И наконец, фиолетовым и белым покрывалом оделась сирень под окнами.
На лугу давно желтели лютики. Под ивами красовались фиалки, застенчиво склоняя свои головки. Под ольхой прятались белые ландыши.
Расцвёл весь мир. Микинь смотрит в зеркало и видит, что нос его покрылся золотистыми пятнышками.
— Мам! — говорит он радостно. — Посмотри, я тоже цвету!..
— Это веснушки, сынок! — отвечает мама.
— Значит, всё ещё весна? Когда же наконец лето начнётся?
— Вот отцветёт сирень, тогда и лето начнётся.
— Скорей бы отцветала! — вздыхает Микинь. — Я купаться хочу…
Мама грустно улыбается.
— Сынок, сынок! — говорит она. — Ты ещё не знаешь, как быстро проходит пора цветения!
— А вот и не быстро! — откликается Микинь. — Нос у меня всё лето цветёт!
День такой жаркий, что у Микиня обгорел нос и лоб, пришлось их помазать сметаной.
Дуксис, понурив голову, ел какую-то траву.
— Ты что, овцой стал? — спросил его Микинь. — Ну ладно!
Он нарвал целую охапку сочной, душистой травы и положил перед Дуксисом:
— Ешь, это самая хорошая трава!
Дуксис лежал, высунув язык, и отворачивал морду.
— Дурень ты, — сказал Микинь, — эту траву все коровы любят! Не понимаю, чего тебе ещё надо!
…Тем временем над Бором Белых Грибов появилась тёмная туча.
Она быстро разрасталась и скоро закрыла солнце.
Небо почернело. Воздух стал таким тяжёлым и душным, что даже лёгкие ласточки не могли подняться выше домов и со свистом летали над самыми крышами. На сумрачном небосводе сверкали далёкие молнии. Микинь обнял Дуксиса и молча глядел на чёрную тучу, которая всё шла и шла по небу. Впереди неё летело, как дымок из отцовской трубки, лёгкое белое облачко. По двору пронёсся шквал.
Берёзы склонились до земли и жалобно застонали. Все птицы куда-то попрятались. Только одинокая ворона, борясь с ветром, торопилась к своему гнезду на чёрной ольхе.
Вдруг земля словно раскололась… Весь мир наполнился белым ослепительным огнём. И Микинь закрыл глаза.
Громовой раскат разорвал тучи, и с неба сплошным потоком хлынула вода.
Микинь кинулся домой, позабыв обо всём на свете. А отец уже шагал ему навстречу с дождевиком и, улыбаясь, говорил:
— Первая гроза — дорога лету!
То место, где Студёный Ручей огибает луг и поворачивает к Бору Белых Грибов, люди называют Лесной Заводью.
В излучине заводи чернеет омут.
Один его берег песчаный, отлогий, весёлый; здесь хорошо купаться… А другой, со стороны леса, — высокий, обрывистый. В тёмную воду здесь уходят искорёженные, косматые корни деревьев. А из глубины тянутся кверху страшные, рукастые коряги.
Высокий берег весь изрыт норами, над водой в норах живут ласточки-береговушки, а под водой — скользкие налимы.
Тут водятся раки с такими клешнями, что мигом палец отхватят — только зазевайся…
А где-то в глубине, под мохнатым, замшелым корневищем, притаилась зубастая разбойница-щука.
Микинь ходит купаться только с отцом.
В омуте можно утонуть…
Кто же тогда будет делать большие дела?
Высоко над омутом росла старая ель.
Рыжая белочка сделала в дупле гнездо.
Зимой Микинь затаив дыхание видел не раз, как весело белочка скачет по пушистым веткам ели. Но стоило ему шевельнуться, как она тотчас же, косясь на Микиня чёрным глазком, скрывалась в дупле.
Дуксис старательно лаял на белочку, но Микинь отзывал его.
…В тот день, когда гулкой грозой началось лето, ветер повалил старую ель, и белочкин дом угодил в омут.
Белочка вынырнула из глубины, выплыла на берег. Она жалобно сзывала своих детёнышей, а их уже не было.
Маленькие бельчата не умели плавать, и все утонули.
Когда кончилась гроза, Микинь позвал Дуксиса и побежал смотреть на поваленную ель.
Уже издали было видно, что она лежит поперёк омута, затонув расколотой вершиной.
А по берегу металась белочка и жаловалась:
— Утонули, утонули… Малыши мои утонули!
Дуксис не понял белочку.
— Гав! Гав! — залаял он громко.
— Молчи! — сказал Микинь. — Ты что, не видишь, какая у белочки беда?