- Это свинство, Ржевский, Блока читал весь интеллигентный Петербург, а ты берешь на себя смелость утверждать, что, видите ли, плохо!
- Да Рукавишникова читать надо, Рукавишникова!! Или вот, тоже хорошо: "Влачились змеи по уступам, Угрюмый рос чертополох! - заорал розовощекий вольноопределяющийся Иванов, отбивая такт стаканом по столу. - И над красивым! женским! трупом! Рыдал! безумный! ск-скоморох!"
- Черт, да отдай ты мой стакан!
- Да погоди ты... Вот еще... "О кот, блуждающий по крыше! Твои м-мечты во мне поют!" Рукавишникова читать надо, а не Блока!!
- Нет, господа, если принимать тезис о нравственной ответственности искусства, то Блок...
- ГОСПОДА, А КАК ЖЕ "ДВЕНАДЦАТЬ"?!!
- Да он просто кровавая сволочь!
- Как Вы смели это сказать, Орлов?!
- Господа, поэт имеет право...
- Черт возьми, Гнедич, что вы себе позволяете?!
- От этого недалеко до большевизма!!
- Я не в Вас швырял, черт возьми! Так это меня - в симпатиях к большевизму!?!
- Да!!!
- Мне плевать, что не в меня. это - оскорбление действием, Вы мне ответите!!
- Поэт нейтрален!!
- Рукавишникова!
- Это нейтральность?! В Святую Русь - пулей - нейтральность?!
- Да пусти же!
- Пр-равильно!!
- ...Традиции российского гуманизма...
- ...Да - подлость! Подлость!
- ...Рукавишникова!
- Я ему покажу столы опрокидывать!
- Пусти!!
Слушай, Ржевский, а ну их к черту!
- Господи, хорошо-то как, - привалившись к дверному косяку произнес Сережа, глубоко вдыхая морозный ночной воздух. - Ты только взгляни, Чернецкой!
- Снег скрипит... - Женя пробежал несколько шагов по двору и, качнувшись, остановился, схватись рукой за ворота. - Скрипит и сверкает... сам... изнутри...
- Сейчас бы на лыжи... Далеко-далеко... в леса финских колдунов. Сережа слетел с крыльца и, не добежав до Жени, споткнулся и с размаху со снежными брызгами въехал рукой и коленом в снег. - А он пушистый как пух! Пуховая постель!
- Вставай!
- Не хочу! Я хочу... спать на зимней постели! - Сережа упал спиной в пушистый сверкающий снег - лицом в ослепительно черное, усыпанное плывущими звездами небо. - Господи, Господи Боже мой... Женька... Женька... какие звезды! Стоя - не видно, надо - так...
- А это мысль! - Женя, раскинув в стороны руки, упал рядом с Сережей в снег и звонко, счастливо засмеялся. - Больше ничего не надо - снег и небо... Эта чернота - сияет... Черный огонь, в котором плавают звезды... Сережка, я лечу...
- J'ai tendu des cordes de clocher a clocher, des guirlandes de fenetre a fenetre, des chaines d'or d'etoile a etoile, et je danse15... A все-таки скотина Вы, подпоручик.
- Чем, собственно, обязан?
- А где Вы были раньше? Мне не хватало Вас... как самого себя. Всегда не хватало.
- А почему - я? Почему я должен был Вас разыскивать? Почему Вы меня сами не изволили обнаружить за восемнадцать лет?
- Это где это, позвольте поинтересоваться, я должен был Вас обнаруживать?
- Первопрестольная не так велика. А я, так же, кстати, как и Вы, прожил в ней большую часть жизни. Во всяком случае - до девяти лет и с тринадцати - до революции.
- То-то и оно! А где вы, подпоручик, околачивались с девяти до тринадцати? Извольте объясниться!
- А нигде. - В Женином смехе прозвучала горечь. - Ржевский, самое смешное в том, что с девяти до тринадцати меня нигде не было.
- Слушай, а чего они там так шумят?
- Не знаю. Надо спросить - вон кто-то вышел. А что, собственно, за бедлам?
- Чернецкой?! - Вышедший из ресторана Ларионов с гневным изумлением воззрился на Женю. - Это Вы спрашиваете, что за бедлам?
- Ну да, очень шумно.
- Ну знаете... Мало того что вы это заварили, а теперь черт знает в каком положении...
- А какова нынче Кассиопея... - созерцательно произнес Женя и с предупредительной любезностью прибавил: - Хотите посмотреть?
- Черт знает что!! - Ларионов хлопнул дверью.
- Решительно не понимаю, чем он остался недоволен.
- Кто ж их знает... И вообще мне надоело: шумят, ходят... Что за безобразие?
- Где бы найти такое место, чтоб там никто не ходил?