Мать Бемби сказала:
— Все же среди Них попадаются и такие, что не опасны. Это как-то сразу чувствуется.
— Ах, вот что! — усмехнулась тетя Неттла. — И, конечно, ты спокойно ждешь, когда Он приблизится, чтоб сказать ему: добрый вечер!
— Нет, — мягко ответила мать, — я все-таки убегаю…
Нежданно Фалина воскликнула:
— Нужно всегда удирать!
Все засмеялись. Но постепенно веселье, вызванное выходкой Фалины, стихло. Оленям казалось, будто что-то мрачное, давяще-душное нависло над ними. Ведь как ни называй это — третьей ли рукой или как-то иначе, — гибель не заговоришь словом. Немногие сталкивались с Ним вплотную, большинство знало о Его повадках лишь понаслышке. Вот Он стоит вдалеке, недвижно, и вдруг что-то такое происходит, раздается громкий треск, подобный удару грома, вылетает огонь. Это чья-то смерть.
Олени тесно прижались друг к другу, всей слабостью сердца ощущая ту темную власть, которая безраздельно господствовала над ними. Жадно внимали они рассказам, полным ужаса и крови. События недавних дней перемежались с преданиями далекой старины, ибо Он был всегда и всегда нес с собой смерть, и каждый невольно думал, чем бы умилостивить Его, как избежать Его роковой власти.
— Как же так получается, — сказал вдруг Карус, — что Он убивает на расстоянии?
— А ты бы спросил свою умную ворону, — усмехнулась тетя Неттла.
— Я уж спрашивал, она сама не знает…
— Кстати, Он убивает и ворон на деревьях, когда захочет, — заметил Ронно.
— И фазанов в воздухе, — вставила тетя Энна.
Мать Бемби сказала:
— Он швыряет свою руку. Так мне говорила моя бабушка.
— Да? — усомнилась тетя Неттла. — А что же это такое, что так громко хлопает?
— Когда Он бросает свою руку, — пояснила мать Бемби, — вспыхивает огонь и ударяет гром. Он весь состоит из огня.
— Простите, — сказал Ронно, — то, что Он весь из огня, конечно, верно, но насчет руки вы заблуждаетесь. Рукой нельзя нанести такую рану, какую вы видите. Это, скорее, зуб. Он мечет в нас зуб. Понимаете — зуб, это многое объясняет. Мы же знаем, что бывают смертельные укусы.
Юный Карус глубоко вздохнул:
— Он никогда не перестанет нас преследовать.
Тогда заговорила Марена, девушка, почти ребенок:
— Говорят, в один прекрасный день Он придет к нам и будет так же добр, как мы. Он будет с нами играть. Весь лес станет счастливым, наступит всеобщее примирение.
— Нет уж! — со смехом воскликнула тетя Неттла. — Пускай лучше Он будет сам по себе, а нас оставит в покое.
Тетя Энна сказала:
— Но… так тоже нельзя говорить…
— Почему же? — возразила тетя Неттла. — Я Ему ни на грош не верю. Помилуйте! С тех пор как мы себя помним, Он убивает нас: наших сестер, братьев, матерей. С тех пор как существует мир, нет для нас покоя. Он убивает нас всегда, когда увидит, а мы должны с Ним мириться? Какая все это чепуха!
Марена обвела всех большими глазами, источающими спокойный, ясный свет:
— Всеобщее примирение — не чепуха, оно должно когда-нибудь наступить.
Тетя Неттла отвернулась.
— Пойду-ка поищу чего-нибудь поесть, — сказала она ворчливо и покинула общество.
Зима продолжалась. Порой непогода стихала — ненадолго опять валил снег, наметывая огромные, непролазные сугробы. Когда же пригревало солнце, снег подтаивал. Ночью его прихватывало морозом, на поверхности застывала тонкая ледяная корочка. Стоило поскользнуться, и корочка трескалась, острые ее края больно ранили нежные суставы ног.
Последние дни стоял трескучий мороз. Ядреный, звенящий воздух был чист и прозрачен. Но в притихшем, будто очарованном, лесу вершились страшные, кровавые дела.
Ворона напала на маленького больного сына зайца и заклевала его насмерть. Долго звучал в лесу его тонкий, страдающий голосок. Друг-приятель заяц находился в это время в пути, и, когда до него дошло печальное известие, он едва не лишился рассудка.
В другой раз куница разорвала белочке горло. Белочка вырвалась из ее цепких когтей, взобралась на дерево и, как одержимая, стала кататься по ветвям. Иногда она вдруг садилась, в отчаянии подымала передние лапки, обхватывала бедную свою голову, и красная кровь струилась по белой грудке. Внезапно она сжалась, хрустнули сучья, и белочка упала в снег. Тотчас к тушке слетелись голодные сороки и принялись за свое мрачное пиршество.
А вскоре после этого лиса разорвала красивого, сильного фазана, которого любил и уважал весь лес.
Весть о его гибели разнеслась далеко окрест, вызвав всеобщее сожаление и горячее сочувствие к безутешной вдове. Лиса выкопала фазана из-под снега, где он перемогал зиму в полной уверенности, что он надежно укрыт.
Теперь уж никто не мог считать себя в безопасности, коль такое случалось средь бела дня. Нужда, которой не предвиделось конца, породила ожесточение и грубость. Нужда усыпляла совесть, пресекала добрые побуждения, разрушала хорошие обычаи, убивала жалость.
— Даже не верится, что когда-нибудь будет лучше! — вздыхала мать Бемби.
И тетя Энна вздыхала тоже:
— Не верится, что когда-нибудь было лучше.
— О нет! — возражала Марена, задумчиво глядя в какую-то ей одной ведомую даль. — Я постоянно думаю о том, как хорошо было прежде…
— Послушайте, — обратилась тетя Неттла к тете Энне, кивнув на Гобо. — Что это ваш мальчик дрожит? Он всегда так дрожит?
— К сожалению, да, — огорченно сказала тетя Энна. — Уже с давних пор.
— О! — сказала тетя Неттла со своей обычной прямотой. — Будь он моим ребенком, я бы сильно опасалась, что он не дотянет до весны.
С Гобо в самом деле обстояло неважно. Он был такой хрупкий — куда слабее Бемби и Фалины и сильно отстал от них в росте. Теперь ему с каждым днем становилось все хуже. Гобо не мог добывать пищу из-под снега; это причиняло ему боль. И он совсем обессилел от голода, холода и лишений. Он беспрерывно дрожал и стал ко всему безучастен.
Тетя Неттла подошла к Гобо и дружелюбно толкнула его.
— Ну, не вешать нос! Это вредно и совсем не идет маленькому принцу! — Она отвернулась, чтобы скрыть волнение.
Вдруг Ронно, сидевший неподалеку, вскочил.
— Я не знаю… что это?.. — пробормотал он озираясь.