Артур
А вот в новой квартире у него рояля не оказалось. И даже задаваться вопросом — почему — Артур не стал. Вспомнил, что где-то в углу пылится гитара, которую парни подарили ему на новоселье.
Что тут еще есть, кроме полупустых, толком не обжитых комнат. За исключением, пожалуй, одной. Спальни с умопомрачительной кроватью, на которой дам перебывало… поменьше, конечно, чем в его гостиничных номерах по всему свету. Но это только потому, что в гостиницах он ночует чаще, чем дома.
Остановился на пороге, не включая свет, не в силах переступить через порог. Ощущая себя вором, пробравшимся в чужую, ненужную жизнь.
Сделал шаг назад. Захлопнул дверь. Какой смысл в этом всем, если даже музыку не написать. Ему до дрожи захотелось коснуться клавиш рояля, пройтись пассажем, с наслаждением узнавая каждый звук.
Сбежал по лестнице, завел машину и… Как-то он давно на репетиционной базе не был. А если и был, то не тем занимался. Музыка — пронзительная, живая, звучала в нем.
Артур, маясь в пробке, жалея, что нельзя просто взять — и перенестись туда, к роялю, достал телефон и стал мурлыкать все, что крутилось в этот момент у него в голове.
Как ни странно все, что мешало ему доехать, вдруг исчезло как по волшебству. Машины, светофоры, люди. Ненужные, раздражающие заторы. Осталась только дорога. И музыка, которую он выпевал уже во весь голос.
Он влетел в дом, кивнув охраннику, который настороженно вышел посмотреть, кого там принесло.
Он плыл в музыке, даже не задумываясь, что играет. В его музыке была любовь, которую он упустил. Раз за разом уничтожая все то прекрасное, что было в его жизни, а потом обвиняя кого угодно, но ничего не меняя. В какой-то момент он набрал знакомый номер.
— Да?
Даже бесконечное, строго отмеренное изумление с легким оттенком недовольства в голосе Анны — все для того, чтобы четко обозначить свою позицию — сегодня не могли ни остановить его, ни как-то сбить с настроя.
— Слушай! — приказал он.
Он играл, наслаждаясь ее рваным дыханием где-то далеко. Там, где, по ее мнению, не было ему места. Аня то замирала, то вздыхала, то чуть мурлыкала. Как будто они занимались любовью.
Артур играл как будто каплями дождя. Перебирая капли сожаления, воспоминаний о радости. Вздыхал жаждой попасть снова домой, к любимым девочками… И приправлял легкой светлой горечью того, что это попросту невозможно, потому что осталось в прошлом.
«Я тебя люблю», — пропели звуки, отчего-то ликуя.
— Я тебя люблю, — выдохнул он.
— Я… — раздалось из трубки. И Артур победно улыбнулся, хотя Аня, упрямая как сто тысяч ослиц, его миледи, тут же недовольно буркнула: — Артур! Вот что ты за человек?!
И тут же бросила трубку.
Он рассмеялся. Порадовался, что включил запись, потому что даже под угрозами пыток не вспомнил бы ни ноты из его ночного помешательства. И даже не удивился, когда услышал ядовитые аплодисменты.
Оказывается, он не включил свет. Но ему не надо было вглядываться в кромешную темень, чтобы понять, кто это.
— Привет, Лева.
Друг молча пересек зал, бросил монету на крышку рояля. Она завертелась, покатилась. Они оба проводили взглядами ее падение на пол.
Тишина. Мгновение. Еще одно. И еще.
— Только это что угодно, только не дуэт д’Артаньяна с Констанцией, — раздался бешеный голос Льва.
— Я знаю, — вздохнул Артур. — Но разве это важно?
И он кивнул на невидимый серебряный доллар где-то у себя под ногами.
— У тебя еще есть время.
И в темноте послышались стремительные злые шаги.
…
Она стонала и кричала под ним, вцеплялась в его плечи и выдыхала рваное:
— Артур… Еще!
Еще. До изнеможения. До красных мушек перед глазами. До невозможности думать и дышать, пока…
— Я люблю тебя, — выдохнул он самое важное. Единственно важное.
Устало прижался губами к ее вздрагивающему плечу, не желая отпускать — ни Аню, ни собственное счастье. Нечаянное. Нежданное. Схватившее его за руку прямо посреди репетиции и утянувшее в чью-то случайно открытую гримерку под довольное режиссерское:
— Перерыв! Детка, где мой грейпфрутовый фреш?
Его счастье было похоже на этот фреш — сладкое, горькое, терпкое и свежее, словно в первый раз… Или в тысяча первый, как разница? С Аней, со своей любимой, единственной, самой прекрасной женщиной на свете каждый раз — как первый…
— Я люблю тебя, — повторил он во влажную черную прядь, прилипшую к белоснежной тонкой коже, и улыбнулся.
Вместо ответа Аня его поцеловала в висок, довольно вздохнула и пихнула его в плечо.
— Перерыв окончен, вставай, Д`Артаньян.
Что-то в ее голосе было странное. Но ни сил, ни желания не было разбираться, что именно. Зачем? Ведь все хорошо. Аня наконец-то приняла тот факт, что они созданы друг для друга. О, как идеально они друг другу подходят!
Нежно-нежно поцеловав ее в уголок губ, Артур поднялся и подал ей руку, помогая встать. Ей, такой разнеженной, разрозовевшейся, прекрасной и снова желанной. Аня лукаво усмехнулась, повела плечом — так, что в животе опять стало жарко, и едва успокоившийся организм потребовал продолжения банкета. Сейчас же.
— Иди ко мне, — позвал Артур и притянул ее к себе, коснулся губами губ…
— Бонни не терпит опозданий, — нравоучительно сказали ему, приложили палец к губам и отстранились.
Это фамильярное, почти интимное «Бонни» так резануло по нервам, что Артур едва не вздрогнул. Хотя Аня и была права — дразнить режиссера посреди постановочной репетиции суть идиотизм и глупость.
— Ладно, — согласился Артур, расплываясь в совершенно счастливой улыбке, и выудил из спутанной кучи одежды свои трусы. — Заедем после репетиции, купим чего-нибудь вкусненького. А хочешь, закажем из ресторана?
— Как-нибудь в другой раз, — пожала плечами Аня, надевающая репетиционные лосины, — сегодня у меня другие планы на вечер.
Улыбка стекла с него вместе с ощущением счастья и покоя.
— В смысле, тебе еще в «Оперетту»? — переспросил он в надежде, что как-то неправильно понял ее тон.
— Арчи, одевайся быстрее, — Аня почему-то назвала его так же, как звал Бонни, а не как обычно. — Перерыв закончился.
— Да причем тут перерыв! Аня, Анечка… Разве мы не…
— Если ты имеешь в виду это, — Аня опустила выразительный взгляд на его не менее выразительно выпирающее сквозь лосины достоинство, — то да. Если все остальное, то «нет».
— Но… как же… — кажется, он начал позорно заикаться и мямлить, словно застигнутый за разглядыванием неприличных картинок второклассник. — Мы ведь… Аня!
— Арчи, не усложняй. Нам обоим было хорошо, пусть так и остается дальше. И одевайся уже! Мне не нравится, когда Бонни ругается.
— Опять этот Бонни! — взвился Артур. — Ты думаешь о нем больше, чем обо мне! Почему ты ведешь себя так, словно… словно это для тебя ничего не значит?
О боже. Кажется, он исполняет не свою роль. Глупейшее ощущение перепутанного сценария. Чьи это вообще слова?! Уж точно не его! Скорее обиженной фанатки… рассчитывавшей на… О нет. Бред какой-то.
— Арчи, Арчи… — покачала головой Аня. С какой-то снисходительностью, что ли.
Эта снисходительность, до тошноты узнаваемая, его добила.
— Не называй меня так! Что вообще происходит, Аня?! То ты любишь меня, то отталкиваешь! Объясни мне…
— Ничего не происходит, милый, — нежно-нежно и ядовито-ядовито улыбнулась она. — Ровным счетом. Всего лишь хороший секс. Бонни говорит, очень полезно для творческого процесса. И знаешь, он прав. Повторим в субботу.
И, мурлыкая что-то до боли знакомое, развернулась и выскользнула из гримерки, оставив Артура полуодетым и растерянным. Да что там растерянным! На него словно лавина обрушилась.
Его Аня, его любимая нежная девочка, его огонечек, назвала то, что между ними было — просто хорошим сексом. Как это вообще возможно?! Кто ее подменил? Да что это вообще?..
«От актрисы истинных чувств не жди…» — мурлыканье в коридоре перешло в полноценную арию. Из «Сильвы».
Подрагивающими руками Артур быстро натянул майку и влез в проклятые балетки. Внутри него было пусто и звонко до боли, и мучительным эхом отдавались слова арии, как нельзя лучше подходящие к случаю. Что-то о сердце актрисы, с которым нельзя играть.
Кажется, кто-то доигрался.
Надо ли говорить, что когда он увидел серебряный доллар, подкинутый Розой Говард и пойманный Аней, он сделал вид, что его это совершенно не касается. Вот просто вообще.