Глумов. Особа примечательная... Дипломат полицейский... Ходит здесь вынюхивает, высматривает. Шел я однажды по двору нашего дома и услышал, как он расспрашивает у дворника: "Скоро ли в четвертом нумере революция буде?" Пусть докладывает, что видит. Чтоб все ему про нас известно было. (Выжидательно посмотрел на Рассказчика.) Да вот боюсь, не рано ли...
Рассказчик. Кому докладывал? Зачем это, Глумов?
Глумов. Надо... Да, пожалуй, не рано... Пусть наша жизнь на его глазах протекает. И в карты нам компанию составит.
Рассказчик. А может, не надо его, а, Глумов?
Глумов. Надо.
Рассказчик. А как его зовут?
Глумов. Кого?
Рассказчик. Ну, особу эту.
Глумов. Кшепшицюльский.
Рассказчик. Откуда фамилия такая?
Глумов. Да не знаю его фамилии. Прозвал его случайно Кшепшицюльским, и, к удивлению, он сразу начал откликаться. (Пауза. Напевает романс.)
Не то чтобы мне весело,
Не то чтоб грустно мне,
Одну я песнь заветную
Пою всегда себе.
Пригрей меня ты, крошечка,
Согрей меня душой,
Развесели немножечко,
Дай отдохнуть с тобой.
Дай позабыть мне прошлое.
Что отравило жизнь,
Хочу в твоих объятиях
Я счастье ощутить.
Теперь я снова счастлив,
Теперь я жить хочу.
И то, что было прошлого,
Забвенью предаю*.
______________
* Слова Губкиной. Музыка Гончарова.
Рассказчик. А верно ты говорил, Глумов: нужно только в первое время на себя подналечь, а остальное придет само собою.
Глумов. Нет, вот я завтра окорочек велю запечь, да тепленький... тепленький на стол-то его подадим! Вот и увидим, что ты тогда запоешь!
Рассказчик (впадая в прострацию). Тепленький... окорочек. Это в своем роде сюжет...
Глумов (почти засыпая). Это ты верно изволил заметить... сюжет!
Рассказчик. Господи! А хорошо-то как!
Глумов (сквозь сон). Ой хорошо.
Рассказчик. Ой хорошо.
Глумов. Ой... (И захрапел.)
Рассказчик (в зал). Сомкнув усталые вежды, мы предавались внутренним созерцаниям и изредка потихоньку вздрагивали. Исключительно преданные телесным заботам, мы в короткий срок настолько дисциплинировали наши естества, что чувствовали позыв только к насыщению. Только к насыщению. Ни науки, ни искусства не интересовали нас. Мы не следили ни за открытиями, ни за изобретениями, не заглядывали в книги. Даже чтение газетных строчек сделалось для нас тягостным... Мы уже не "годили", а просто-напросто "превратились". Даже Молчалин, когда навестил нас, нашел, что мы все его ожидания превзошли. В согласность с этой жизненной практикой выработалась у нас и наружность. Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно собираясь сосать собственный язык. Даже неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: "Вот идут две идеально-благонамеренные скотины!"
Глумов (издав стон, открывает глаза). Что? А?.. А ведь я, брат, чуть было не заснул.
Рассказчик. Да?
Глумов. Чайку бы выпить!
Рассказчик (вяло). Можно и чайку...
Глумов. С вареньем или без варенья?
Рассказчик. Без варенья...
Глумов. С каким без варенья?..
Рассказчик. С вишневым... без варенья...
Глумов хлопает в ладоши. Входит лакей.
Глумов (лакею). Чаю. С вишневым. Без варенья.
Лакей, оторопев от столь странного заказа, обалдело