Создание МВД и регулярной полиции позволило значительно улучшить состояние криминогенной обстановки в России. Середина XIX века, возможно, стала самой спокойным периодом для населения за всю историю государства. Ушли в прошлое лихие налеты бандитских шаек. Структура преступности существенно сместилась от насильственного завладения чужим имуществом к его тайному похищению. В 1853 г. на полмиллиона населения Санкт-Петербурга приходилось всего пять убийств, 6 грабежей и 1260 краж. В Екатеринбурге и других уральских городах в середине XIX века убийства вообще были редким явлением.
В целом, преступления в ту пору по большей части были простыми, и наказание за них тоже следовало простое и скорое. Буянов и хулиганов городовые волокли в квартал, где квартальный или его помощник тут же выслушивали обвиняемого и потерпевшего, после чего выносили свой вердикт. Наказание в основном выражалось в строгом устном внушении или же в «воспитании» розгами. Обычно назначалось 10–20 ударов розгами, которые тут же производились пожарными служителями полицейской части. С мелкими воришками поступали еще проще. Городовому даже было не обязательно вести их в квартал. Достаточно было нарисовать ему мелом круг на спине, дать в руки метлу и заставить мести тротуар возле места совершения кражи. Вокруг таких метельщиков обычно собиралась толпа зевак, которые старались «поддеть» их язвительными замечаниями. И такой позор нередко становился наиболее действенной профилактической мерой.
Характерной иллюстрацией работы патриархальной русской полиции может служить проверка всех въезжающих-выезжающих на городских заставах. С одной стороны поддерживался строгий порядок — каждого путника строго просили назвать свое имя, а с другой стороны — никто не проверял достоверность сведений. Вот и пользовалась веселая «золотая» молодежь данным обстоятельством.
В Лицее во времена Пушкина служил гувернером некто Трико, докучавший лицеистам бесконечными придирками и замечаниями.
Однажды Пушкин и его друг Вильгельм Кюхельбекер попросили у Трико разрешения поехать в находившийся недалеко от Царского Села Петербург. Однако тот не разрешил им этого. Тогда довольно уже взрослые шалуны все равно вышли на дорогу, ведущую в Петербург, и, остановив два экипажа, поехали по одному в каждом из них.
Вскоре Трико заметил, что Пушкина и Кюхельбекера нет в Лицее, понял, что друзья ослушались его и уехали в Петербург. Трико вышел на дорогу, остановил еще один экипаж и поехал вдогонку.
А в то время у въезда в город стояли полицейские заставы и всех ехавших в столицу останавливали, спрашивали, кто они и зачем едут. Когда ехавшего первым Пушкина спросили, как его зовут, он ответил:
— Александр Одинако.
Через несколько минут подъехал Кюхельбекер и на такой же вопрос ответил:
— Меня зовут Василий Двако.
Еще через несколько минут подъехал гувернер и сказал, что его фамилия Трико. Полицейские решили, что или их разыгрывают и подсмеиваются над ними, или что в город едет группа каких-то мошенников.
Они пожалели, что Одинако и Двако уже проехали, и догонять их не стали, а Трико арестовали и задержали до выяснения личности на сутки.
И такой случай отнюдь не был единичным. Одно время проказники сговорились проезжать часто чрез петербургские заставы и записываться там самыми причудливыми и смешными именами и фамилиями. Этот именной маскарад обратил внимание начальства. Приказано было задержать первого, кто подаст повод к подозрению в подобной шутке.
Два дня после такого распоряжения проезжает через заставу государственный контролер Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и речисто, во всеуслышание, провозглашает имя и звание свое.
— Некстати вздумали вы шутить, — говорит ему караульный, — знаем вашу братию; извольте-ка здесь посидеть, и мы отправим вас к г-ну коменданту.
— Так и было сделано.
Впрочем, шалости «золотой» молодежи, были, возможно, самыми невинными нарушениями правопорядка. Язва казнокрадства, с которой решительно, но не очень успешно боролся еще Петр I, плавно перетекала в виде наследства от одного русского монарха к другому. Нельзя сказать, что они закрывали на нее глаза. Отнюдь. В государстве постоянно кого-то уличали в этом пороке, жестоко наказывали, но само явление носило столь массовый характер, что даже цари порой удивлялись этому.
Во время Крымской войны стали открываться факты жутких хищений при снабжении армии боеприпасами, обмундированием и продовольствием. Возмущенный император Николай I как-то в разговоре с наследником престола заметил:
— Сашка! Мне кажется, что во всей России не воруем только ты да я.
Впрочем Николай I и не особо боролся с этой язвой, видимо считая искоренение ее невозможным, а потому лишь горько сетовал на нее. Как-то он велел даровать берлинскому художнику Францу Крюгеру за отлично написанный портрет золотые часы, усыпанные бриллиантами. Однако чиновники дворцового ведомства принесли Крюгеру только золотые часы, на которых не было ни одного бриллианта.
Николай I узнал об этом и сказал художнику:
— Видите, как меня обкрадывают! Но если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи, для этого мало было бы всей Сибири, а Россия превратилась бы в такую же пустыню, как Сибирь.
Надо сказать, что в царствование Николая I тоже часто звучала фамилия Меншикова. Известно, что Александр Данилович за словом в карман не лез, однако его правнук — дипломат и адмирал Александр Сергеевич Меншиков превзошел в остроумии знаменитого предка и прослыл отменным острословом. Его шутки передавались из уст в уста и основательно подмачивали репутацию обманщикам и мздоимцам.
Однажды один важный сановник, о котором прошла молва, что его били в игорном доме за шулерство, получил орден Андрея Первозванного. И когда адмирал Меншиков увидел его во дворце на приеме у царя в новенькой синей андреевской ленте, сказал громогласно:
— Однако основательно колотили этого мерзавца: посмотрите, какой огромный синяк у него вскочил!
Николай I очень восхищался известным иллюзионистом и фокусником Боско.
— Да что там Боско! — сказал как-то царю Меншиков. — У вас, ваше величество, есть свой фокусник, отечественный, получше заморского.
— Кто ж таков? — спросил царь.
— Да министр финансов Канкрин. Он берет в одну руку серебро, в другую — золото, дунет в одну руку — выходят бумажные ассигнации, дунет в другую — бумажные облигации.
Как-то один очень важный сановник П-н. Нечистый на руку человек, получил за труды табакерку с портретом царя. По этому поводу Меншиков сказал:
— Практическая награда! Государю давно недоставало бы заглянуть П-ну в карман, жаль только, что портреты не говорят….
Досталось от Александра Меншикова и одному из министров внутренних дел. Дмитрий Гаврилович Бибиков, руководивший российской полиции в период с 1852 по 1855 гг. в целом человек был достойный: он отважно дрался на Бородинском поле и после исправно служил государю и Отечеству, будучи губернатором ряда губерний и министром внутренних дел. Однако любовью в светских кругах не пользовался, имел репутацию гордеца и солдафона. Вот и попал под острый язычок Александра Сергеевича:
Известные в свое время в Петербурге братья Бибиковы — Дмитрий, Илья и Гаврило, были: первый — гордец, второй игрок, а третий — хвастун. Екатерине II А. Меншиков про них говорил, что «из Бибиковых один надувается, другой продувается, а третий других надувает».
Впрочем, в период правления Николая I министрами внутренних дел в основном становились люди либерального толка. Например, Министр внутренних дел с 1839 по 1841 год граф Александр Строганов запомнился тем, что оказывал покровительство А. И. Герцену, взяв его на службу в свою личную канцелярию из Владимира, где тот отбывал ссылку.
А пришедший ему на смену граф Лев Перовский, который провел на посту Министра более 10 лет — с 1841 по 1852 гг., имел пятно в биографии. Комиссией по расследованию событий 14 декабря 1825 года он привлекался как член ранних декабристских организаций. Будучи руководителем органов внутренних дел, запомнился своей борьбой со злоупотреблениями в полиции Москвы и Петербурга. После выхода в отставку управлял Академией художеств.
Схожее пятно в биографии имелось и у графа Сергея Ланского, который был Министром внутренних дел с 1855 по 1861 год. В молодости он входил в декабристскую организацию «Союз Благоденствия», руководил одной из масонских лож в Петербурге.
Любопытно, что в последующем для характеристики царствования Николая I частенько стали употреблять фразу: «вверху блеск, а внизу гниль», которую первым использовал граф Петр Валуев в записке «Дума русского в 1855 году». И это не помещало ему в 1861 году стать Министром внутренних дел и оставаться им вплоть до 1867 года.
Впрочем, на работу рядовых полицейских чинов идеи либерализма распространялись только до определенных пределов. Для людей, облаченных высокими дворянскими титулами и громкими фамилиями, полицейские были не указ. И вели они себя с ними без должного почтения к представителям власти, поскольку считали властью самих себя. Зато с людьми простого сословия полицейские не церемонились. Могли и обматерить, и в ухо заехать. А для иллюстрации сказанного два анекдота:
В царствование императора Николая Павловича вышел указ, запрещавший курение на улицах. Профессором римского права в Московском университете был Никита Иванович Крылов, который пользовался в городе почетом и большим уважением. Крылов держал себя независимо и игнорировал этот указ, а полиция смотрела на его вольности сквозь пальцы. Но однажды Крылова заметил новый полицмейстер, который еще не знал его в лицо, а по костюму принял его за обычного обывателя. Он нагнал на санях Крылова, гулявшего по Тверскому бульвару, и закричал:
— Брось папироску!
Крылов же спокойно продолжал свою прогулку, дымя папиросой и не обращая на полицмейстера никакого внимания. Взбешенный полицмейстер выскочил из саней и подбежал к Крылову:
— Брось сейчас же папироску, говорят тебе! Как ты смеешь не слушаться! Кто ты такой?
Крылов спокойно вынул изо рта папиросу:
— Я — тайный советник, заслуженный ординарный профессор императорского университета Крылов, вот кто я такой!
Полицмейстер хотел ретироваться, но Крылов удержал его:
— Нет, постой! Теперь ты знаешь, кто я таков, но ты еще не знаешь, кто ты таков. По обращению — ты солдат, а по морде — дурак, вот кто ты таков! Теперь садись и поезжай!
Полицмейстер уехал, а Крылов продолжал прогуливаться, дымя своей папиросой.
Новгородский губернатор граф Медем был очень деликатным и мягким человеком. Однажды он совершал поездку по Белозерскому и Тихвинскому уездам и на какой-то станции менял лошадей. Содержатель станции был уже навеселе, и прибытие губернатора его нисколько не смутило. Пока меняли лошадей, содержатель по-приятельски, запросто, предложил губернатору выпить водки. Медем отказался, сказав, что он не пьет водку, и вообще, это вредно. Смотритель развеселился и стал подначивать губернатора, говоря, что дома тот, небось, «дует свое шампанское».
Медем деликатно сказал содержателю, что так говорить не хорошо, ведь он все-таки, губернатор. Но содержатель уже разошелся и стал выговаривать губернатору за плохое состояние дорог в Тихвинском уезде по сравнению с Белозерским. В заключение своей пылкой, но не очень связной, речи содержатель высказался в том смысле, что лучше бы губернатор пил водку и держал всех в руках, а то он распустил народ.