Глава вторая
ЧАЙКА ПРИЛЕТАЕТ... И УЛЕТАЕТ
Была ли у кого на свете более странная бабушка, чем у Миккеля Томаса Миккельсона, живущего на старом, заброшенном постоялом дворе? "А может, так и положено, коли у тебя нет отца..." - думал он.
Миккель мог полдня сидеть и смотреть в море, думая об отце, Петрусе Юханнесе Миккельсоне, который ушел на бриге под названием "Три лилии" и не вернулся домой.
Осталась только пожелтевшая фотография над буфетом. На ней был изображен гладко выбритый человек с веселыми, плутоватыми глазами и бородавкой на левой щеке.
Ночью, во сне, отец был богач и капитан, высоченный два метра - и косая сажень в плечах. Шестнадцать бригов с ослепительнобелыми парусами подчинялись ему, и матросы пикнуть не смели.
А иногда случалось, что щелкала ручка двери и сам Петрус Миккельсон грузно шагал через комнату к кровати.
Во сне, конечно.
"Здравствуй, Миккель Миккельсон!" - говорил он.
Миккель протирал глаза и вежливо здоровался. Почему-то у отца была окладистая борода, хотя человек на фотографии был бритый.
"Ты вернулся, отец?" - шептал Миккель.
Петрус Миккельсон подмигивал и улыбался.
"Терпение, сынок, терпение", - отвечал он.
"Когда же ты вернешься домой? Я так скучаю!" - шепцгал Миккель.
И тут происходило самое удивительное: отец принимался выдергивать волосы из бороды - по волоску на каждый день, что оставался до его возвращения. Борода становилась все меньше, меньше... Миккель обливался потом.
"Когда?!" - кричал он.
"Когда Бранте Клев расколется надвое", - отвечал отец, выдергивал последний волосок и исчезал.
Миккель просыпался.
- Погоди! - кричал он.
Но солнце уже светило в окно, а рядом с кроватью стояла заспанная бабушка в ночной рубахе.
- И что это ты так мечешься да стонешь? - причитала она. - Может, глисты у тебя? Вечером дам смородинный лист пожевать, это хорошо от дурных снов.
"Когда Бранте Клев расколется надвое", - повторял про себя Миккель, влезая в штаны. Если бы в горе была хоть малюсенькая трещинка, так ведь нет же!
В этом краю так было заведено, что мужчины на лето уходили в море, и с весны до осени все ребятишки оставались без отцов. Но зимой мужчины сидели дома, в деревне, жевали черный табак и толковали лро порт под названием Кардиф: такого пива, как там, во всем свете не сыщешь. А кончилась зима, и они снова исчезали, словно перелетные птицы.
И только Миккелев отец не приезжал и не уезжал, потому что он, как исчез много лет назад, так и не появлялся.
Когда-то, давным-давно, Миккель, его мать, бабушка и собака Боббе жили, как все, в деревне, на "богатой" стороне Бранте Клева.
Но дом принадлежал Малькольму Синтору. Миккельсоны только снимали его. Синтор был первый богач в деревне и такой скупой, что каждую субботу вечером отрывал пуговицу от брюк, чтобы в воскресенье положить ее вместо монеты в церковную кружку. Люди Синтора семь дней в неделю ели картошку с селедкой.
Год спустя после отплытия брига "Три лилии" мать Миккеля заболела чахоткой и умерла. Миккель был слишком мал, чтобы горевать, он только ходил вокруг дома и все искал маму. А через две недели приехал Синтор верхом на своей Черной Розе и потребовал очередной взнос.
- Деньги на стол или вон из дома! - сказал он.
- Пожалуйста, обождите месяц, - попросила бабушка и вздохнула. - Хоть бы скорее вернулся Миккельсон!..
Синтор согласился ждать неделю - ни одного дня больше.
Но Петрус Миккельсон не появлялся, и через неделю бабушка, Миккель и пес Боббе переселились из деревни на старый, заброшенный постоялый двор, на "бедную" сторону Бранте Клева.
Худая крыша постоялого двора пропускала дождь, словно сито, и по утрам все башмаки плавали в лужах. А доски в полу так прогнили, что, того и гляди, провалишься в подпол, сломаешь шею и тебя съедят крысы.
Зато из окон было видно море. Не само море, конечно, а только залив, но все-таки. Прямо напротив дома, по ту сторону залива, высилась крутая скала Фальке Флуг. На ней вили себе гнезда соколы.
В ту осень, когда Миккелю исполнилось ровно девять лет, случилось так, что в окно к ним влетел птенец чайки.
Дзинь! Стекло разлетелось вдребезги, и осколки посыпались прямо на бабушку - она сидела возле плиты и чистила картошку.
- За ним сокол годится! - крикнул, вбегая, Миккель; он стоял на дворе и все видел. - Здоровенный! Держи птенца, я сейчас!
Птенец упал вместе с осколками прямо в кадушку с начищенной картошкой. Сокол сел на дровяной сарай: там жили куры, а соколы чуют кур издалека. Куры кудахтали, бабушка охала, птенец лежал, как мертвый, раскинув крылья и закатив глаза.
Миккель забежал на кухню только для того, чтобы взять кочергу. В следующий миг он выскочил во двор и взобрался на бочку у стены сарая.
- Вот я тебя! - закричал он. - Сейчас получишь, куриный душегуб!
Но он был слишком мал ростом, а кочерга - слишком коротка. Сокол даже не двинулся с места. Маленькие холодные глаза пристально смотрели на Миккеля.
Тем временем птенец ожил и заметался по кухне. Бабушка и Боббе бегали за ним.
- Я никак с ним не слажу, Миккель! - крикнула бабушка.
Миг - и птенец, преследуемый по пятам Боббе, вырвался на двор. Он тяжело взмахнул крыльями и сел на землю.
В то же мгновение сокол взмыл в воздух и камнем упал на белый комок в траве.
Сокол и Боббе подоспели в одно время. Боббе прыгнул и перехватил сокола в воздухе.
- Держи его, Боббе! - кричал Миккель. - Не выпускай! Так его, Боббе!.. А я добавлю!
- Господи, помилуй их обоих!.. - запричитала бабушка, закрыла лицо передником и с размаху села на крыльцо, так что доски заскрипели.
Все смешалось: собачьи лапы, птичьи когти и перья.
Миккель ткнул кочергой: