Миккель продолжал осмотр.
- Ящик... два огарка, - перечислял он. - Не иначе, бродяга какой-нибудь здесь приютился. Ладно, пой, да скорее кончим.
Снова захрустел снег, Туа-Туа открыла глаза.
- Бродяга? - повторила она недоверчиво.
- А кто же еще? Шел мимо, переночевал и оставил свое барахло.
Но он не убедил Туа-Туа.
- Чтобы бродяга оставил пальто с медными пуговицами и кожаным поясом? Да он каждую минуту вернуться может! Я ухожу, Миккель!
Туа-Туа шагнула было к двери, однако тут же вернулась. В полумраке лицо ее казалось совсем белым. Мерзлая земля никак не поддавалась лопате. Все-таки Миккелю удалось вырыть ямку. Они положили черепаху, и Миккель сказал:
- Аминь, да будет так, - совсем как священник.
Быстро темнело, и они решили, что больше петь необязательно.
- А по-моему, это церковный вор, - вдруг заявила Туа-Туа.
- В сгоревшей часовне? - сказал Миккель. - Ерунда! Сейчас зароем ее. Потом пойдем к плотнику, расскажем, где похоронили.
- Все равно, мне кажется, что вор, - твердила Туа-Туа.
Ее глаза остановились на балке и позеленевшей цепочке, на которой висел кораблик.
- Кораблик! - воскликнула она. - Вот до чего он добирается!
- Кому он нужен - старый да гнилой? - бурчал Миккель, прихлопывая землю. - Один корпус остался. Снасть вся сгорела, когда пожар был.
- Гляди, он светится, Миккель!
- Это фонарь, - объяснил Миккель и показал лопатой. Такой же, какие Симон на своих корабликах делает. Видишь красное стеклышко, и все. Ну, пошли.
Туа-Туа больше не спорила. Вверху, словно красный глаз, блестел фонарь; кораблик поскрипывал, качаясь на ветру.
Выйдя, они увидели залив: сплошной белый лед, до самых островов. Миккель шагал с лопатой на плече и молчал. Нет больше капитана Петруса Юханнеса Миккельсона...
Глава двенадцатая
ПОЧЕМУ У СИМОНА ТУКИНГА ГОРИТ СВЕТ
Дело было вечером. Миккель сидел на кухне и ковырял вилкой в тарелке.
- Ты уж не заболел ли? - удивилась бабушка. - Может, тебе селедка с картошкой не годится?
Миккель молча чертил ногтем по столу.
- Или все думаешь о том мазурике, что слонялся здесь на рождество? - продолжала бабушка. - Ужли бродяг не видел раньше?
Миккель мотнул головой: видел, кто же бродяг боится!
- То-то, - сказала бабушка. - Чего бледный такой? Живот болит?
- А какой он был? - спросил Миккель.
- Кто?
- Отец мой.
Бабушка Тювесон разинула рот. Словно хотела что-то сказать, да не могла выговорить.
- Вон он сидит, - промолвила бабушка наконец и показала на фотографию над буфетом.
- Нет, а какой он сам?
- Или я тебе не рассказывала? Честный человек был, и ведь надо же такой беде случиться. Ешь, расти да будь ему под стать.
- А "Три лилии"?
- Добрый корабль был, не хуже других, - ответила бабушка. - Вот он и нанялся матросом, потому что бедняк был и не хотел дома штаны просиживать.
- Я думал, он капитаном был, - сказал Миккель.
- Не был - так мог стать! - отрезала бабушка. - Кабы не шторм возле Германии.
- У маяка Дарнерарт? - спросил Миккель.
Бабушка уронила чашку, губы ее задрожали.
- Откуда... откуда ты знаешь, Миккель?
- Говорил кто-то.
Бабушка Тювесон подвинула стул и села. У нее был такой вид, словно ей сто лет.
- Уж лучше скажу все как есть, внучек... - пробормотала она. - Непутевый он был, вот что. Веселый и добрый, но без царя в голове.
- Так я и думал, - сказал Миккель.
- А еще он в железку играл.
- Это что? - спросил Миккель.
- Карточная игра такая. Да простит его бог. Уж так пристрастился, и никогда-то ему не везло. "Вот увидите, скажет, бывало, - уеду в Америку, нарою золота. Потом вернусь и дом построю". А только не попал он ни в Америку, ни домой... Ты чего глядишь так на меня?