Регулировщик Алешка обязан был сурово спросить:
– Гражданин Папиросыч! Зачем вам коляска? Разве у вас мало ног?
Вьюну полагалось лечь на спину и задрать лапы.
– Четыре ноги! – следовало удивиться Алешке.
Уголек собирался заступиться за ВьюнаПапиросыча, сказать, что это очень больной
человек, то есть кот. Трудно ему таскать свой живот по земле.
После этого Вьюн должен был гулять среди прутиков, торчащих из песка, и делать
вид, что ломает веники. А потом Вьюну предстояло удирать от милиционера Алешки,
прыгать при этом через барьерчики и наконец упасть мертвым. Тетка, одетая врачом, не
сможет оживить умершего от страха Папиросыча.
– Папиросыч! Вашу малину ребята едят! – крикнет из сарая Славка своим
оглушительным голосом. Тогда Вьюн оживет и, прыгнув сквозь обруч, кинется спасать
малинник…
Все зрители, конечно, поймут, о ком идет речь. Поймет и лейтенант милиции
Сережа. И тогда для заготовителя веников Курилыча начнется печальная жизнь. Но…
– Гражданин Папиросыч, – скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. – Сколько у
вас ног?
Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин не дергает
за цепочку?
– Гражданин Папиросыч… – жалобно повторил Алешка и умолк. Цепочка
скользнула из пальцев Уголька. Уголек смотрел кудато вдаль. Он не думал о цепочке. Он
не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже, о цирке. В просвете между зрителей,
окружавших арену тремя тесными кольцами. Уголек видел забор и открытую калитку.
У калитки стоял Белый Щенок.
Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги, тяжелые, как
якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.
И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот, и опять
навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.
Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось чтото пестрое, с оранжевыми перьями
на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался тише и закончился шумным
всплеском…
Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плащаскатерти и с рукавов стекали
мутные капли.
А щенка не было нигде.
Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.
– Это. Что. Такое? – прозвенел металлический голос. Мама стояла за спиной Уголька.
По лицу ее он понял, что вереница несчастий только началась.
Но он испугался не очень. Он все еще искал глазами щенка. А потом взглянул на
грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:
– Искусство требует жертв.
В справедливости своих слов Уголек убедился немедленно. Мама натренированным
движением повернула его спиной и затем довольно крепким способом сообщила ему
ускорение.
Она вела его по двору и говорила, что вот они придут домой, и тогда…
Уголек слушал, гремел сапогами и думал о щенке.
Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно расходились.
Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы и Шуруп радостно орали
чтото о погорелом театре.
Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн пошел к дому.