Аня
Она проснулась с ужасной головной болью, отчаянным сушняком и ощущением ужасной ошибки. Катастрофической. Непоправимой. А первым звуком, который она услышала сквозь уходящий сон, было неприлично довольное мурлыканье «Утомленного солнца». Откуда-то из соседней комнаты. Или с кухни. Чужой кухни. И звяканье чужой посуды. И запах чужого… или не совсем чужого кофе? Именно такого, какой она любит, с розовым перцем и черным кардамоном.
С трудом разлепив глаза, она оглядела незнакомую комнату. Большую, светлую, безликую и какую-то нежилую, словно гостиничный номер. И зажмурилась обратно, потому что в памяти начали всплывать картинки прошлого вечера — вроде ответа на вопрос «как она докатилась до жизни такой».
Первой картинкой был оторванный фанатками рукав пальто и перемазанное губной помадой лицо Артура. Этот проклятый рукав висел перед глазами, как красная тряпка перед быком, и действовал так же. Убийственно. Аня попыталась отогнать воспоминание вместе со злостью и обидой, и ему на смену пришел домашний скандальчик, устроенный Катериной. Юная звезда, отданная в безжалостные лапы репетиторов, высказала матери все, что думала о родительском произволе в целом и о «херографии» в частности. В выражениях и эмоциях девочка не стеснялась, а учитывая, как она при этом была похожа на злого папу…
Орать на нее в ответ Аня не стала. Ничего объяснять мирно и спокойно — тоже. Сил не было. Ни на что не было, если честно. Поэтому она позорно сбежала. Молча. Даже дверью не хлопнула. И расплакалась — в лифте. От усталости, обиды и бессилия.
Вот почему, а? Почему у нее все через одно место? Мюзикл-мечта не радует, месть Артуру — вообще ужас какой-то. Ей следовало торжествовать и наслаждаться его побитым видом, а она… а ей… ей стало стыдно. Отвратительно, отчаянно стыдно. И страшно, что после этой чертовой мести все, что еще могло сложиться, сломается окончательно. Что Артур больше никогда не скажет ей «люблю», никогда…
Аня зажмурилась и накрылась одеялом с головой, потому что перед глазами всплыла вторая картинка.
Бар «Последняя струна», столик у окна, фанатский сайт «Крещендо» в смартфоне и бутылка мартини. Боже, какое же было жалкое зрелище! Одинокая заплаканная женщина тет-а-тет с выпивкой. Тет-а-тет, правда, не продлился долго. Ведь женщина с мартини — это почти как женщина под красным фонарем, только бесплатная. Именно с таким выражением морды к ней вчера и клеились. Двое… или трое… Неважно. Она всех послала. Последнего кажется даже матом, итальянским. Почему-то ее вчера пробило на итальянский мат. Кажется, после того как она увидела на сайте этот самый чертов оторванный рукав…
Вспомнилось, как она сбежала от последнего «ухажера», поймала такси и велела ехать… сюда. По дороге репетируя речь. Обвинительную. Состоящую больше чем наполовину все из того же итальянского мата. Боже. Стыдно-то как!
Явилась, как озабоченная фанатка, выяснять отношения. Наорала. Разрыдалась. Снова наорала. Даже по морде съездила, что-то крича про чертов оторванный рукав. Правда, промазала. И сама свалилась — поскользнулась на свежем льду. Коленка до сих пор болит. Хорошо, ее вовремя поймали и не позволили ничего себе сломать. Хотя может и не сломала бы. Пьяным и дуракам везет. А она вчера именно такой и была — пьяной дурой. Дался ей этот рукав!
Она бы зажмурилась сильнее, но было уже некуда. Оставалось разве что сбежать, пока он где-то там мурлыкает и варит кофе. Тихо-тихо сбежать…
Высунувшись из-под одеяла и морщась от слишком яркого света, Аня попыталась найти взглядом свою одежду… хм… как-то она совсем не помнила, каким образом оказалась раздетой. И что вообще было потом, после того как ее на руках несли в квартиру, а она вырывалась и орала что-то… а черт бы помнил, что именно! Но кажется там опять фигурировали фанатки, помада и рукав…
«За что, за что, о боже мой!» — тут же зазвучали в голове куплеты из «Летучей мыши». Очень, очень подходящие к случаю.
— Анечка, — послышалось тихое от двери, — с добрым утром.
Аня вздрогнула, волевым усилием заставила себя выпрямиться (а не забиться под подушку) и независимо поглядеть на Артура, вошедшего в комнату.
Бывший был одет в одни лишь трусы и выглядел… да как он смеет, зараза, так выглядеть, когда у нее похмелье? Свежий, чисто выбритый, бодрый и довольный жизнью, как… как… сволочь! Мерзавец! Еще и кофе ей принес! С миндальными пирожными! И мензурку с какой-то шипучей дрянью, наверняка от похмелья. А чтобы мало не показалось, на краю подноса еще и роза лежала. Белая. Негодяй!
Негодяй присел на край кровати, нежно улыбнулся и, поставив поднос себе на колени, протянул ей мензурку.
Аня ее царственно приняла и выпила антипохмельную дрянь. Прикрыла глаза — всего на мгновение. Не потому что ей было стыдно, а… а просто так. И почему-то не возмутилась, когда ее осторожно поцеловали в кончик носа. Только вздохнула.
Организм замер в размышлении: подействует шипучая дрянь или расстаться с ней немедленно?
— Кофейку или сначала тазик? — непринужденно осведомился Артур, касаясь прохладной ладонью ее лба.
— Кофейку, — почти не сипло ответила Аня, открывая глаза: организм определился, и тошнота отступила.
Артур смотрел на нее без малейшего ехидства. Хорошо смотрел, открыто и спокойно. Так, словно она вчера не устроила ему… то что устроила.
«За что, за что, о боже мой?!»
— Я… извини, — пробормотала она после пары глотков кофе и отвела взгляд. — Не стоило мне…
— Стоило, Ань, — очень серьезно оборвал ее Артур. — Жаль только что вчера, а не пару лет назад.
Аня передернула плечами. Пару лет назад ей казалось, что они справятся. Каким-то чудом все наладится без скандалов, что Артур поймет, изменится. Ужасно глупо.
Особенно глупо то, что она даже толком не помнит, что вчера ему наговорила. Ну кроме проклятого оторванного рукава. Как-то она совсем потеряла самоконтроль.
— Прости меня, Анют. Я такой дурак, я с ума сойти какой дурак. Хуже Д`Артаньяна.
— Хуже, — согласилась Аня. — Вокалист ты, и в голове у тебя резонаторы.
Артур только плечами пожал. Ну, вокалист. Ну, резонаторы.
— Я тебя люблю, — сказал он самое главное. — Ты только меня не прогоняй.
Теперь уже она пожала плечами. Толку-то его прогонять. Если сама приперлась.
— Вкусный кофе, — сказала она, только чтобы что-нибудь сказать.
На «Я тоже тебя люблю» она пока была не готова, как и на «Возвращайся домой, придурок».
— Ань, давай сегодня сходим куда-нибудь поужинать. После репетиции.
О боже. Репетиция. Сегодня — опять! Две штуки! Сначала в Оперетте, потом с Бонни. Если она после этого сможет на ногах стоять, уже будет чудом. А дома — Катя с декларацией независимости и воплями на тему «херографии». Впрочем… а черт с ними, с воплями. Она не обязана их слушать.
— Не поздновато ли ты зовешь меня на свидание? — все еще не в силах расслабиться и не искать подвоха, спросила она.
— Сходить на свидание с самой красивой женщиной на свете никогда не поздно, — заявил Артур и убедительности ради поцеловал ее руку.
Ох, как поцеловал… Неторопливо, уверенно коснулся сначала пальцев, а потом перевернул кисть и провел губами по запястью, там где пульс. Ане тут же захотелось запустить пальцы ему в волосы, притянуть его к себе и…
— Ладно, сходим… Артур… Ох, Артур!..
«Шествие троллей» в металлической аранжировке раздалось, когда Аня напрочь позабыла и о репетиции, и о нечищеных зубах, и о всяких глупых ссорах. Она вздрогнула, оттолкнула Артура — но он и сам отстранился, неохотно и с сердитым ворчанием:
— Я убью тебя, лодочник!* — наверняка имея в виду Бонни Джеральда. Или Леву. В общем, работу, которая жизнь. И, уже нашарив телефон на тумбочке, но до того как принять вызов, обернулся к Ане: — Вечер — наш. Обещаешь?
— Обещаю.
…
— Вот что ты смеешься? — недовольно проворчала женщина его мечты. — И вообще, останови машину!
Теперь рассмеялся Артур.
— Останови, говорю, повторила Аня. — Я выйду за квартал. Чтобы никто не видел!
Его женщина. Вредная, скандалящая, вывалившая вчера на него все беды мира, включая бунт дочери, ревность к фанаткам — какие, оказывается, стойкие помады нынче! Еще было что-то про му́ки совести самой Анны, в которых виноват тоже он. Ладно, согласен. Он на все был согласен вчера, потому что жена пришла сама. Видимо, донести до него, насколько он ей безразличен.
И еще она сказала, что накануне приехала его караулить, чтобы запалить с фанаткой и уж точно перестать переживать из-за мести. И понять, что все она сделала правильно. Отомстила по делу! А он, подлец такой, и тут ее обломал. Вот что он за человек. Гад ведь, а не человек!
Он нес ее на руках. К себе. Как первобытный охотник. И чувствовал он себя при этом совершенно счастливым.
Главное, чтобы Аня про эти красоты свои не вспомнила. А то и в этих ее «бедах» останется виноват он. Подлец же.
И даже от этой мысли он улыбался.
Артур старательно прижался к тротуару, включил аварийку и развернулся к жене.
— Съешь лимон! — незамедлительно приказала Аня.
— Не поможет. — Он отстегнулся и обнял ее.
— Я пойду, — пробормотала жена. И вдруг ему показалось, что она смущена. Что? Такое бывает?
— Ань. Ну… Ты чего?
— Я боюсь, — вдруг тихо проговорила она.
— Чего?
— Не знаю.
Он чувствовал, как Аня чуть вздрагивает в его объятиях. Что ее что-то гнетет.
— Эй.
Артур нежно коснулся ее подбородка. Погладил. Приподнял, заставляя посмотреть себе в глаза. И ведь знал же, что Аня этого терпеть не может. Как и любой намек на снисходительность и покровительство, но…
— Все будет хорошо, — приказал он. Потому что просто был в этом уверен. — Главное, мы вместе.
Сказал — и замер на мгновение, потому что вдруг показалось, что Аня снова начнет протестовать, ослиться и бараниться…
Но она вдруг вздохнула, отпрянула, щелкнула зубами у самых его пальцев — ну, чтобы уж совсем не зарывался. И вдруг прильнула к нему.
— Только не надо пока говорить всем, — пробормотала она. — Снова кинутся помогать, и снова получится какая-нибудь фигня.
Он хотел было заспорить, потому что это было не совсем справедливо к тем людям, что поддерживали его все это время, которые дали шанс им с Аней быть снова вместе. Которые мюзикл затеяли, в конце концов, чтобы он и Аня… Но спустя мгновение, мысленно попросив прощение у всей честной компании, почти беззвучно выдохнул:
— Счастье любит тишину.
Он провожал ищущую к «Оперетте» Аню взглядом, снова улыбаясь от того, какой он все-таки счастливчик.
А на репетиции он старательно двигался по сцене, повторяя движения за Бонни. О, его бедная спина. И правда, «херография», надо поговорить с дочерью.
Он улыбался Леве, добешивая того до края — и ничего не мог с собой поделать, хотя и Ванька, и Сергей всеми своими сверхвыразительными жестами и пантомимами объясняли: угомонись. Видишь, маэстро не в духе.
Он пел с Констанцией дуэт, с удовольствием отыгрывая все, что хотел от него Бонни. Главное, чтобы эта белошвейка не поняла его неправильно. А то еще отбиваться придется, как вчера от фанаток. Следы ее помады Аня так просто ему не простит.
— Привет. — Услышал он спустя несколько часов. Голос, который ждал. — Как вы тут?
— Армагеддец, — первым ответил Иван.
А Артур, пользуясь тем, что режиссер чертовски занят, подошел и взял ее руку в свою, прикоснулся губами к ладони.
— Мы же договаривались, — прошипела любимая, розовея скулами и ушками.
— А, не парься. На нас все равно никто не смотрит. Им не до того.
И это была святая правда, потому что Лева снова сцепился с Бонни. Артур даже не понял, по какому именно поводу. Вот все было отлично, они сделали очередную сцену, Артур сходил за кофе, а когда вернулся…
— Да твою через… — донесся великолепно поставленный баритон Льва.
Ого! Парнями переглянулись. А Артур так поразился, что даже от поглаживания Аниной ладошки отвлекся! Вот такое вот услышать от пафосного Левушки, редкостного сноба, до офонарения гордящегося тем, что все люди как люди, а он натуральный принц и не позволяет себе обсцентную лексику! Зато как Левушка поджимает губы, слыша ее от кого-либо! Особо поджимает, когда от Олеси.
— Ты это слышал? — тихо спросил Иван у Сергея, уже записывая Левины тирады на телефон.
Конечно, для личного пользования. Олесю же порадовать надо. Да и в последний раз они забивались, что Лев сорвется на мюзикле. Классически забивались, на сто баксов, без изысков с серебряными монетами.
В ответ на Левину характеристику Бонни схватился за табуретку. Крепкую такую, из тех, что изображали мебель в мушкетерском трактире.
— Эй-эй! Парни! Вы чего? — привстал бас.
Бонни в ответ высказался на жгучей смеси языков, но всем стало понятно, где он видел видение русского непрофессионала в трактовке мизансцены. Лева прищурился, убийственно сверкнул глазами. И другая табуретка оказалась уже у него в руках.
— Они друг друга не поубивают? — озабоченно спросила Аня, пригнувшись от очередного особо экспрессивного пассажа, сопровождаемого грохотом чего-то обрушившегося.
— Эй, парни, не ломайте декорации! — крикнул Сергей.
Не помогло. Эти двое орали друг на друга, как помоечные коты в марте, и у Бонни в руках снова была табуретка, которой он замахивался на Льва.
— Слушай, ты! — на сцену выскочил Сергей, в руках у которого оказалась невесть откуда взявшаяся бутылка с водой.
Миг — и знаменитый итальянец оказался мокрым как помоечный кот. О, как замечательно газированная вода стекала с его роскошных кудрей! Шипя и пузырясь!
Бонни странно так посмотрел на баса…
Даже несмотря на солнечный пофигизм, осенивший Артура с самого утра, он уже стоял за плечом у боевого товарища. И ждал отмашки, чтобы прижать к ногтю распоясавшегося итальяшку. И Ванька, с непростым, серьезным лицом, тоже был рядом.
— Вы чего? — спросил у них Бонни. — Вы…
И заржал.
А Лев — покрутил пальцем у виска и заорал на баса, не сбавляя громкости:
— Совсем …? Ты что … творишь? Не видишь, …, мы работаем, …!
— Чего-чего вы делаете? — переспросил обалдевший Сергей.
— Работаем мы! Иди-иди. Не мешай творческому процессу, — чуть менее матерно поддержал Льва Бонни.
Артур недоуменно переглянулся с Аней. Это ледовое побоище у них называется «творческий процесс»? Мать твою виолончель!
— Э… ухожу, ухожу… И вообще — да пошли вы оба! — Сергей поднял руки, отступил на шаг и тоже заржал. Потому что эти двое, едва одарив его грозными взглядами, снова схватили табуретку — и продолжили с того же места. Сначала вполголоса, видимо, настраиваясь, а потом — во всю мощь двух отлично поставленных голосов.
— Дурдом, — прокомментировала Аня.
— Да пусть, — махнул рукой Артур и спрыгнул со сцены в зал, к Ане. — Хоть кофейку выпить, пока у них творческий процесс…
— Ну наконец вы помирились, — словно черт из табакерки возник рядом Иван. Довольный, словно в лотерею выиграл.
— Мы… э… — синхронно отскочили друг от друга Артур с Аней.
— Шифруетесь? И правильно, — кивнул Ваня. — Я никому не скажу.
И похлопал Артура по плечу.
Почему в этот момент Артур почувствовал себя конченым придурком? Зато — счастливым придурком.
— Ладно, можешь принести мне кофе, — насмешливо фыркнула на него Аня и уселась на первый ряд, дальше любоваться бесплатным представлением.
Правда, кофе они выпить не успели — их обоих, стоило Артуру вернуться в зал, сразу же припахал Бонни. И пахали они часа, наверное, два. Или три. В режиме «десять минут до канадской границы». А когда Бонни смилостивился и отпустил Д`Артаньяна с Миледи со сцены, и они без сил рухнули в кресла в зрительном зале, у Сергея зазвонил телефон.
— Слушай, мне не очень удобно говорить, — начал было бас. Причем ясно было, что неудобно ему говорить, потому что два гения снова сцепились. И снова не выбирая выражений.
— Кто поет? Девчонка? В вашем притоне? — вдруг голос Сергея стал серьезным и хмурым. — Артур, глянь. Наши же.
Артур вздрогнул от неожиданной беспомощности, что резануло как бритвой слух.
Потом кинул взгляд в телефон…
— Твою ж! — пробормотал он.
Видео было отвратное, звук ужасный, но ужаснее всего было то, что на этом видео в самом деле были Катя и Маша. Катя с гитарой, Маша с микрофоном, двое мальчишек с клавишами и ударными, и все это под пьяный гогот и пивное бульканье.
— Что это? Где? — подскочил Артур.
Аня рядом только охнула и схватилась за голову.
— Байкерский клуб на Воробьевых. Что их туда понесло? — поморщился Сергей.
— Откуда я знаю! Адрес скажи!..
— Что происходит? Это Маша? — влез Бонни. — Это Кэти?
— Звоним Олегу, — сразу предложил Сергей, — просим подтянуть парней и вытаскиваем дурынд этих?
— Сейчас же! — в голосе Ани звучала отчетливая паника.
Артур и сам запаниковал. Чем грозит двум девчонкам выступление в подобном притоне, он даже представлять не хотел. Не зря же приятель Серого позвонил предупредить!
— Что стоим? Поехали! — внезапно распорядился Бонни. — Нельзя вмешивать охрану! Их же работать больше никуда не позовут, — и добавил по-русски: — Без охрана! Надо ехать сам!
И они рванули.
*«Я убью тебя, лодочник» — цитата из песни профессора Лебединского.