
— Больше никаких «но». Или буду держать тебя, пока кто-нибудь не зайдет. Ты этого хочешь?
Я помотала головой — «нет, не хочу».
— Отлично. Сделаешь, что обещала мне раньше?
Черт. Я так испугалась, что кто-нибудь зайдет на кафедру! И поэтому ответила:
— Ладно-ладно. Сделаю. Но только потому, что раньше обещала. На остальное мне плевать. Вы никогда не сможете сказать ничего, что меня заинтересует. Ничего, что было бы для меня важно! Да я и не хочу знать ничего, связанного с вами!
— Хорошо, я понял, ничего не хочешь знать, — вдруг совершенно безмятежно ответил Морозов, отпустил меня, присел за свой стол и, как ни в чем не бывало, снова принялся за переводы.
Я никак не могла отлипнуть от стены — наверное, если отойду, обрушу на его голову что-нибудь тяжелое.
— Виктория, начинай работать! Или мне еще раз объяснить? — спросил Денис Сергеевич, будто и не замечая моих яростных взглядов.
На его счастье, в помещение снова вошла Беседина. Увидев листки на полу, она развозмущалась. И мне оставалось только всё это молча убрать, сесть за стол и приняться за работу, хотя я думала лишь о том, что сейчас произошло. Нет, ну какое всё-таки наглое и вызывающее поведение! Не знаю, чего он этим хотел добиться, но теперь я уже на сто процентов была уверена — ни за что не останусь в стенах этого универа! Ладно, всё что обещала, — выполню, так уж и быть. А потом — непременно уеду.
И, конечно же, — уже по старой «доброй» традиции — события стали развиваться совсем по-другому.