Меня подозвал к себе народный певец и композитор:
– Тебе нравится?
– Нравится. Мне вообще нравится то, что ты делаешь, – сказал я. – Ты так пишешь песни, что они кажутся народными. Вот мне бы такую фамилию и национальность, как у тебя, я бы страну перевернул.
– А я еврей, – сказал он.
– Да ты что? Вот бы не подумал.
– А никто и не подумает, – сказал он, – никто не знает.
– Ты что, честное слово, еврей?
– Конечно.
На следующий день я подошел к нему:
– Так ты что, еврей?
– Да так, серединка наполовинку.
– Что, мама?
– Нет.
– Что, папа?
– Тоже нет.
– А кто ж тогда?
– Ну, там путаница…
В общем, мы выпили, он сказал, что он ошибся, попросил забыть, оплатил ужин. Я согласился.
Потом я его спросил на следующем концерте:
– Так ты все-таки еврей?
Он резко отказался, сказал, что был пьян в тот вечер.
– Неужели настолько?
– Да. Без сознания.
На следующем концерте я подошел к нему:
– А я все-таки верю, что ты еврей.
Он сказал, что мне никто не поверит, все поверят ему. Тогда я заявил, что у меня есть свидетель.
Он сказал: «Ну и что?» – и предложил мне четыреста баксов, чтоб я забыл. Я попросил две тысячи, ну, чтоб как-то сгладить неприятное впечатление… Тогда он сказал, что лучше быть евреем и предложил мне восемьсот. Чтоб я за восемьсот дал ему такое счастье?!
– Нет, – сказал я, – мы записали свои показания на пленку и положили в сейф Русского православного банка.
Он отменил концерт и подослал хулиганов. Я откупился от них за четыреста и попросил их попросить у него пять тысяч за моральный ущерб, половина – им.
В общем, мы с ним сошлись на полутора, и я сжег пленку.
Теперь, когда я слышу его песню «Гей, Москва православная, гей», я ему подмигиваю, и он долгое время не попадает ртом в фонограмму.