Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.
Являются понятые, потерпевший.
— Ах ты негодяй! — грозно набрасывается на мошенника некий пристав. — Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа — обыскать его.
Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора не находится ничего. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.
Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор принимает победоносный вид.
Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:
— Вы продолжаете поддерживать обвинение?
— Конечно… но, странно… куда он успел спрятать… я видел собственными глазами.
— Гм… но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который пред правосудием оказывается невиновным?
— Но ведь я собственными…
— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно… Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует… Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.
В кабинете разговор был другого рода.
— Ты оклеветал невинного человека, — мгновенно переменял тон пристав. — Он тебе этого не простит. Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься…
— Но я могу принять присягу!
— Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор… Ты скандалист, ты бунтовщик, тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.
— Правительство? Чем это?
А что ж, я, по-твоему, обыкновенный человек что ли?
После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится ясно, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.
— Уж коли так… то, конечно… Бог с ним…
— Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оставит… Он тебя по судам затаскает…
— Что же мне делать?
— Откупиться надо…
Начинается торговля. После многих «скидок «надбавок» приходят к соглашению.
— Деньги эти оставь у меня. Я их ему передам и уговорю его не поднимать дела… Прощай, да на напередки будь внимательнее…
Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Тут же в кабинете Появляется нор.
— Ах ты мерзавец! — принимается кричать на него пристав, пряча в карман деньги. — Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз! Ну, какой ты нор? Дурак ты, не больше. Тебе, кажется, скоро придется бросать воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет…
— Нечайно-с… А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь…
— Чего? Назад отдать? Ах ты каналья! Да разве виноват, что ты попадаешься?… С какой же стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать? Ведь я за это перед законом могу ответить! Вон!
Пристав этот нажил большое состояние и был уволен «без прощений». Впоследствии он жаловался на несправедливость начальства и любил хвастнуть, что его обожал весь околоток за порядок следствия и за умелое миротворение…
Если уж столь беззастенчиво вели себя полицейские в Петербурге — культурной Мекке России, то в провинции, где народ был попроще и потемней, они и вовсе не очень-то церемонились с ним. Несколько любопытных историй по этому поводу приводит Александр Завальнов на сайте «Старинные самарские анекдоты»:
Один из самарских исправников сильно проигрался в карты. Срочно нужно было доставать деньги. Исправник распорядился послать в большое чувашское село огромный столб, который повезли аж на двух лошадях. Он также приказал объявить, что вскоре появится и сям. Столб привезли ночью и свалили на сельской площади. Утром собрались чуваши и стали размышлять о причинах появления предмета. Одни решили, что на нем будут подвешены злостные неплательщики податей, другие уверяли, что исправник произведет обыски, найдет спрятанных чувашских богов и развесит на столбе В итоге, когда исправник прибыл, чуваши преподнесли ему в подарок порядочную сумму денег, после чего он ко всеобщему облегчению и уехал.
Самарские «горчичники» были известны всей дореволюционной России. Считается, что происхождение названия таково. В свое время самарские посадские люди разводили красный стручковый перец. Из него делали горчицу Она вывозилась во многие города, а самарцы получили прозвище горчишников.
Потом это занятие горожан ушло в историю, но колоритное слово осталось. Им стали обозначать диких и буйных молодцов, от которых серьезно страдала «негорчишная» часть населения Самары. Горчишники постоянно дебоширили на улицах города и даже выезжали на правый берег Волги, в село Рождествено. Здесь шайка воровала у крестьян барана, увозила его на остров или отмель и устраивала ночное пиршество. Примечательно, что чины самарской полиции не отказывали себе в удовольствии принять участие в подобных «мероприятиях» и пировали вместе с горчишниками.
Современному самарцу это может показаться странным. А ответ между тем довольно прост до революции правая сторона Волги входила в состав Симбирской губернии.
Безусловно совершенно неправильно было бы считать, что полиция в XI1Х веке ничего не делала, а лишь занималась мздоимством. Ничего подобного. Порядок поддерживался совсем неплохо. И самые хитрые преступления раскрывались, и подозреваемых успешно отлавливали по всей России без каких-либо технических средств. А то, что не брезговали поборами и подношениями, так это не от хорошей жизни. Работенка, как и сейчас, была собачья, а платили за нее гроши. Потому-то люди и не держались за полицейскую службу. Например, в Екатеринбурге в первой половине XIX века средний срок службы частных приставов составлял 2,5–3 года, и только один человек на этой должности проработал более 10 лет. А ведь частный пристав в табели о рангах — это следующая должность за полицмейстером, по-нынешнему — зам. начальника ОВД.
Необходимость перемен в полицейском ведомстве со временем становилась все очевиднее. И не только потому, что полиция наводила порядок кулаками и, не особо стесняясь, брала на лапу. Просто криминальный мир совершенствовался, а противостоять ему одним матом и кулаками становилось все сложнее. И они перемены не заставили себя ждать. Прежде всего они выразились в создании сыскных отделений.
Несмотря на накопившийся ком проблем в полицейском ведомстве, в конце XIX — начале XX века работа уголовного сыска продолжала бурно прогрессировать. В России выросла целая плеяда блестящих сыщиков, чьи имена до революции были весьма известны в обществе. О И. Путилине, А. Ф. Кошко, В. В. Ланге (руководивших в разное время сыскной полицией соответственно: Петербурга, Москвы и Одессы) и других замечательных мэтрах российского сыска писали книги и складывали легенды. Некоторые операции по задержанию преступников детективами тех лет и ныне кажутся потрясающими. Например, одесского афериста Беню Аронова, удравшего с похищенным миллионом рублей в Италию, российские сыщики достали и там. Установив его местопребывание на одной из вилл, они нейтрализовали охрану, схватили афериста и вывезли его на родину в трюме торгового судна.
Настоящей знаменитостью стал уже упоминавшийся Иван Дмитриевич Путилин, начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга на протяжении 23-х лет, с 1866 по 1889 г. с небольшими перерывами. А начинал Иван Дмитриевич свою карьеру сыщика в должности помощника квартального надзирателя на Толкучьем рынке. Работа на этом беспокойном месте дала ему огромный профессиональный и жизненный опыт. Вдобавок Путилин нередко в свободное время переодевался чернорабочим и отправлялся изучать нравы социального дна, осваивая жаргон, запоминая лица и клички. Вскоре он с успехом научился выдавать себя за своего и среди бродяг, и священнослужителей, и купцов. Способности к перевоплощению неоднократно помогали ему и в дальнейшей работе. Известный судебный деятель того времени А. Ф. Кони говорил: «В Петербурге в первой половине семидесятых годов не было ни одного большого и сложного уголовного дела, в розыск по которому Путилин не вложил бы своего труда».
Выйдя в отставку после 40-летней службы в полиции, Путилин решил рассказать о некоторых из раскрытых им преступлений в мемуарах. В работе над ними ему помогал литератор М. А. Шевляков. Увы, мемуары вышли в печати только после смерти Ивана Дмитриевича. Зато его имя быстро получило огромную славу по всей России. Шевляков написал про него цикл документальных рассказов. А множество авторов сочиняли бульварные детективы, главным героем которых был Путилин. Одной из самых талантливых стала «Путилиниада», написанная А. Добрым. В общем, до революции в России нарицательным именем сыщика было не «Шерлок Холмс», а «Иван Путилин».
Известность талантливого сыщика пришла к Путилину после того, как он блестяще сумел вывести на чистую воду фальшивомонетчиков братьев Пуговкиных. Но для этого сначала пришлось прибегнуть к сложной оперативной комбинации. И в ходе нее Иван Дмитриевич попал в очень сложную и в то же время смешную ситуацию, которую Михаил Шевляков также описал в своих записках.
Иван Дмитриевич Путилин занимал скромное место чиновника Сыскного отделения, когда в богатом подмосковном селе Гуслицы обнаружилась фабрика фальшивых кредитных билетов.
Как деятельного, энергичного и умелого, его командировали на расследование этого преступления.
С собой он прихватил еще двух агентов, на которых были возложены обязанности помощников.
Чтобы не навлечь на себя подозрения гуслицких обывателей, Путилин незадолго до отъезда на место преступления устроил так, что дьячка местной сельской церкви перевели на другое место, а на освободившуюся вакансию временно отправили какого московского псаломщика, которому, конечно, предварительно было внушено, что к нему приедут на побывку брат с родственниками.
Поэтому нового гуслицкого псаломщика нисколько не удивило, когда в один прекрасный веч к нему приехал Путилин с помощниками. Он встретил их радушно на крыльце своего дома и на нежные родственные объятия мнимого брата отвечал и менее нежным и радушным поцелуем.
На другой день уже весь околоток знал, что к и новому дьячку на новоселье приехали гостить родные.
Приезжие оказались людьми чрезвычайно общительными. Они быстро познакомились со священником, с волостным начальством и с некоторыми из жителей Гуслиц. На больших фабриках, находившихся неподалеку от села, они также завели знакомства.
Конечно, преследуя цель сближения с местным обществом, в котором вращались крайне осторожные преступники, Иван Дмитриевич водил компанию со всеми и, по-видимому, не ограничивал себя в «питиях». Только странное дело: как бы много он ни пил, а никогда не бывал пьян. Помощники тоже. Собутыльники удивлялись, но приписывали это необычайно крепким их натурам. Слух о «несокрушимых пьяницах» дошел до фабриканта, имевшего нрав, которому никто не рисковал препятствовать. Он приказал доставить к нему дьячковых братьев специально для питья.
— То есть как «для питья»? — изумился Путилин, когда посланные отрапортовали ему наказ хозяина.