Лифт дернулся и остановился.
Морозов, который держал меня на руках (когда мы вылазили из такси, я пыталась сопротивляться такому способу транспортировки, но Денис Сергеевич настоял, что «так быстрее»), сказал:
— Вика, я тебя сейчас поставлю, сможешь стоять на одной ноге? Просто мне не видно кнопку вызова лифтера, хочу телефоном подсветить.
Я стала смеяться.
— Что смешного?
— Денис Сергеевич, этот лифт старше меня и даже старше вас. И кнопка вызова лифтера перестала работать еще до моего рождения. Надо ждать, пока дадут свет или пытаться выбраться самим.
— Все равно нужно телефон достать. Позвоню таксисту — может, он поможет.
Морозов осторожно поставил меня на ноги (точнее, на одну ногу), достал телефон и с недоумением обнаружил, что сей прибор, по причине полной разряженности, перестал функционировать.
— А чего еще можно было ожидать! — воскликнула я. — Вы ж его в больнице замучили, вот он и умер.
— Прямо не день, а стихийное бедствие! — пробормотал Денис Сергеевич.
— А если б вы не тащили меня на руках, то мы бы медленнее дошли, зато не застряли бы в лифте! — продолжила я перечислять Морозову его «грехи».
— В том, что ты ногу повредила, тоже я виноват? — язвительно поинтересовался он.
На эту реплику я решила не реагировать. Хотя — да, в повреждении моей ноги он тоже был виноват.
Тем временем Денис Сергеевич попытался открыть двери лифта.
— Что вы делаете?
— Хочу попробовать выбраться — не сидеть же здесь до утра.
Оказалось, что мы застряли между этажами. То есть — не совсем — некая возможность выбраться всё же имелась — большая щель наверху. Морозов каким-то образом подтянулся и вылез в эту щель. Но как только ему это удалось, дверь захлопнулась и я осталась в кромешной темноте совершенно одна.
— Ааааа! — завопила я уже второй раз за вечер. И подумала — вот будет «весело», если Морозов, припомнив и мои «грехи», бросит меня здесь. Но тут же услышала его голос:
— Вика, не волнуйся. Сейчас я тебя вытащу.
Он снова открыл дверь, и, просунувшись в щель, подхватил меня и вытащил наружу. А потом
попытался рассмотреть свою руку.
— Кажется, я поранился, — сказал он, — правда, тут почти ничего не видно.
— Давайте уже поднимемся в квартиру, — недовольно отозвалась я, — там хотя бы свечи есть.
Выяснилось, что мы застряли между третьим и четвертым этажом. А жила я на восьмом. Морозов с легкостью доставил меня в квартиру — будто я весила всего лишь пару килограммов.
Оказавшись дома, я сразу же поскакала к окну — посмотреть, на месте ли такси. Конечно, таксиста и след простыл. Замечательно, ничего не скажешь!
Я зажгла свечи, затем достала из кладовки костыли — надо же как-то передвигаться по квартире, не наступая на больную ногу, — и приступила к осмотру «раны» Морозова. Это оказалась всего лишь небольшая ссадина. Достав антисептик, я обработала ее и заклеила пластырем, одновременно размышляя о сложившейся ситуации. Такси сейчас никак не вызвать. На дворе ночь и общественный транспорт в нашем районе не ходит. Значит, Морозову в данный момент не добраться домой. Разве что пешком. То есть…
— Давайте что-нибудь поедим, — пробурчала я. — А потом — если хотите, можете остаться. Комната сестры сейчас пустует.
Денис Сергеевич кивнул, но ничего не сказал. Я достала из холодильника еду и мы сели ужинать.
«Какая ирония судьбы», — подумала я, — «только решила, что всё закончилось, и вдруг жизнь подбрасывает мне с ним ужин при свечах! Кошмар! Но… к своему стыду вынуждена признать, — есть в этом что-то завораживающее. И этот негодяй — какой же он всё-таки красивый! Хотя я не должна на него пялиться».
Только я собралась отвернуться, как Денис Сергеевич, который до этого рассматривал еду, поднял на меня глаза и произнес:
— Какая же ты добрая девушка, Вика! Даже считая меня… ужасным человеком, не отказываешь в еде и крыше над головой.
У меня возникло ощущение, что он издевается. И, тем не менее, я ответила:
— Я — не добрая. Просто вы оказались в такой ситуации по моей вине. Что еще остается делать? И я… не считаю вас ужасным человеком, просто между нами…
Тут я запнулась.
— Между нами… что?
— Тотальная несовместимость, вот что.
После этих слов Морозов усмехнулся и вдруг тааак на меня посмотрел… еще похлеще, чем тогда, на кафедре. Меня прямо в жар бросило, руки и ноги затряслись.
«Надо срочно что-нибудь сказать, чтоб развеять дурацкое наваждение», — подумала я. Но все нужные слова из головы вылетели, — будто я была первоклашкой, а не дипломированным филологом.
— Вика, — внезапно спросил Морозов, — скажи, почему ты меня боишься?
— Я… — пробормотала я, — ннне боюсь. С чего вы вввзяли?
— Так ты дрожишь сейчас не от страха?
— Дддрожу? Нннет, не от страха. От холода. Я ззамерзла.
— От холода? Серьезно? По-моему, здесь очень жарко, — сказал Денис Сергеевич и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
Я судорожно сглотнула и постаралась взять себя в руки.
— И совсем не жарко у нас. Холодно. — Усилием воли я заставила себя произнести эту фразу уверенно и без запинки.
— Ладно. Пусть будет холодно, — почему-то подозрительно быстро согласился со мной Морозов. — А ведь тебе еще лед к ноге нужно будет приложить. Хочешь, помогу?
— Вы мне очень поможете, если поскорее отправитесь спать, — любезно ответила я, решив, что с наваждениями надо быстрее «завязывать». — Все остальное я пока еще в состоянии сделать сама.
— Хорошо. Тогда я наелся, спасибо.
Я отвела его в комнату Алевтины. На мою беду, полки в этом помещении были полностью заставлены фотографиями. Морозов вдруг поднес свечу к одной из них, затем взял ее в руки и начал смеяться.
— Это — ты? Правда? Такая толстая?
Я в негодовании вырвала у него фото.
— Мне тут всего полтора года! Дети бывают толстыми, вы не знали?
Морозов взял другую фотографию — на ней мы были вдвоем с Алевтиной. И заметил:
— А вы с сестрой всё-таки похожи.
Конечно, это была неправда. Но чтобы скорее отвязаться, я не стала спорить — ответила:
— Неудивительно, раз мы — родственники.
И только собиралась сказать — ну хватит пялиться на фотки, пора спать, как Денис Сергеевич выудил новое фото. Где мы были вдвоем с Королевым. Никогда не забуду — это фото было сделано в день выпускного Сергея и Алевтины. Я тогда еще пребывала в счастливом неведении насчет их отношений и радостно улыбалась.
— «Love alters not with his brief hours and weeks,
But bears it out even to the edge of doom», — сказал вдруг Морозов.
Между прочим, это был отрывок из последнего переведенного нами сонета. Я вспомнила, как мы спорили насчет толкования первых строк этого сонета. Там был двойной смысл — "да не признаю я, что возможны препятствия для союза верных душ" и "пусть я не буду препятствием для союза верных душ"*. Но сейчас Денис Сергеевич процитировал другую фразу — «любовь не меняется с быстротекущими часами и неделями, но остается неизменной до рокового конца».
Зачем он это сказал? В голове промелькнуло, как я недавно смотрела в глаза Королеву и ничего при этом не чувствовала.
— Почему вы вдруг вспомнили самую тупую фразу из всех сонетов?
— Тупую? — переспросил он.
— Глупо думать, что существует неизменная любовь.
— Откуда ты можешь знать, что она не существует? — даже при свете свечи я увидела, как Денис Сергеевич прищурился. — Разве ты когда-нибудь любила по-настоящему?
Что еще за выпад?
— А вы откуда можете знать, что она существует? — парировала я. — Разве вы когда-нибудь любили по-настоящему?
И тут же пожалела, что это сказала.
— О! Я вижу, тебе многое обо мне известно, — заметил Морозов. — Интересно, где ты почерпнула такие сведения? Ах, да! Ты же читала мою книгу!
— Что? — от удивления я покачнулась и чуть не упала.
— Я потом нашел следы — в некоторых местах рукописи ты чернила размазала.
Вот же черт! Хорошо, что темно и не видно, как я смутилась.
— Конечно, после этого ты могла сделать вывод, что я никого никогда не любил. Ни по-настоящему, ни… вообще никак, — продолжил он. — Только, Вика, я ведь писал эту книгу несколько лет назад. А сейчас достал переписывать. Теперь я знаю многое про любовь. Знаю, что она может залечить любые раны.
Меня эти слова будто ножом полоснули. Так и хотелось съязвить: «… только чтобы залечить ваши раны, потребовались двухметровые ноги».
Конечно, ничего подобного я вслух произнести не могла. Просто сказала:
— Спокойной ночи, — и вышла из комнаты, отправившись на кухню прикладывать лед к ноге.
Как жаль, что к сердцу лед не приложишь! Оно продолжало полыхать — от негодования и обиды. Сон как рукой сняло. Нет, вы только посмотрите — этот ценитель юных красоток еще будет рассказывать мне о настоящей любви!
Заснуть удалось лишь к утру. Проснулась я часов в десять от умопомрачительных ароматов, разносящихся по квартире. Проковыляв на кухню, обнаружила, что Морозов…? Чтоооо? Готовит завтрак?
— Э-э… что вы делаете? Готовите? — удивленно выдавила я.
— Доброе утро! — он повернулся ко мне, — ха-ха, видела бы ты сейчас свое лицо! Чему ты удивляешься? Думала, я не умею готовить? Нет, Вика, я умею. Научился когда-то. То есть — пришлось научиться. Просто мне обычно некогда, да и не люблю я это дело. Но сегодня же — праздник. Решил — надо тебя хоть как-то поздравить, — сообщил он с абсолютно невозмутимым видом и начал сервировать стол.
Чего-чего? Я еще не отошла от ночного разговора, и вся эта ситуация меня очень рассердила.
— А зачем вы МНЕ готовите завтрак? Девушке своей готовьте! И ее поздравляйте! — вырвалось у меня.
Морозов странно на меня посмотрел, а ответил на мой выпад и вовсе удивительно:
— Вика, у меня в последнее время возникают сомнения, что ты — филолог. Ты точно сама проводила лингвистический анализ текстов?
Вот к чему такое говорить, а? Я рассердилась еще больше и сказала:
— А у меня возникают сомнения, что вы — доктор наук. Такие тупые вещи иногда выдаете.
По непонятной причине Морозов и на эту реплику не обиделся, а с насмешкой произнес еще более странную фразу:
— Так наличие ученой степени не свидетельствует о наличии ума, ты разве не знала? Ученая степень говорит лишь о том, что человек умеет добиваться поставленных целей.
Я вдруг подумала, что наш диалог в данный момент напоминает постмодернистский текст — какой-то смысл в нем есть, но какой именно — понять сложно. Или смысл в том, что Денис Сергеевич хочет прикинуться дураком?
Пока я раздумывала, не обрушить ли этот завтрак ему на голову, входная дверь распахнулась и в квартиру ввалилась Алевтина. Увидев нас, она сделала квадратные глаза.
— Я… э-э… не могла дозвониться и… э-э… приехала узнать, как дела, — сообщила она смущенно. — Теперь вижу, что прекрасно. И сейчас же возвращаюсь назад.
— Нет, погоди. Этот человек уже уходит, — я кивнула в сторону Дениса Сергеевича.
— Вика! Ну как не стыдно! — возмутилась сестра.
— Мне действительно пора, — сказал ей Морозов и затем обратился ко мне, — я позже привезу твою сумку.
— Нет! Не надо мне никакой сумки, — сообщила я. — Пускай лежит на кафедре, ничего с ней не случится.
— Вот те раз! — воскликнула Аля, — вчера срочно была нужна сумка, а теперь — не нужна. Денис, у этой девчонки семь пятниц на неделе!
— Я заметил, — поддакнул ей этот тип и пошел одеваться.
После того, как он ушел, Алевтина хитро мне подмигнула:
— Ну что, Викуля, далеко дело зашло, да?
Да, Аля, трындец как далеко. Твоя сестра притащила домой мужчину, который скоро женится на другой, накормила его ужином при свечах и оставила ночевать у себя дома.
— А почему ты его так быстро выставила? Какой у тебя всё-таки вредный характер, Вика! Нельзя так себя вести с мужчинами, папа бы тебе объяснил, — не успокаивалась Аля.
— Папы, слава богу, здесь нет, — заметила я. — И пожалуйста — не говори родителям о том, что сейчас видела.
— Так и быть, буду молчать. Если ты угостишь меня завтраком.
Не дожидаясь моего приглашения, сестра накинулась на еду и стала поглощать ее с бешеной скоростью. Причмокивая, она сказала:
— Вкууусно! Молодец, сестричка! Не потеряла кулинарных навыков, так держать!
Я вдруг тоже почувствовала голод и, испугавшись, что сестрица в момент всё сожрет, присоединилась к трапезе, с прискорбием отметив, что еда у Морозова действительно получилась вкусная.
После того, как Аля уехала, я в очередной раз приложила лед к ноге и снова отправилась спать. Проваливаясь в сон, подумала — а почему Морозов всё-таки не сказал мне это свое кое-что? Ведь возможность для подобного разговора у него имелась!
Сейчас я понимаю, почему — потому что в тех обстоятельствах он наверняка получил бы от меня костылем по голове.
А Денис Сергеевич, что бы я там ни говорила, был далеко не дурак. Видимо, он как следует всё обдумал и решил свести риски к минимуму, сообщив мне нечто в такой момент, когда я меньше всего этого ожидала и никаких «санкций» применить не могла.
_________________
*В адаптации Маршака первые строки 116 сонета звучат так:
«Мешать соединенью двух сердец
Я не намерен. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена».