Может быть, за это не спасать его теперь? Нет, все равно надо спасать.
Пусть потом всю жизнь Толика Селиванова мучает совесть…
– Пусть она тебя мучает, – шепчет Толик, подняв заиндевелые ресницы. – Ну и не
спасай. Все равно ты предатель. Изза тебя Митька Шумихин разломал штаб патруля и
разграбил его. Ты знал и молчал. А ято думал, ты человек…
– Боря, будешь ты спать?! Чего ты крутишься?
Маму разбудил скрип диванных пружин.
Конечно, он будет спать. Он считал, что не спят люди, у которых нечистая совесть. А
у него совесть спокойная. Ну и пусть он сорвал весь цирк, он не нарочно. Просто не
подумал сразу. А тут еще эти сапоги. Сами подсунули Угольку эти сапоги, а потом кричат:
предатель.
Ничего, он все равно будет спать. А не спит пусть Курилыч. У него на совести много
загубленных березок. Он откручивал ветки, и лопалась тонкая кожица коры, и белые
волокна рвались, как нитки. Ничего, теперь он узнает! Дадут ему жизни!… А как ему
дадут, если у ребят разломают шалаш? Где они будут штаб устраивать? А разве можно
лесному патрулю без штаба?… Все равно сами виноваты.
– Мама, что такое совесть?
– ОО! Наказание мое! Это то, чего у тебя ни капельки нет. Заснешь ты, бессовестное
чудище? Или я встану сейчас…
– Мне здесь не спится. Я в кухне на раскладушке лягу.
– Ради бога. Хоть на чердаке.
Но и на кухне ему не спалось. Где ни ложись, а все равно завтра шалаш разрушат. А
в шалаше копья и каменные топоры – оружие. Может быть, какиенибудь документы их
тайные, планы, как ловить всяких, вроде Курилыча. А вдруг там и Витькин фотоаппарат
хранится? Мать Мушкетера аппарат все время от него прячет, говорит: вещь дорогая,
сломается.
Мушкетер вполне может его заранее из дома утащить в штаб. А если Митька
Шумихин доберется, от аппарата отдельные детальки останутся! А Уголек все знает и
молчит. Толик, конечно, сказал бы, что это предательство.
Ну, а что делать? Завтра утром ранорано он уедет, а днем Митька нападет на штаб
патруля. А сейчас уже все спят. Все равно ничего никому не скажешь, ничего не сделаешь.
Ничего.
Ну, уж это ты врешь, Уголек. Сам знаешь, что врешь. Ну, вставай. Раз уж появилась
такая мысль, все равно встанешь. Ты же упрямый. Прикусишь губу и встанешь. Вот так…
Он встал. В кухне было светло от луны. Он натянул штаны и ковбойку.
Хорошо, что догадался прихватить их из комнаты. В кармане отыскался карандашик.
Он был синий, но это не беда. А в шкафу Уголек нашел бумажную салфетку…
Уголек взял в руки сандалии. Потом вытащил изза шкафа каменный топор.
Луна светила, как прожектор, но лес оставался темным. Он поднимался на склоне
туманной стеной.
Неужели туда надо идти?! Уголек передернул плечами.
Ночь была свежей. Уголек вздрагивал и шел вверх по склону. На открытом месте он
еще не очень боялся.
Выступили из сумрака отдельные березки, смутно белели их тоненькие стволы. И
вот уже опушка. А дальше темнота.
Уголек тихо постоял и хотел уйти. Домой. Он боялся. Ну и что? Он не взрослый. Это
взрослые не боятся ночных дорог… Да и то не все.
Но он глубоко вздохнул и раздвинул ветки. Вверху было светлое зеленое небо, а
кругом обступила темнота. В ней жили черные лохматые кусты.