- Как я мог видеть все, когда я бегал будить свидетелей?
- Но ведь ты мог и не будить их. Ты мог разделаться со мной в степи до того, как я встретил Манике.
- У тебя ружье, - потупя голову, сказал Шарып.
- Ты заврался! - крикнул я Шарыпу, когда мы уже подходили к юрте. - Ты спроси Манике, она скажет тебе правду.
- Зачем ее спрашивать! Она ничего не знает. - Тут Шарып нашел новую уловку: будто бы Манике сошлется на сон и скажет, что она ничего не может вспомнить.
- Но ведь ты же говоришь, Шарып, что она не спала, а лишь притворялась сонной, когда вышла из юрты!
На это Шарып заметил, что дочь, конечно, не признается в обмане, она побоится это сделать.
Придя в юрту, измученный этой игрой в словесные шахматы, я спросил:
- Что же ты хочешь, в конце концов, от меня?
И Шарып ответил:
- Плати калым и бери девку!
Мой язык онемел. Я почувствовал легкий озноб и, вместо того чтобы ответить по сути дела, сказал глупость:
- А чем я могу тебе заплатить за нее? У меня нет баранов.
- Деньги есть, - сказал он.
- На мои деньги едва ли можно купить фунт шерсти.
- Чай есть, - наступал Шарып. - Два кирпича.
Так глупо повернувшийся разговор продолжался еще глупее. Я стал доказывать, что за два кирпича продавать девушку, которую он кормил семнадцать лет, крайне невыгодно.
На это Шарып заявил, что ему лучше знать, сколько стоит опозорившая его дочь. И если бы позволял закон, он отдал бы ее даром.
Полемическая логика и здравый смысл, оставившие меня на время, вернулись снова, и я снова принялся убеждать:
- А куда я ее возьму? Я все время в разъездах!
Шарып на это сказал:
- Дам ей лошадь. У тебя лошадь, у нее лошадь. Будете вместе ездить.
Теперь для меня стало окончательно ясно, что Шарып всеми способами хочет избавиться от дочери. Даже хочет дать в придачу лошадь.
Он вдруг поднялся и сказал:
- Подумай! Поговори с невестой. - И ушел из юрты.
Когда мы остались с Манике вдвоем, она, слышавшая за занавеской наш разговор, появившись оттуда, сказала:
- Отцу меня не надо! Тебе не надо. Луне не надо. Всем не надо. Кому же меня надо?
Заплакав, она уткнулась в мою грудь, потом, подняв свои темные глаза, полные слез и мольбы, стала просить:
- Возьми меня стряпать, пол мести, лошадь кормить... Я все буду!
И, как в хорошо разыгрываемой пьесе, в это время вошла бабка Манике.
- Она верно сказывает, - начала старуха, - с рук ее надо сбыть отцу. А ты пожалей ее.
- Да я же не собираюсь жениться. Понимаешь, не собираюсь... Мне девятнадцать лет!
- Как не понимать, я все понимаю! Ты на русской женишься. А внучку тоже пожалеть можно... - жалостливо попросила старуха.
- Да как я ее пожалею? Ты в уме?
А та:
- Пожалеть ее легко. Свези в село. Сходи к попу. Поп пристроит.
Тут у меня в голове как-то сразу стало светлее. И я подумал: если ее может пристроить поп, почему же мы, комсомольцы, не можем пристроить ее? Пристроим, обязательно пристроим.
В какую-то долю минуты все прояснилось.
- Хорошо, - сказал я.
Вскоре вернулся Шарып. Он, может быть, даже был за юртой и подслушал наш разговор. Я повторил ему свое решение. Он свистнул, выйдя из юрты. Председатель привел мою лошадь. Я вручил Шарыпу оставшиеся два кирпича чая.
Плачущая мать вынесла завернутые в кошму пожитки Манике, а затем и швейную машину. Сержан запрягал лошадь в телегу. Торопились. Видимо, боялись, как бы не передумал. А я твердо решил, и мне все было совершенно ясно.
Провожать нас вышел весь аул. Послышались какие-то причитания, какие-то одобряющие возгласы. Я поехал верхом. Сержан, еле дав сестре сесть, тронулся за мной.
Вскоре аул скрылся за горизонтом.
Потом, когда притомилась лошадь, мы решили покормить Шарыпову клячу. Хотелось перекусить и самим.
Сержан, стреножив коней, пустил их в степь. Манике на правах "жены" разостлала войлок, полученный ею в приданое, и стала делить мясо. У меня была "аварийная" бутылка. Я налил себе и Сержану.
- Поздравь, брат, сестру с новой жизнью.
Сержан с жадностью выпил, закашлялся, потом весело забормотал:
- Хорошо, Манике, жить будешь. Хорошо будешь жить. Русский калач кушать. Самогонку пить. Ах, хорошо! Очень хорошо!
Заночевали мы в степи. Кляча не протащила скрипучей телеги на деревянном ходу и до полдороги, а Серому хомут оказался тесен. Мы с Сержаном спали на телеге, а "новобрачная" улеглась под телегой.